Человек, который убил Гитлера - Дэвид Малькомсон

Это была грубейшая форма психологического воздействия, но с умами недостаточно сильными она творит чудеса.

А теперь он видел нацию под таким массовым гипнозом, и люди, подвергающиеся этому гипнозу, слепо выполняют волю Голоса.

Если бы Гитлер сказал вдруг всей нации, что черное стало белым, ему бы поверили. Он уже ведь научил ее новым нацистским добродетелям — грабежу, убийству и насилию.

Он объявил незаконную любовь легальной при условии, чтобы счастливые любовники поставляли детей для штурмовых отрядов.

Он проповедовал германцам, что «не Бога, кроме Гитлера» и что Христос был «корень всех зол», что землей могут править только сила и оружие.

Северин Браун продолжал лежать, глядя в потолок, с рассветом ставший светло-серым.

Ровно в шесть по всей каменной крепости прозвучал звук гонга.

Северин Браун выпрямился и стал протирать глаза. Ему показалось, что с наступлением утра он немного задремал.

Он еще умывал свое щетинистое лицо перед рукомойником, когда железная дверь широко открылась и вошел молодой чернорубашечник.

— Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — эхом отозвался Браун.

— Поторопитесь, — сказал молодой человек. — Вы опоздаете.

Этот мрачный юмор вызвал на губах Брауна подобие улыбки.

Куда он опоздает? На свою собственную казнь? Не это ли хочет сказать молодой человек?

Он быстро вытер мокрые щеки скомканным носовым платком и откинул назад непричесанные волосы:

— Я готов!

— Сюда, — грубо сказал юноша. — Начальник участка Халлер ожидает.

Они пошли по длинному коридору и их каблуки производили тяжелый, пустой звук, отдаваясь на каменном полу.

Они спустились с лестницы, на нижней площадке которой сгрудилось множество чернорубашечников — толпа их беспрерывно врывалась через высокие сводчатые двери; потом юноша повернул в узкий коридорчик и открыл дверь какой-то комнаты.

Браун вошел в комнату, дверь за ним тотчас же захлопнулась и ему показалось, что он остался одни.

Однако некоторое время спустя после того, как он осмотрелся в этой огромной, светлой, лишенной почти всякой обстановки комнате, хлопнула вторая дверь и вошел огромного роста чернорубашечник с мрачным, мертвым взглядом.

Человек был весь увешан лентами и медалями. На лице его красовалась печать Пруссии — несколько перекрещенных сабельных рубцов.

Северин Браун как-то инстинктивно щелкнул каблуками.

— Хайль Гитлер! — произнес он. Он быстро научился произносить это приветствие особенным, лающим тоном.

— Хайль Гитлер! — ответил начальник, не поднимая руки в ответ. — Садитесь.

Он указал Брауну на простой сосновый стул, стоявший у стены. Браун сел, чувствуя, что на лбу у него выступает холодный пот.

— Северин Браун! — прямо приступил к делу господин Халлер. — Вы задушили в Вене доктора Карла Моллера?

— Я бы снова убил его, — быстро ответил Браун, привставая. — Хайль Гитлер!

— Значит, вам нравится убивать? — спросил начальник.

— Я буду опять убивать.

— Очень хорошо. Вам может представиться этот случай снова.

— Вы хотите сказать?

Тут Северин Браун почувствовал, что язык у него начинает распухать, а желудок поднимается к самому горлу.

Что за чудовищные планы на его счет были у этого человека? Почему он играет с ним? Он определенно играет. И все же…

— Послушайте, Северин Браун, — твердо продолжал начальник. — Нам нужны такие люди, как вы. Люди, которые не боятся убийства. Мы знаем всю вашу подноготную.

Халлер наклонил голову над столом и расширившиеся глаза Брауна увидели знакомый документ.

Это был доклад линцского госпиталя.

Святый Боже — эти чернорубашечники умеют докопаться до всего.

Теперь Браун ломал себе голову над тем, что еще они могли знать о его прошлом, о том прошлом, которое не было известно ему самому.

— Вы уже продемонстрировали способность ваших рук, — продолжал начальник с деланной улыбкой. — Что еще вы умеете?

— Что именно вам угодно?

— Вы умеете стрелять?

— Из винтовки умею.

— Вы умеете обращаться с кинжалом?

— Да, — ответил Браун, помедлив. Он не владел кинжалом, но решил, что напрактиковаться в этом — дело нетрудное.

— Очень хорошо, — кивнул головой начальник. — Мы можем найти для вас место в особом отделе Тайной службы.

— Ах вот что, — невольно выдохнул Браун.

Начальник просиял.

— Вы, конечно, слышали о наших талантливых юношах?

— Кто о них не слышал?

— Вам очень посчастливилось, — полушепотом произнес Халлер. — Вы можете попасть в нашу маленькую группу.

И, осмотрев внимательно Брауна еще раз, с головы до ног, добавил:

— Несмотря на ваш возраст.

Браун слегка вздрогнул, что несколько удивило начальника. Он еще не разу не видел рекрута, на которого подобный разговор производил бы такое сильное впечатление.

— Я готов рисковать своей жизнью, — откликнулся Браун, — для того только, что бы быть ближе к Фюреру.

— А вам иногда придется рисковать жизнью, — важно сказал начальник. — Охранник всегда должен находиться между фюрером и теми, кто покушается на его жизнь. Покушений было уже много и, если бы его телохранитель не был достаточно быстр и ловок…

Великий Боже! Сотни людей защищают жизнь фюрера и только один действительно защищает по-настоящему его жизнь.

Начальник повернулся и снова взглянул на двери:

— Возвращайтесь назад, — резко сказал он. — И ожидайте дальнейших приказаний!

— Меня могут принять сегодня же? — с надеждой произнес Браун.

— Возможно. Мы испробуем сначала, как вы стреляете. Атам посмотрим. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер!

Северин Браун медленно поднялся назад к себе во второй этаж.

Так вот почему он им понадобился! Потому что он убил человека.

Его поставили в разряд профессиональных убийц, из него сделали профессионала, для которого чужая жизнь не дороже булыжника.

— Хайль Гитлер!

И в Берлин его привезли именно потому, что здесь у него не было ни одной знакомой души, ни одного знакомого лица, которое как-то могло бы повлиять на него, согреть его, для того, чтобы здесь он мог убивать совершенно хладнокровно.

Это был старый нацистский трюк. Они никогда не пускали людей в те места, где им приходилось бы разрушать и грабить свои собственные дома, свои собственные родные места. Штурмовиков постоянно перебрасывали с места на место и ни один из них никогда не мог бы прочесть слова упрека в глазах бывшего сородича или соседа.

Таким образом, чувства сами собой исключались из нацистского кодекса.

Итак — его, Брауна, предназначали к тому, чтобы убивать людей.

Прекрасно: они это хотят — они это получат.

Северин Браун будет убивать.

Глава третья

Ум Северина Брауна быстро окунулся до самого дна в новую нацистскую культуру.

Погружение это было настолько глубоко и настолько резко, что не допускало и тени какой-то жалости, ужаса или стыда.

Вместо псалмов здесь слышался только ружейный треск. Вместо молитвы — были мольбы обреченных людей.

А самым главным в этой черной мессе были острые, режущие слова:

— На изготовку! Целься! Пли!

Все это началось на следующее же утро, после прибытия Брауна в казармы, где он был разбужен в пять часов утра резким стуком в железную дверь.

Он быстро оделся, как ему было приказано, натянул на себя новую черную рубашку, твердые, словно накрахмаленные штаны, блестящие сапоги.

Все это показалось ему так просто и естественно.

Вчера еще он был арестованным, который самым фактом своего существования вредил государству, сегодня — спасенным под сенью того самого темного плаща, который он так боялся и презирал.

Затем он выпрыгнул из комнаты и в течение нескольких холодных и бесстрастных минут стоял так, ожидая, пока в коридор вошла шеренга людей в таких же черных рубашках. Их было всего двенадцать человек и двое из них были такие же новички, как он сам, тихие и молчаливые.

— Ну, как дела, новичок? — сказал ему кто-то из этих людей. — Кофе еще не перелилось через край?

— Ни капельки, — быстро ответил он.

Но возможно, что это было еще впереди.

В самом деле, как можно считать убийство каким-то патриотическим праздником, когда все эти убитые могли быть старыми знакомыми людьми, говорившими на том же самом немецком языке, людьми, которые еще так недавно весело пели и смеялись на родной германской земле; людьми, которые не просили ничего, кроме права говорить и думать так, как это им захочется.

Небо было сплошь серое. Дул мокрый ветер, когда команда расселась по неизбежным «мерседесам» и отправилась к месту назначения.

Они проехали несколько миль по тихому еще городу, переехали западную границу его и оказались в предместье.