Противоречие по сути - Мария Голованивская

Мальчик проснулся и смотрит в окно. Небо уже почернело, словно даже обуглилось, будто облака сгорели в неуемно полыхающем закате, за окном пепелище, головешки, звезды, словно гнойники, выступающие из почернелой рыхлой небесной плоти.

- Я ужасно голоден, - признался мой сосед, - но в прошлый раз я сильно отравился, когда летел в Пекин, и на этот раз у меня есть с собой бутерброды. Моя жена приготовила мне сэндвичи с тунцом, это мои самые любимые сэндвичи, с тунцом, хотя вы как ученый и эколог наверняка не одобряете моих пристрастий. Но я просто человек, обыкновенный человек, я не видел ничего невероятного и живу, как все, уж простите меня.

- Я одобряю, одобряю, - успокоил я его, - только не пойму, чего вы ждете, ешьте, вы ведь сами сказали, что голодны.

- Я жду, когда принесут ваш ужин, - ответил он с лицом школьного отличника, - я буду есть вместе с вами, так все-таки веселей.

Конечно, и речи быть не могло, чтобы я ел этот ужин.

- А свою порцию я отдам вам, - с радостной улыбкой добавил сосед.

- Ну, если только порцию чая, - улыбнулся я в ответ, - сижу на строжайшей диете, лишний вес.

- Понимаю, понимаю, - грустно закивал он, - сердце, да и вообще... лишняя пища отнимает годы.

Я согласился. Впереди и сзади царила полная тишина, видимо, и те, и другие, утомившись от слов, задремали или погрузились в чтение. Чтобы не продолжать разговор, я сделал вид, что читаю журнал.

Но он все равно не выдержал.

- И сколько же стоит такая рыбка, которая сияет, как солнце, вы говорили, из Индии?

Я тогда все-таки попросил у нее номер телефона. После того, как она сделала вид, что ничего между нами не произошло в коридоре. Я ждал целую неделю, мы встречались трижды за эту неделю, были обычные двухчасовые занятия. Я попросил номер, я не выдержал, я сослался на то, что, возможно, мне придется перенести нашу встречу, попросил неловко, и она поняла, что причина совсем не та, о которой я говорю. Конечно же, я не собирался ничего переносить. Я громил свои собственные планы, как вражеские войска, ради того, чтобы заниматься с ней тогда, когда это удобно ей, боясь, что при малейшей загвоздке с моей стороны она скажет, что не может, и встреча рухнет.

- Ты хочешь мне позвонить, Питер? - переспросила она, чуть сощурив улыбающиеся серые глаза, - скажи, когда, - я позвоню тебе сама.

- Меня не будет дома, - соврал я. Как сопляк. Как семиклассник.

- Что ты говоришь? - переспросила она, намекая на то, что я нарушил установленное мною же правило и ответил по-русски.

- Меня не будет дома, - повторил я по-итальянски уже чуть более уверенно, чужой язык - как маска, за ним удобно скрывать лицо.

- Меня тоже.

Я отметил, что она говорит прекрасно, ошибок не делает совсем.

- Впрочем, запиши. Не возражаю. Поболтаем по-итальянски на расстоянии. Дарю, записывай.

" Дарю" - это уж чересчур. Я поморщился.

- Ну так как? Смотри, передумаю.

Она разговаривает со мной, как с подростком, как с парнем из подворотни, с тем самым, о котором она рассказывала когда-то, серьезно или в шутку - не разобрать, но она вульгарна, бездарно вульгарна, - кровь ударила мне в голову, я, кажется, весь побелел от ярости, - она не чувствует, когда перегибает, когда подходит к той грани, за которую лучше не ступать, потому что потом вспоминать противно, ведь хуже нет, когда вспоминать противно, даже не сам момент, а потом, воспоминания; она часто фальшивит, непонятно, как человек с такой выучкой (с какой выучкой?) может так пошло играть. Неужели мир просто делится для нее пополам, и ничто другое не играет никакой роли. Ведь я же все-таки, наконец... А она девчонка, сопливая девчонка!

- Меня проще всего застать около полудня. - Спокойно, доверительно, по-дружески нежно.

Я записал номер.

Я звонил весь вечер до глубокой ночи. Я проснулся среди ночи и тоже на всякий случай набрал номер. Никого. Я звонил все утро и весь следующий день. Я не занимался ничем другим, выкуривал сигарету и набирал номер, доходил до окна и возвращался, я звонил бесконечно, постоянно, до тошноты и боли в висках. Я пытался отвлечься, заняться аквариумами, почитать, углубиться в дела, но я немедленно шел к телефону и набирал номер. Я звонил, чтобы сказать - что? "Если вы хотите мне что-нибудь передать, у вас есть одна минута после звукового сигнала". Голос на автоответчике, холодный, равнодушный, отстраненный, без единственной теплой нотки. Жесткая формулировка: "У вас есть одна минута". Мне нечего было сказать. Если бы она подошла, я бы сказал ей, что все в порядке, занятие состоится. Но записывать это на пленку я не хотел, ведь тогда я лишался права дозвониться и поговорить с ней. Поэтому я слушал голос, вешал трубку и звонил опять. Минуты тянулись бесконечно, я смотрел на часы и набирал, набирал, набирал. "Я сейчас, к сожалению, не могу ответить вам". Двойник. Глухой двойник. Иногда я мысленно умолял: "Ну подойди же, подойди", но равнодушный голос исправно рассказывал мне про одну минуту, и после зуммера я быстро, по-воровски, словно боясь быть замеченным, вешал трубку. А, может быть, она дома и просто не хочет подойти? Почему не хочет?

Вечер. Ночь. Утро. День. Вечер. Семь цифр. Немытая посуда на кухне. Некогда. Мама уже около месяца на даче. Нехорошо оставлять ее в таком возрасте совершенно одну. За этот месяц я ни разу не навестил ее, не проявил заботу: "Срочная работа". Наспех сделанные и проглоченные бутерброды. Повсюду грязные чашки. Кофе. Чай. Кофе. Кофе. Чай. Полные пепельницы. Отчаянье. Не дозвонюсь. Не увижу. Никогда. Подумает, что если я не позвонил, значит, уехал, ведь я же говорил что-то в этом роде. Зачем я придумал именно эту чушь? Зачем?! Зачем?! Я решил на всякий случай записать: "Все в порядке. Это Питер. Урок будет как всегда. Позвони мне". Я подумал о том, что мой голос зазвучит в ее квартире. Может быть, если она дома, она уже услышала его, может быть, если она не одна, этот кто-то спросит: "И кто этот Питер?" Так, по-хозяйски. А она скажет: "Один знакомый", если захочет чуть поинтриговать. Или: "Мой преподаватель итальянского языка". Гордо звучит, черт подери. И сейчас они там выясняют, зачем она берет уроки итальянского. Да, зачем? Потому что уезжает в Италию. А зачем она едет в Италию? Тут меня словно дернуло током. Не тот язык. Опять! Я перезвонил: "Привет, это Питер. Урок будет как всегда. Жду твоего звонка." Я поклялся себе не звонить час. Не подходить к телефону и не набирать ее номер целый час. Зачем вообще его теперь набирать? Я лег на диван и стал ждать. Взял газету. Взял книгу. Попробовал уснуть. Закурил. Решил принять душ. Душ убьет верных пятнадцать, а то и двадцать минут. По дороге я передумал: а что если она позвонит, а я из-за льющейся воды не услышу звонка? Вернулся в кабинет. Сел в кресло перед столом. Встал. Подошел к окну. Покормил рыб. Провел рукой по пыльной книжной полке. Надо убрать. Завтра перед ее приходом вытру пыль. Открыл шкаф, чтобы переодеть рубашку. Зачем переодевать рубашку вечером? В зеркале увидел, что небрит. Завтра утром побреюсь. Не идти же сейчас в ванную. Я решил заглянуть в мамину комнату и открыть там форточку. Душно. Форточка оказалась открытой. Мне несколько раз мерещился телефонный звонок, и я кидался к телефону. Я кидался к телефону и снимал трубку. Ровный сверлящий гудок. А что если именно в этот момент она набирает номер, а у меня занято? Я быстро опускал трубку на рычаг. Внезапно сильнейшее желание охватило меня позвонить и за эту минуту сказать ей все. Выплеснуть в трубку душившее меня изнутри, палящее, режущее, колющее, выпалить, выкричать. Я заметался по комнате. "Я люблю тебя". Заезжено до тошноты. Ей нужен учитель итальянского, а не сотый воздыхатель. Что же было правдой из того, что она рассказывала мне на занятиях? Ничего. Одна фраза из миллиона сказанных ею фраз? Или, может быть, пошутить: "Я влюбился в тебя, как школьник, о, коварная, о, прояви же щедрость души, и дай несчастному глоток..." Бред. Я только загоню себя в уго,л и все. Она возьмет и откажется от занятий. Сказать: "Мне нужно с тобой серьезно поговорить. Выслушай меня. Позвони". А потом высказать все в глаза. Чистой воды безумие. Чего я хочу добиться? Снисхождения? Ей будет неприятно заниматься со мной. Неприятно видеть, как страдает безразличный тебе человек. Сказать хоть слово - значит испортить все. Испортить что?

Я механически снял трубку. Голос как будто сонный. Совершенно чужой. Холодный, кажется, что издалека.

- Я заболела. Может быть, ты завтра зайдешь ко мне? Я не могу пропускать занятие.

Интонации безупречно итальянские.

- Выпьем чего-нибудь.

- А что с тобой?

- Я простудилась. Горло побаливает.

- В такую жару? Я записываю адрес.

Диктует: номер дома, квартиры, потом название улицы. Ошибок не делает никаких.

- Тебе что-нибудь нужно?

- Нет, спасибо. До завтра.

Я застыл с трубкой в руках. Она даже не дождалась моего: "До завтра". Я слушал короткие гудки, будто пытаясь понять, что они означают. Как все это понимать? Да никак. Как есть, так и понимать. Она сказала только то, что сказала. Внезапно меня осенило. Я имел право перезвонить, ведь мы не договорились о времени. Она немного раздраженно сказала мне, что время то же, что и было назначено, и быстро попрощалась. Я рухнул вниз. Вдребезги. Мне захотелось вгрызться зубами в металл, сломать зубы, захлебнуться в собственной крови. Я рыдал, как младенец. Бессонная ночь. Белое мучнистое утро. Корзина с розами. Одна, вторая, третья. Белая роза и отрепетированная перед зеркалом, как я считал, придающая мне обаяния улыбка.