Нигилий - Рейнгольд Эйхакер

Послышались взрывы брани и испуганные крики.

— Вы не стоите, крокодиловы братья, чтобы я вас оберегал, но… кто не уберет свои жирные пальцы с этих выпуклых стекол, того я увеличу до таких размеров, что он лопнет, как надувшаяся лягушка. Пальцы долой!

Индусы понимали его на половину, но они стояли, разинув рты, то смеясь, то с испугом глядя на рассерженного оратора. Верндт сочувственно улыбнулся Нагелю.

— Ваш дон Эбро в роли сторожевого пса.

Оратор услышал звон железной двери. Он тотчас же прервал свою речь и принял позу. Теперь он стоял неподвижно, полный достоинства, слегка выставив одну ногу, точно для танца. Желтое лицо его, перерезанное морщинами, было неподвижно. Смеялись только черные, как уголья, глаза.

Нагель подал ему руку.

— Опять сердитесь, дорогой мой?

Дон Эбро убрал выставленную ногу. Складки его точно кожаного лица проделали какое-то круговое движение и снова застыли.

— Наука требует от меня принесения в жертву моего испанского достоинства. Что это за ужасный народ! Я не понимаю их, они не понимают меня, возятся с нашими трубами, точно со своими бамбуковыми палками. Все время так боишься, что они что-нибудь сломают, — sennor mio, — что потеешь со страху, не переставая, точно в июле месяце в Мадриде. А чечевицы, чечевицы! Я их уже шесть раз чистил, а они снова липнут к ним своими жирными пальцами, точно оводы летом…

Каким-то фантастическим прыжком очутился он возле смуглого парня и схватил его за ухо.

— Клоп с Ганга! Негодяй лезет прямо в стекло большого рефрактора! Осторожно, ломовая лошадь! Бобби, унеси в обсерваторию маленькую подзорную трубу. Где измеритель меридиана? Я подозреваю, молодцы, что вы жрете платину и алюминий!

Его худая черная фигура исчезла в лабиринте ящиков и тюков, среди толпящихся носильщиков…

— Не слуга, а настоящая жемчужина! — заметил Думаску. — Его участие в полете вашего «Сокола» сделало его международной знаменитостью.

Верндт удовлетворенным взглядом окидывал полные подставки и сверкающие столы.

— Я бы хотел еще осмотреть наши холодильники и электрическую печь. Она должна дать 16.000 градусов. Через две недели… еще всего две недели и наша работа может начаться.

III

В высоком зале с куполом обсерватории города Вальтера Верндта царил голубоватый полусвет. Точно привидения вырисовывались в лунном свете на фоне белой стены сверкающие силуэты подзорных труб и гигантских телескопов. Тени от облаков затемняли по временам полуоткрытый купол и фантастически изменяли очертания предметов. Они точно качались, уплывали во мрак, ускальзывая от взгляда…

В невозмутимую тишину ворвался легкий стук, точно звук открывающейся двери. Растущая тень быстро промелькнула по зале и на мгновение задержалась в освещенном луной пространстве. Резко очерченный профиль мужчины повернулся к темной части помещения и несколько секунд перед его глазами трепетал лист бумаги. Потом человек бесшумно скользнул к длинному 20 дюймовому рефрактору, конец которого выходил через купол. Скрипнули задвижки и рычаги, раздалось тихое-тихое жужжание. Черная фигура и блестящая труба точно срослись и стали одним существом.

— Ну вот, — послышалось мгновение спустя, — превосходно!

Потом все стало тихо. И вдруг странный силуэт точно разорвался на две части. Голова мужчины очутилась в звездном свете. Он прислушался. Всего несколько секунд. Потом тень отпрянула в сторону и исчезла в сереющем мраке…

В то же мгновение задребезжала железная дверь, звякнула задвижка и вспыхнул яркий свет.

— Пожалуйста, фрау Мабель, — сказал, входя в башенное помещение, Вальтер Верндт.

— Вы ведете меня в настоящую сказку с привидениями, — послышалось в ответ. Из полумрака дверей выступила стройная фигура молодой женщины. Яркий свет упал на нежное лицо поразительной красоты. Сейчас же вслед за ней вошел доктор Нагель. Он окинул зал блестящими глазами…

— Может ли быть что-нибудь прекраснее обсерватории при свете луны, Мабель?! Тут заключено все великое, вечное, сильное. Светящийся мрак ночи, открытый купол, точно врата к разгадке мироздания, очертания труб, — нащупывающие руки ищущих познания людей… И миллионы людей просыпают каждую ночь эти чудеса вселенной, смотрят на небо только как на картину, как на зажженую рождественскую елку, на немые кулисы, ничего не подозревают о всем этом волшебстве там, на верху, о звездах, о скоротечности времен… и умирают, умирают, ничего не узнав!

Молодая жена нежно пожала руку мужа. Она вся была во власти воспоминаний о старике отце, знаменитом астрономе Картклифе.

— Присядем немножко, — предложил Верндт и придвинул стул молодой женщине. Его ассистент выжидательно смотрел на него. Инженер помедлил еще минуту.

— Я привел вас сюда в этот поздний час не без причины, мои дорогие, — сказал он тихо, спокойным и серьезным тоном. — В течение дня так редко остаешься наедине. А у меня есть причины скрыть от третьего то, что я вам хочу сегодня сказать и показать. У меня такое чувство, точно меня преследуют, подслушивают…

Жена Нагеля подсказала:

— Думаску! Так значит, — правда…

— Может быть Думаску, может быть кто-нибудь другой. Во всяком случае — не он один. Несколько недель тому назад ко мне явился человек, — я принял его за индуса, — и старался довольно странными предложениями склонить меня вступить в частную компанию и предоставить им мои открытия…

— Да что этот молодец, с ума сошел, что ли? Он же знал, с кем говорит!

— Даже очень точно. Когда я отверг его предложения, он попросил меня подойти с ним к факиру, который даст мне очень важные сведения для моего дела.

Мабель была страшно заинтересована.

— Вы этого не сделали?

— Я молча повернулся к нему спиной. Когда я обернулся, индус исчез. Но на его месте лежала записка со словами: «Бойся гнева госпожи! Повинуйся!»

Нагель громко рассмеялся.

— Бесподобно! Настоящий рассказ с сыщиками! Не могут наши братья индусы бросить шарлатанства.

Но Верндт, против ожиданий Нагеля, остался серьезен.

— Я сначала отнесся также точно и разорвал эту дрянь. Сегодня, спустя четыре недели, я снова нашел такую же записку на моем письменном столе в Бенаресе…

— Жуткая страна! — сказала Мабель. Она вся вздрогнула.

Верндт успокоительно кивнул ей.

— Это еще не значит, что мы должны повсюду видеть привидения. Я принял бы все это за некрасивую шутку или за угрозу сумасшедшего, если бы инстинкт не предупреждал меня на этот раз.

— Я сразу почувствовал недоверие к этому болгарину.