Что там, за дверью? - Песах Амнуэль

— Есть сильные медиумы, — сказал я, — для которых не нужно создавать специальные условия. Трудно сказать, был ли шарлатаном мистер…

— Нордхилл.

— …был ли шарлатаном мистер Нордхилл, если не проанализировать те ответы, которые он озвучивал.

— Совершено справедливо! Вот что поразило миссис Шилтон-Берроуз и заставило ее прийти к выводу о том, что Нордхилл — шарлатан и вымогатель. Он точно ответил на ее вопрос о том, любит ли Сэнди в новом своем положении делать то, что она любила делать, будучи живой. Ну не мог Нордхилл знать о том, что при жизни Сэнди обожала забираться на верхнюю полку платяного шкафа и зарываться в сложенное там постельное белье! Тем не менее именно дух кошки голосом Нордхилла рассказал, как недостает Сэнди этого удовольствия. Дух поразил миссис Шилтон-Берроуз до глубины души, она уже готова была поверить любому его слову, но дальше произошло то, из-за чего женщина и обратилась в полицию: перестав отвечать на вопросы хозяйки, дух кошки почему-то принялся задавать свои, причем довольно странные. Он спросил, хранит ли все еще миссис Шилтон-Берроуз свои деньги в Торговом банке или, как ей советовал покойный супруг, перешла в банк «Черстон и сын»? Затем был задан вопрос о том, какие нынче уровни цен акций южноамериканских нефтедобывающих компаний и сколько таких акций оставил супруге покойный мистер Шилтон-Берроуз. Сначала женщина честно отвечала, полагая, что ее бедной кошечке для чего-то нужны все эти сведения, но наконец сообразила, что происходит нечто из ряда вон выходящее, и прекратила беседу с мистером Нордхиллом, назвав его шпионом и контрабандистом, что, согласитесь, свидетельствовало скорее о ее чрезвычайном волнении, но не о рациональной оценке ситуации.

— Явный шарлатан, — с сожалением вынужден был констатировать я. — Полиция предприняла какие-то меры?

— Миссис Шилтон-Берроуз была не первой, подавшей жалобу на Нордхилла. Этот человек успел показать себя еще в трех или четырех местах, все эти обращения я собрал в одном деле, и Нордхилла задержали во время сеанса, когда он выпытывал у молодой девицы одной ей известные сведения о тайнике, якобы устроенном в доме покойным отцом. Сержант, сидевший в соседней комнате, все записал, а потом привел Нордхилла ко мне для допроса.

— Не вижу ничего интересного, — заявил я. — Этот человек обманщик. В любом деле, особенно таком чувствительном, как общение с потусторонними силами, подвизается огромное количество людей, нечистых на руку…

— Да, конечно, — кивнул Каррингтон. — Я не стал бы Рассказывать о деле Нордхилла, если бы не одно обстоятельство. Честно говоря, сэр Артур, именно это дело, а не два предыдущих, которые так вас заинтересовали, заставило меня усомниться в своих жизненных принципах. Именно Нордхилл, будь он неладен, прошу прощения, сэр Артур побудил меня серьезно отнестись к такой от меня далекой области познания, как спиритизм. Я начал читать книги. Я увидел в магазине том вашей «Истории спиритизма» и подумал, что если такой уважаемый и почтенный человек, как сэр Артур Конан Дойл, полагает связь с потусторонним миром существующей, то в этом, видимо, действительно что-то есть и все, о чем говорил мне Нордхилл, тоже, возможно, имеет под собой какие-то основания. Я пошел на вашу лекцию — мне очень не хотелось идти одному, и я уговорил Патрицию пойти со мной. Патриция — моя дочь, вы видели ее…

— Красивая девушка, — поспешно согласился я, не желая, чтобы разговор от интересовавшей меня темы перешел к дифирамбам в адрес юной мисс Каррингтон. — Красивая девушка, подавайте вернемся к Нордхиллу. Что в его словах заставило вас усомниться в своих жизненных принципах?

— Два обстоятельства, сэр Артур. Я много лет проработал в полиции, четверть века — в Скотланд-Ярде, у меня огромный послужной список, и если я вышел на пенсию, дослужившись лишь до старшего инспектора, это говорит скорее об отсутствии у меня здорового честолюбия, нежели о том, что я работал менее профессионально, чем мои молодые коллеги, ставшие в конце концов моими начальниками.

— Я нисколько не сомневаюсь, мистер Каррингтон, в вашей…

— Прошу прощения, я хочу лишь сказать, сэр Артур, что давно умею отличать, когда человек искренен, а когда играет, когда пытается солгать, а когда стремится говорить правду. Нордхилл не был шарлатаном, вот что я имею в виду. Возможно, он заблуждался, воображая, что разговаривает с духами и призраками, — но он не играл, иначе его можно назвать гениальным актером, перед которым мистер Кин и Сара Бернар — дилетанты. Главное, однако, не в этом…

Каррингтон в очередной раз сделал паузу в своем рассказе, собираясь с мыслями. Воспользовавшись минутой молчания, я в третий раз набил трубку и с удовольствием закурил. Мне было ясно, конечно, что имел в виду мой гость, говоря о переоценке своих жизненных принципов. Но я ждал, когда он сам об этом скажет, чтобы быть уверенным — не столько в том, что правильно разобрался в эмоциональном состоянии этого человека, сколько в том, что он верно описал так называемый «случай Нордхилла».

Подождав, пока я сделаю несколько затяжек и внимание мое вернется к прерванному рассказу, Каррингтон продолжал:

— Вы, конечно, обратили внимание, сэр Артур: Нордхилл не задавал вопросы духам, но пытался с помощью клиентов отвечать на задаваемые духами вопросы. Для спиритизма это очень…

— Очень необычно, — подхватил я, — и заставляет усомниться в благих намерениях Нордхилла.

— Вот как? — удивленно посмотрел на меня Каррингтон. — А меня это обстоятельство убедило в том, что он мог говорить правду. Согласитесь, будь Нордхилл шарлатаном и актером, стал бы он менять обычный сценарий такого рода представлений и нести отсебятину, рискуя, что даже неопытная в общении с духами аудитория поймет, что ее дурачат? Шарлатаны, сэр Артур, никогда не придумывают такого, что могло бы навести людей на мысль о подделке, игре, лжи. Шарлатан действует исключительно по общеизвестному сценарию, а Нордхилл ломал стереотипы.

— Рациональное зерно в этом есть, — вынужден был согласиться я. — Но подозреваю, что у этой истории есть продолжение.

— Продолжение — да, сэр Артур, но не окончание! — воскликнул Каррингтон. — Нордхилл был подозреваемым в деле о мошенничестве, против него подали несколько официальных жалоб, но мне этот человек не то чтобы нравился — была в нем какая-то неподдельная цельность, не лживость, а упертость, уверенность в идее, убежденность не фанатика, но человека, знающего, что все им сделанное — правда, только правда и ничего, кроме правды. Я не хотел доводить дело до суда, но и освободить Нордхилла от полицейского расследования я тоже не мог.