Захар Беркут - Иван Франко

— Вот двор моего отца, — сказал Максим, показав на один из дворов, ничем не отличавшихся от прочих. Возле дома не было никого, но двери в сени были раскрыты, а в стене, обращенной на юг, были прорублены два небольших квадратных отверстия, — их летом оставляли либо открытыми настежь, либо закладывали тонкими полупрозрачными гипсовыми плитками, а на зиму, кроме того, заколачивали дощатыми ставнями. Это были тогдашние окна.

Мирослава с любопытством взглянула на это гнездо Беркутов, над воротами которого вправду висел недавно убитый громадный беркут, казалось, и теперь, после смерти, грозивший своими могучими железными когтями и черным, изогнутым, как крючок, клювом. Уютно, спокойно и светло было на этом дворе; ручей, через который была переброшена широкая кладка, отделял его от дороги и, тихо журча, плескался хрустальной волной о каменную плотину. Тугар Волк заглянул туда.

— Ага, значит, здесь сидит этот тухольский владыка? Ну, я рад познакомиться с ним. Посмотрим, что это за птица!

Максим хотел проститься с боярином и его дочерью и завернуть во двор, но что-то словно тянуло его итти с ними дальше. Мирослава, казалось, поняла это.

— Уже идешь домой? — спросила она, отворачиваясь, чтобы скрыть свое смущение.

— Хотел итти, да, ладно уж, провожу еще вас через ущелье, до вашей усадьбы.

Мирослава обрадовалась, сама не зная отчего. И опять пошли они вдоль села, беседуя, поглядывая по сторонам, любуясь друг другом, наслаждаясь звуками голоса, забывая все вокруг, отца, общину. И хотя за всю беседу ни одним словом не обмолвились они о себе, о своих чувствах или надеждах, но и в самых безразличных словах их трепетал жар молодых, первой любовью согретых сердец, проявлялась таинственная сила, привлекавшая друг к другу эти два молодых, здоровых и прекрасных существа, чистых и неиспорченных, которые в своей невинности даже и" не подозревали, с какими препятствиями предстояло встретиться их молодой любви.

И Тугар Волк, который шел впереди в тяжелом, мрачном раздумье, размышляя о том, как бы завтра предстать достойно и во всем блеске перед этими смердами и показать им все свое значение и превосходство, — и Тугар Волк не заметил ничего между молодыми людьми; одно только сердило его: что этот молодой парень так смел и держится с ним и его дочерью, как с равными себе. Но до поры до времени он сдерживал свой гнев.

Они миновали уже село и приближались к тому месту, где тухольская котловина замыкалась, лишь через узкие скалистые ворота пропуская ручей в долину. Солнце уже низко склонилось к закату и стояло над вершиной леса, купая свои косые лучи во вспененных волнах потока. От скал, теснивших поток при выходе из тухольской долины, ложились уже длинные тени; в самой теснине — было сумрачно, холодно и сыро. Внизу вода потока разбивалась об огромные, наваленные здесь грудами, камни, а высоко вверху шумели гигантские пихты и буки. Над самым потоком по обеим сторонам шли прорубленные в скалах удобные тропинки —.тоже дело рук тухольцев. Какая-то дрожь пронизала Мирославу, когда она вошла в эти удивительные «Каменные ворота»: то ли от стоявшего там холода, то ли от сырости, или бог весть отчего, — она схватила отца за руку и прижалась к нему.

— Какое страшное место! — сказала она, остановившись в теснине и глядя вокруг себя и вверх. И действительно, место было необычайно дикое. Проток был узок, может быть сажени три шириной, не больше, и так гладко пробит стремительной горной водой в сланцевой скале, что непосвященный мог бы поклясться, что это работа человеческих рук. А перед самым входом в ущелье торчал огромный каменный столб, совсем подмытый водой и оттого снизу более тонкий, а сверху как бы головастый, поросший папоротником и карликовыми березками. Это был широко известный Сторож, который, казалось, сторожил вход в тухольскую долину и готов был обрушиться на всякого, кто с враждебной целью пожелает проникнуть в этот тихий, счастливый уголок. Сам Тугар Волк почувствовал какой-то холод за плечами, взглянув на этого страшного Сторожа.

— Тьфу, какой опасный камень! — сказал он. — Так навис над самым проходом, что, кажется, вот-вот упадет!

— Это святой камень, боярин, — сказал с важностью Максим, — ему каждую весну плетут венки из горицвета — это наш тухольский Сторож.

— Э, все у вас ваше, все у вас святое, все у вас тухольское, даже слушать надоело! — воскликнул Тугар Волк. — Как будто, кроме вашей Тухольщины, и света больше нет!

— Для нас и вправду нет света, — ответил Максим. — Мы больше всего любим свой уголок; если бы каждый так любил свой уголок, тогда, наверно, все люди жили бы на свете спокойно и счастливо.

Максим в своей невинной искренности даже не подозревал, как больно уколол он боярина этими словами. Он не заметил также, какими злыми глазами взглянул на него Тугар Волк. Обращаясь к Мирославе, Максим продолжал растроганным голосом:

— А об этом камне, о нашем Стороже, я вам расскажу то, что слышал от отца. Давно это, очень давно было, еще когда великаны жили в наших горах. Тогда здесь, где теперь каша Тухля, стояло большое озеро; эта котловина была еще замкнута со всех сторон, и вода текла только через ее край. Озеро это было заколдованное; в нем не водилось ничего живого, ни рыбки, ни червячка; и зверь, который пил из него, должен был погибнуть; и птица, которая хотела перелететь через него, падала в воду и тонула. Озеро находилось под властью Мораны, богини смерти. Но однажды случилось так, что царь великанов поссорился с Мораной и, чтобы сделать ей наперекор, ударил своим волшебным молотом по скале и развалил стены, так что вся вода из заколдованного озера вытекла и потеряла свою волшебную силу. Вся окрестность сразу ожила; дно озера превратилось в плодородную долину и зазеленело буйными травами и цветами; в ручье завелись рыбы, меж камней всякие гады, в лесах зверь, В воздухе птица. За это разгневалась Морана, потому что она не любит ничего живого, и обратила царя великанов в этот камень. Но с самой долиной не могла ничего поделать, потому что не могла вернуть обратно мертвую воду, которая вытекла из озера; если бы она вернула обратно всю эту воду до капли и замуровала этот выбитый в скале проход, то стала бы снова царицей наших гор А так, хотя царь великанов и не живет, но зато и Морана не имеет уже тут власти. Но царь не вовсе погиб. Он существует в этом камне и сторожит эту долину. Говорят, что когда-нибудь Морана еще раз соберет свою силу, чтоб завоевать нашу Тухольщину, но этот заколдованный Сторож обрушится тогда на войско Мораны и раздавит его своей тяжестью…

Со странным чувством внимала Мирослава этой повести; она глубоко запала ей в сердце, — ей так хотелось вступить под предводительством этого доброго и животворящего царя великанов в бой с войском Мораны; кровь живей заиграла в ее молодом сердце. Как сильно, как горячо любила она в эту минуту Максима!

А Тугар Волк хоть и слушал повесть Максима, но, видимо, не слишком верил ей; он лишь еще раз обернулся, взглянул на каменного тухольского Сторожа и презрительно улыбнулся, как бы говоря: «Вот глупые смерды, какие пустяки составляют их гордость и надежду!»

Уже наши путники миновали узкое ущелье тухольского потока и вышли на свежий воздух. Перед их глазами внезапно раскинулась длинная, замкнутая крутыми горами, долина Опора, которая где-то там вдали смыкалась с долиной Стрыя. Солнце уже клонилось к западу и жарким пурпуром отливало в широких волнах Опора. Тухольский поток бешеными скачками, с яростным шумом, свергался вниз, чтобы окунуться в Опор. Его вода, в которой резко отражался закатный багрянец, походила на кровь, хлещущую из огромной раны. Вокруг шумели потемневшие уже леса.

С минуту стояли наши путники, упиваясь этой бессмертной и живительной красотой природы. Максим колебался, словно не решаясь привести в исполнение мысль, которая засела в его голове и с силой рвалась на волю. Затем собрался с духом и приблизился к Тугару Волку, вздрагивая и краснея.

— Боярин-батюшка, — произнес он необычайно мягко и неуверенно.

— Что тебе нужно? — Позволь мне быть твоим самым верным слугой…

— Слугой? Что же, это не трудно, приди с отцом и наймись, если очень хочешь на службу.

— Нет, боярин, не так ты понял меня… Позволь мне быть твоим сыном!

— Сыном? Но ведь у тебя есть отец, и, как я слыхал, много лучше, справедливее и мудрее меня, если он завтра будет судить меня!

Боярин горько, ядовито усмехнулся.

— Я хотел сказать, — поправился Максим, — хотел сказать не это. Боярин, отдай за меня дочь свою, которую я люблю больше своей жизни, больше души своей!

Гром среди ясного неба так не перепугал бы Тугара Волка, как эти пылкие и вместе с тем простые слова юноши. Он отступил на два шага назад и пронизывающим, полным гнева и презрения взглядом измерил бедного Максима с ног до головы. Лицо его прямо посинело от злости, зубы были крепко сжаты, губы дрожали.