Всемирная история. Том 3. Новая история - Оскар Йегер

По долгу исторической справедливости следует заметить, что немалую и весьма существенную поддержку этим доводам оказали и те весьма обильные денежные средства, которые аугсбургский банкирский дом Фугеров предоставил в распоряжение Габсбургов. После некоторых колебаний, на съезде курфюрстов (в июне 1519 г.) во Франкфурте-на-Майне, вопрос был решен окончательно. 28 июня 1519 года, по старинному обычаю, под звон набатного колокола, семеро великих избирателей германского народа, одетые в свои красные мантии, собрались в маленькой часовне Варфоломеевской церкви; когда они из часовни вышли, ими единогласно был провозглашен эрцгерцог Карл I, король испанский, императором римским, под именем Карла V (1519-1556 гг.).

Нельзя однако же сказать, чтобы курфюрсты слепо предались на сторону могущественного монарха. Несколько дней спустя после избрания его, они составили особую капитуляцию избрания, которою значительно ограничили его власть; условия капитуляции были следующие: замещение всех государственных должностей немцами, равноправное употребление латинского и немецкого языков при всех государственных переговорах и совещаниях; собрания государственных чинов могут происходить исключительно на германской почве; ни один государственный акт не может быть составлен иначе, как при участии курфюрстов; император не имеет права ввести в Германию чужеземное войско без разрешения государственных сословий, и никого из среды их не может привлечь к суду вне пределов Германии. Вслед за тем новый император, которому только что минуло 20 лет, был коронован в Аахене.

Карл V. Гравюра на дереве (1521 г.), по рисунку Альбрехта Дюрера

Первый сейм, назначенный им, происходил в начале 1521 года в Вормсе. Тут все видели его – этого бледного юношу, с выражением лица серьезным, вдумчивым, почти меланхолическим; все классы общества ожидали от него для Германии всего доброго: сам Лютер называл его «благородною, молодою кровью», хотя Карл V, собственно говоря, никогда не был в настоящем смысле слова «молод» и был всегда чересчур расчетливым политиком, чтобы быть «благородным».

Первый сейм, назначенный им, происходил в начале 1521 года в Вормсе. Тут все видели его – этого бледного юношу, с выражением лица серьезным, вдумчивым, почти меланхолическим; все классы общества ожидали от него для Германии всего доброго: сам Лютер называл его «благородною, молодою кровью», хотя Карл V, собственно говоря, никогда не был в настоящем смысле слова «молод» и был всегда чересчур расчетливым политиком, чтобы быть «благородным».

Для императора и его ближайших сановников в этих соотношениях важную роль играл религиозный вопрос, истинное значение и несомненная важность которого едва ли были ими поняты надлежащим образом. Максимилиан, по указанию близких ему людей, обратил внимание на Лютера: по его мнению, этого монаха следовало тщательно приберечь, потому что он еще может оказаться пригодным, подобно очень многим, и он тоже испытывал нечто вроде злобной радости по поводу того, что эта монашеская распря навязалась на руки римской курии, с которою он сам не ладил. В том же духе писал и новому императору один из его послов (12 мая 1520 г.): «Вашему величеству следовало бы побывать в Германии и некоему Мартину Лютеру оказать некоторую милость, так как он своими проповедями внушает Римскому двору большие опасения». Следовательно, в круг замыслов императорской политики входило до некоторой степени противопоставление монаха Лютера папе, который был враждебно настроен против замыслов императора на Италию, притом же и один из параграфов избирательной капитуляции настаивал на необходимости устранения церковных злоупотреблений, и даже духовник императора побуждал его серьезно подумать о некоторых преобразованиях во внутреннем строе Церкви. Да сверх того, религиозное движение в Германии уже приняло такие размеры и в такой степени усилилось, что с ним приходилось, волей-неволей, считаться уже с чисто правительственной точки зрения. Монах Лютер был уже силою... После долгого колебания, император решился призвать его на сейм. Весьма легко может быть, что и государственные чины, и сам император охотно согласились бы на некоторую реформу (по отношению к церковным злоупотреблениям даже и весьма радикальную) в Церкви, и что Лютер, – будь в нем хоть немного политического такта и догматических способностей, – вероятно, добился бы высокого положения и важной роли в этой реформе, если бы показал некоторую уступчивость, осторожность и уклончивость в выражениях.

Но в том-то и дело, что Лютер был далек от всяких политических соображений и расчетов, в которых ему могла быть предназначена роль. Его дух следовал совсем иным путем, на котором он ничего иного не искал, кроме религиозной истины, – той «правды Божией», которая всегда и везде составляла и составляет важнейшее в жизни большинства людей. Он решился явиться на зов императора, ибо, по внутреннему своему убеждению, считал своей обязанностью где бы то ни было подтвердить то, что представлялось ему «евангельскою истиною». Он двинулся в путь, всюду встречая прибитые к столбам на площадях папские декреты, направленные против него. Его приверженцы были очень встревожены этой поездкой Лютера на сейм, и не далее, как на последней станции перед Вормсом, один из советников курфюрста Фридриха предостерегал его, предлагая ему воротиться, так как легко может быть, что его ожидает участь Иоганна Гусса. На это он отвечал мужественно: «Я все же пойду на сейм, хотя бы против меня выступило столько же чертей, сколько черепиц на крыше!». 16 апреля утром Лютер въехал в Вормс, в открытой повозке с двумя провожатыми; впереди повозки ехал императорский герольд, позади гарцевал конный эскорт – и с любопытством, и с участием смотрела на него быстро собиравшаяся толпа.

Уже на следующий вечер он был введен в собрание государственных чинов сейма, заседавшего в одном из залов епископского дворца. Зрелище было величественное: присутствовал сам император, его брат Фердинанд, 6 имперских курфюрстов, 28 герцогов, 30 прелатов, много князей, графов, выборных от городов. Когда после долгого ожидания, Лютер был допущен на собрание, то Иоганн Эк, оффициал архиепископа Трирского, спросил его, признает ли он своими те книги, которые разложены были на скамьи и коих заглавия были громогласно прочтены, и отрекается ли он от них или упорствует в тех мнениях и взглядах, которые там изложены. По-видимому, его хотели поймать врасплох, или сам Лютер этого опасался. Пораженный необычайностью того положения, в ко тором он находился, Лютер просил дать ему время на размышление, и, конечно, ввиду важности того решения, которое ему предстояло произнести, он был совершенно прав. Время на размышление ему было дано с некоторым порицанием. Узнав об этом, весь народ пришел в волнение; иные думали, что если он попросил времени на размышление, то уж конечно отречется от своих убеждений; другие опасались, как бы в самом сейме из-за него не произошло раздора. Что тут дело шло о решении очень опасного вопроса, это чувствовал каждый, и сам Лютер прежде всех; тем более опасного, что, в сущности, несмотря на ободрения с разных сторон, он все же видел себя совершенно одиноким. Правда, между государственными чинами, собравшимися на сейме, господствовало такое настроение, что с ним предполагали поступить снисходительно, если его нападки не пойдут далее церковных злоупотреблений; но зато никто из них не собирался отступить от веры отцов; а число тех, которые уже вполне ясно и отчетливо понимали к чему клонится дело, было еще весьма ограниченно.

Наступил многознаменательный день, имеющий несомненное историческое значение. В четверг, 18 апреля, под вечер, – факелы уже были зажжены в зале собрания сейма, – Лютер вторично явился пред лицом государственных чинов. Оффициал повторил свой вопрос предшествующего дня. На этот раз монах Лютер держал себя увереннее, мужественнее и свободнее, голос его звучал ясно: в длинной, строго обдуманной речи он подразделил свои сочинения на три отдела: на излагающие христианское учение, на сочинения, направленные против римской курии, и на чисто политические, ни по одному из этих отделов он не находил возможности отречься по совести от изложенных в них воззрений. Речь, которую он вслед затем произнес по-немецки, была весьма серьезна по содержанию, в ней он напомнил о словах Спасителя: «Я пришел не для того, чтобы принести с собой мир, а меч», – и стал доказывать, что спокойствие не может быть восстановлено, если начато будет с осуждения слова Божия.

Изображение Лютера в 38-летнем возрасте в одежде августинского ордена. Гравюра работы Луки Карпаха, 1521 г.