Дым осенних костров - Линда Летэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От услышанного у Наля захватило дух и со сладкой тревогой засосало под ложечкой.
— А тролли не придут сюда?
— Нет; они избегают открытых пространств, особенно засветло.
— А ты встречал их? А пещерных медведей?
— Встречал, — усмехнулся Лонангар.
— А!
— Об этом расскажу позже, а сейчас смотри и слушай лес, небо и скалы.
Наль повиновался. Он никогда еще не оказывался так далеко от дома, и сгорал от любопытства. Небо над головой было немыслимо бескрайним, горы грозными, а плоскогорье бесконечным, теряющимся в далекой сизой дымке. Ему казалось, что из теней в горных уступах, каменных трещин на склонах, за ними наблюдают тролли. Было захватывающе гулять на самом краю опасности.
Спешившись, пошли неторопливо, оглядывая величественный суровый пейзаж. Со стороны озера донесся клекот журавлей. Наль, весело подпрыгивая, обегал мшистые кочки, пытался охватить взглядом все сразу, и сам не понял, как споткнулся о небольшой скалистый выступ и упал.
Детский вскрик долетел до Лонангара; сердце сжалось, как сжималось с каждым криком сына, начиная с самого первого, хотя тогда молодого отца охватил целый шквал счастья. Он резко обернулся, оценивая ситуацию. Наль заплакал: коленки и ладошки не успели зажить после прошлого падения, но он знал, что в такие моменты появляются родители или кто-то еще из близких, поднимают, и любящие ласковые руки дают утешение и чувство защиты. Но в этот раз отец отчего-то замешкался. Всхлипывая, малыш поднял голову и увидел Лонангара. Тот стоял шагах в десяти с совершенно непроницаемым лицом, и тоже смотрел на него. Это так удивило маленького Фрозенблейда, что тот даже перестал плакать. В детское сердечко закрались недоумение и тревога. Это действительно папа? Что если они забрели в опасное место, и пока Наль отвлекся, место папы занял Другой? Но ведь еще светло…
Нелегко было Лонангару ждать, оставаясь наблюдателем, однако он заставил себя выразить бесстрастие. Сынишка уже замолчал, хотя в глазах еще стояли слезы.
— А теперь — вставай, — проговорил Лонангар спокойно и твердо. — И иди сюда.
Странное чувство не отпускало Наля. Быть может, его разлюбили за неловкость? О таком и помыслить было невозможно, но он не понимал происходящего.
— Давай, — голос отца звучал также требовательно и ровно.
В растерянности хлюпая носом, Наль оперся на вновь ободранные при падении ладошки и встал. Коленки саднило, но недоумение пересиливало боль.
— Иди ко мне, — велел отец.
Поколебавшись, Наль сделал маленький неуверенный шажок, не сводя с Лонангара глаз. Затем другой, третий… Он шмыгнул носом и потер кулачками глаза.
— Иди сюда, — Лонангар широко раскинул руки.
Жест внушил некоторое успокоение. Близкие часто делали так, когда звали к себе или, играя, Наль подбегал к ним сам.
Еще несколько шажков, огромные детские глаза не отрываются от взрослых, таких же больших, глубоких, искристо-синих, как чистейшие сапфиры на снегу.
Лонангар кивнул и чуть заметно приободряюще улыбнулся.
Когда до отца оставалось совсем немного, тот опустился на колено и протянул руки к Налю. Доверие окрепло. Шаг, еще шаг, и Лонангар крепко прижал сынишку к груди.
Отец опять стал совсем своим, надежным, теплым, понимающим.
Когда маленькие ручки обвили его шею, Лонангар закрыл глаза. Пушистые золотистые волосы щекотали щеку. Сынишка всхлипнул еще несколько раз, но слезы уже кончились. А ведь впереди будет еще много падений, потом борьба с оружием и без, а всего через сорок зим — настоящие сражения, кровавые, жестокие, без правил и гарантий…
Наконец Наль немного отстранился, заглядывая отцу в лицо.
— Папа, ты рассердился на меня?
— Нет, маленький.
— Когда я упал.
— Нет; просто тебе нужно учиться подниматься самому, без всякой помощи. Даже если больно, даже если страшно.
— Почему?
— Ты вырастешь и станешь смелым и сильным воином.
— Как ты?
— Да.
— А тебе было больно на войне?
— Да; много раз.
— А страшно?
— Бывало иногда. Но в битве плакать нельзя. Потом — можно, но если испугаешься, заплачешь, опустишь руки и будешь ждать, пока придет помощь, то не сможешь защитить ни себя, ни других. А помощь… не всегда успевает вовремя.
— Я хочу стать, как ты, — прошептал Наль.
— Я научу тебя. Не торопи жизнь, маленький. Она движется вперед безудержно, не поймаешь и не замедлишь. Все случится в свое время. Менестрели сложат о тебе песни, и доблесть твоя засияет не менее, чем у праотцов Адальбранта, Лайзерена, Рейдара и Деруина, в честь которого ты получил имя.
Внезапное предчувствие пронзило Лонангара. Налетело горьким острым запахом полыни, гари и тления, заставив вновь быстро обнять малыша, чтобы не напугать, изменившись в лице. Наль почувствовал, как часто застучало сердце отца, но не понял причины, и просто доверчиво прильнул к нему. Глаза Лонангара расширились. Он замер, вглядываясь в нечто, едва доступное внутреннему взору, призрачное и изменчивое, как дым от костра на ветру. «Так ли? — одними губами прошептал он, прижимаясь щекой к макушке сына. — Так ли, и если да, то какой ценой?» Он вздрогнул: высокий трубный клекот пролетающих над озером журавлей вывел его из оцепенения.
Лонангар помог Налю отряхнуть разбитые коленки. Ребенок должен научиться самостоятельно справляться с болью и страхом. Тем не менее, свой первый урок он выдержал хорошо. Теперь он нуждался лишь в любви и принятии.
— Пойдем; здесь еще много всего, что ты должен увидеть. А маме скажем, что ты становишься взрослым.
5. Утрата. Обретение
Последнюю свою встречу с отцом Наль помнил очень четко. Садовник с волнением оповестил о возвращении господина, и почти сразу в конце улицы показалась конная процессия. Лорд Лонангар, как командир, ехал впереди на вороном коне с прошитыми бронзовой нитью поводьями. Въехав во двор особняка, спешился; золотые волосы трепал ветер. Мать бросилась к нему, замерла в его объятиях, а Наль радостно топтался у ног родителей, нетерпеливо дергая за одежду и ожидая окончания их долгого поцелуя. Наконец отец наклонился и крепко обнял Наля, поднял на руки. От него пахло металлом, потом, дорогой и кровью.
Шла Опустошительная война; шлейф беззаботности нечасто сопровождал в Сокрытых Королевствах даже песни и смех. В улыбках таилась, застывала в уголках губ, горечь. Сквозь смех звенела тревога. Тем отчаяннее смеялись эльфы, тем стремительнее становились танцы,
