Рио-де-Жанейро: карнавал в огне - Руй Кастро

Вплотную к городу, почти по всему периметру, подступали отвратительные склады. На месте нынешней Гамбоа стояли некогда таверны, куда часто наведывались свободные европейцы, включая подозрительного вида цыган. Там подавали кашасу, а контрабанда являлась нормой жизни. Залив Гуанабара был полон тихими бухточками и потому буквально кишел китами, которые приплывали сюда спариваться. Заметив, что за скалами бурлит вода, местные жители понимали, что там киты занимаются любовью. Не смущаясь, что прерывают им удовольствие, и не имея понятия об ограниченных охотничьих сезонах, они тут же забрасывали животных гарпунами. Корабли покидали Рио, груженные мясом, китовым усом и ворванью, а остатки использовали в пищу и для освещения домов сами горожане. Китов было невероятно много, и, чтобы хоть как-то уберечь город от ужасной вони, правительственным эдиктом от 1619 года поставщиков обязали выбрасывать китовые внутренности в открытое море, а не у берегов. Киты не сразу смекнули, что эти места для них опасны — возможно, потому, что свидетелей китобои не оставляли, — и только значительно позже перестали сюда заплывать. Теперь только случайно заблудившийся кит может появиться у пляжа Ипанема или Бара да Тижука. И на него набрасываются уже не гарпунеры, а телевизионщики.

Как и сегодня, в те дни кариоки могли умереть от чего угодно, но только не от скуки. В 1663 году португальцы построили в Рио самый большой корабль того века — «Падре Этерно» («Извечный Отец»), галеон длиной 55 метров, с шестью мостиками и 180 пушками, вместительностью до 4000 человек. Он был столь огромен, что мыс на Илья-до-Гобернадор (Острове Губернатора), где его спустили на воду, стал известен как Понта ду Галеау (именно там сейчас находится международный аэропорт). Вероятно, португальцам нужны были именно такие большие корабли, чтобы увезти все то несметное количество разнообразных товаров, что экспортировались из Рио: сахар, ром, табак, дерево, китовый жир, животные, и потом, вдруг — золото: его открыли в глубине материка в Минаш Жерайш незадолго до наступления 1700 года, и оно потоком полилось в Европу через Гуанабару. Тогда на Бразилию снова обратили внимание французы, и король Людовик XIV, обеспокоенный дружбой между Португалией и Англией, решил атаковать Рио. На сей раз это было не обычное пиратство, а настоящие военные действия. Во время первого набега в августе 1710 года командор Жан Франсуа Дюклерк, зная, что не сможет прорваться мимо фортов у входа в залив, высадился на некотором расстоянии, в Гуаратибе, и решил захватить город с суши. Целую неделю тысяча французов тайком пробиралась к городу сквозь джунгли Жакарепагуа и Тижуки. Их вел бывший раб, затаивший злобу на португальцев. Было нечто абсурдное в нападении пиратов на город с суши, но, несмотря на это, португальский губернатор Каштру Мораиш, напуганный до безумия, заперся в своем дворце и оставил пост командующего армией святому Антонию — да, именно тому святому, что прославился достижениями на ниве сватовства и умер в 1231 году. Назначенный защитником города, хоть и обескураженный таким поворотом событий, святой так или иначе сумел привести все к благополучному финалу — он вдохновил жителей на борьбу и те сражались блестяще.

Едва добравшись до Лапа, французы, чуть живые от усталости после прогулки длиной в сорок миль, оказались в ловушке почти в центре города. Жители напали на них сверху, из окон, обстреливали их из огнестрельного оружия, лили на головы кипящее масло, бросали кастрюли и сковородки, камни и все, что попадалось под руку. Вооруженные столкновения бушевали на руас ду Риачуэлу, в Ажуде и Сау-Жозе. Когда французы вошли на улицу, которая теперь называется руа Примейру де Марсу, чтобы захватить дворец губернатора (сейчас там находится культурный центр Банко ду Бразил), захватчиков встретили градом выстрелов студенты иезуитского колледжа. И только тогда к губернатору вернулось присутствие духа и он направил кавалерию и остатки военных сил поймать оставшихся в живых нападавших. Когда дым рассеялся, выяснилось, что 400 французов убили, 200 ранили и еще 400 захватили в плен. Еще семь дней город пел и плясал.

В числе пленников оказался и командор Дюклерк. Он был респектабельным офицером с пером на шляпе, а не каким-то там жалким пиратишкой. Как военнопленному ему не понравилось помещение, отведенное для него в монастыре иезуитов, и он потребовал, чтобы с ним обращались как с дворянином. Губернатор согласился и поселил его в доме бразильского лейтенанта на углу руа да Квитанда и руа ду Сабау под строгой охраной. В марте 1711 года Дюклерка убили в этом же доме неизвестные в плащах, которые, похоже, легко проскользнули мимо охраны. Дело так и не выяснили, но прошел слушок, что между французским кавалером и женой лейтенанта была связь. В Париже вдова Дюклерка пришла в ярость и обвинила в этом преступлении губернатора Рио. Людовик XIV был еще больше возмущен и поклялся отомстить. И клятву сдержал: семь месяцев спустя флот адмирала Рене Дюгэ-Труэна вошел в залив Гуанабара и сжег город буквально дотла.

Это было величайшее и, возможно, единственное поражение в истории Рио (не считая, конечно же, победы Уругвая над Бразилией со счетом 2: 1 прямо здесь, на стадионе «Маракана», в финале чемпионата мира по футболу в 1950 году). 20 сентября того же 1711 года Дюгэ-Труэн прибыл в город с семнадцатью кораблями, 285 офицерами и 5551 солдатом. Крепости кариок открыли огонь по нападавшим, но через несколько часов Дюгэ-Труэну удалось провести все свои суда в залив. Незащищенные бразильские военные корабли, стоявшие на якорях в доках, были сожжены, запасы пороха подорваны, а монастыри обезврежены. Когда стрельба окончилась, Дюгэ-Труэн прислал португальскому губернатору письмо-ультиматум: он требовал сатисфакции за убийство Дюклерка, освобождения плененных во время прошлого нападения, сдачи города и возмещения экспедиционных издержек — другими словами, Рио должен был заплатить своим захватчикам за вторжение. Губернатор, стараясь выгадать время, отправил невразумительное ответное послание. Адмирал остался недоволен и, проигнорировав ответ, отдал приказ об обстреле города.

Ночью 20 сентября во время одной из самых неистовых гроз, какие довелось пережить Рио, батареи, установленные французами в захваченных крепостях, открыли огонь. Ужас охватил город. Пушечные выстрелы сквозь дождь, гром и молнии — все это походило на репетицию Судного дня. Губернатор и войска бежали. Оставшиеся без защиты горожане тоже бросили город и, прихватив все, что смогли унести, ушли прочь. На следующее утро без всякого сопротивления сотни французских солдат заполнили залитые грязью улицы. Они обыскивали дома и лавки — вопреки приказу Дюгэ-Труэна, который запретил мародерство и для убедительности казнил нескольких нарушителей. Потом, решив, что опасность миновала, вернулись жители города и, охваченные презрением к беспомощному губернатору, неплохо поладили с французами, даже вели с ними переговоры. Примерно два месяца спустя губернатор отдал деньги из казны и выплатил большой выкуп золотом, серебром, сахаром и волами. А еще, к радости кариок, португальские купцы были обязаны выкупить обратно собственные суда (60 кораблей) у захвативших их французов за полную стоимость плюс девяносто семь процентов. И только тогда корсары вернули город и уплыли. На следующее утро Рио проснулся от звуков музыки и песен.

Кроме того что меры, предпринятые за последние пять столетий европейцами, стремившимися нас цивилизовать, не назовешь искусными или утонченными, успеху их попыток мешал и еще один фактор — сами кариоки.

Слово «кариока» — индейское, и есть разные версии его происхождения. Самая распространенная из них связана с каменными домами (cari-oca — дом белого человека). В 1503 году португальцы, оставшиеся после экспедиции Гонсало Коэльо, построили их на месте пересечения нынешних руа Брау ду Фламенгу и руа Пайшанду (рядом с пляжем Фламенгу). Река, начинающаяся на Корковадо, текущая через Ларанжейраш и впадающая в залив, получила то же название. По поверьям аборигенов, именно благодаря ее водам их песни и напевы стали столь прекрасными. Позже губернаторы города превратили ее в канал, и теперь почти девяносто пять процентов ее русла находятся под мостовой, так что она стала почти невидима. В 1950-х я и сам провел немалую часть детства на углу этих двух улиц и никогда в глаза ее не видел.

Говоря «кариока», мы имеем в виду тех, кто родился в этом городе, «cariocas da gema» («кариок до глубины души», буквально — «до желтка яйца»), а также всех, кто родился в любой другой точке мира, но живет здесь и ассоциирует себя с «jeito» (не поддающимся описанию духом города), стал частью города и придает ему еще большую самобытность. Кошка, родившись в печи, не станет от этого пирогом, как гласит наша пословица, а потому настоящие кариоки рождаются в Баие, Амазонии, Берлине, Копенгагене и Тунисе. Под «jeito» мы подразумеваем граничащее с мазохизмом нежелание принимать себя всерьез, сочетание скуки и насмешливости, которое нас охватывает перед лицом любой власти, и не в последнюю очередь — «joie de vivre», как французы называют жизнелюбие, игнорирующее любые разумные доводы. Кариока ни за что не смог бы стать швейцарцем, но швейцарец вполне сумел бы стать кариокой, если дать Рио время соблазнить его и, в хорошем смысле этого слова, развратить.