Война. Хроника пяти дней: Мирись, мирись, мирись - Орхан Джемаль

— А вот отсюда поподробнее, — заинтересовался я.

Выяснилось, что на ребят, стоявших на окраине Цхинвали выскочил джип. Оттуда сначала поздоровались: «Гамарджоба!», а когда ополченцы схватились за оружие, джип развернулся и рванул в сторону грузинских позиций. Машину сразу же обстреляли, и когда она остановилось и сползла в кювет, внутри оказались четверо раненных журналистов. Вроде бы они работали с грузинской стороны.

— Американцы походу, — уверял меня парень, изрешетивший эту машину. — Один, правда, вроде как хохол, но думаю никакой он не хохол…

— А почему эти американцы с вами по-грузински здоровались?

— Не знаю. Но у них были паспорта США. Ну и я так понимаю, среди них были грузины, работавшие на пиндосов.

— И вы их, разумеется, добили?

— Зачем? В больницу повезли. Двое, правда, дорогой умерли, а остальные и сейчас там.

— На какое издание они работали?

Парень только оскалил зубы:

— Да хер их знает!

Средина третьего дня войны

Цхинвали

Два дня мне было не до выяснения судьбы коллег. Но 10-го, когда бои за Цхинвали прекратились, я вспомнил этот рассказ и позвонил в Тбилиси своему старому другу Малхазу Гулашвили. Он был владельцем главной англоязычной газеты Грузии Georgian Times.

— Дорогой! Я сейчас в Южной Осетии. И услышал тут историю про убитых американских журналистов, но толком никто ничего не говорит. Может это и грузины-стрингеры. Никто из твоих не пропадал?

Малхаз долго костерил российскую военщину и Саакашвили, который заварил эту кашу, сообщил, что все его люди целы, и попросил, чтоб я позвонил ему, если выясню детали. На прощание он ультимативно потребовал от меня быть осторожнее:

— Если тебя убьют, я и вашему Путину, и нашему Мишико яйца оторву!

Мне пришлось отправиться в разбомбленную республиканскую больницу, куда, по словам осетин, отвезли раненных американцев. Больница несмотря, ни на что продолжала функционировать. Операционная и палаты были обустроены в подвале. Дежурный врач сразу же выложила паспорта убитых американцев: ими оказались хорошо известные мне Гига Чихладзе и тбилисский фотограф Саша Климчук. Перед войной Саша дулся на меня, за то, что я не нашел времени встретиться с ним и поужинать на грузинский манер (весь вечер и полночи), когда в последний раз ездил в Тбилиси. Рано утром в первый день войны ему звонили из Newsweek.

— Саш, поделишься фотографиями с вашей стороны.

— Разумеется, я через час туда еду, эксклюзивных фото хватит на всех…

И Саша и Гига работали с грузинской стороны, но на российские издания. Осетины застрелили своих.

— Смотреть на них в морг пойдете?

Я отказался. Потом вызванная старшая сестра повела меня в подвал, где среди ополченцев, защищавших Цхинвали, и пострадавших мирных, лежали и мои раненные коллеги. Два дня назад они оказались в плохом месте в плохое время. Один действительно был американцем, его звали Винстон Фазерлли. Второй, — совсем юный грузинский парень Теймураз Кигурадзе. Оба работали на американский «Мессенджер». Винстон был серьезно ранен в ногу, ему требовалась операция, которую в Цхинвали сделать не могли. Врачи договаривались о его перевозе во владикавказский госпиталь. Теймураз имел пустяковое сквозное в руку. Он был сдержан, вежлив, собран.

Мы разговорились:

— Здесь не ловит. Хочешь, поднимемся из подвала, позвонишь домой по моему мобильнику?

— Спасибо. Мне дали позвонить домой, мои уже знают.

— Я вижу, Винстон выйти не может. Но если он хочет, я могу сам позвонить в Штаты, сказать его родным, что он хоть и не очень цел, но вполне жив. Пусть скажет номер.

— Он тоже уже уведомил своих, что все, более менее, Слава Богу!

— У вас здесь все нормально? Вас не обижают?

— С учетом ситуации, относятся к нам более чем прилично.

Наверное, все было не так уж и хорошо, но Теймураз, явно не был намерен распускать нюни. Он с достоинством отшучивался на подначки соседей по подвалу-палате. Те явно считали его представителем враждебной стороны. В тот же вечер их увезли во Владикавказ и оба вскоре смогли вернуться домой: один в Тбилиси, другой в штат Аляска.

Выйдя из больницы, я опять позвонил Малхазу и все рассказал. Еще через полчаса мне уже звонил брат Гиги Чихладзе. В Тбилиси новости расползаются быстро.

— Извините за беспокойство. У меня сведения, что Гига во владикавказском госпитале с серьезным ранением.

В его голосе была надежда и отчаяние. Видимо Малхаз уже сказал ему, что эти сведения не точны.

Я решил не резать хвост по частям и выпалил:

— Гигу убили. Позавчера. Соболезную.

— Вы точно знаете? Вы видели его тело?

Надежда продолжала бороться с отчаянием.

— Я видел, его паспорт. На тело смотреть не пошел.

Я все еще держал в руках теплый корпус мобильного телефона. Позавчера молодой осетинский парень, расстрелял моих коллег. Третий день их тела лежат в морге цхинвальского госпиталя. Разумеется, парень поступил адекватно ситуации. И даже проявил известный гуманизм, доставив подстреленных ребят в больницу. При ожесточении, царящим в рядах осетин, он вполне мог бы прикончить их на месте и никто бы не сказал ему худого слова. Это у меня корпоративная солидарность стоит выше любых ура-патриотических эмоций, а для него это были просто грузино-американские гады.

Первый день войны,

 Цхинвальская больница

В сентябре, когда я затеял писать эту книгу, мне захотелось найти Теймураза. В цхинвальской больнице он со мной особо не откровенничал. Я понимал его, лысый бородач с ньюсвиковской ксивой в кармане мог оказаться кем угодно, в другом кармане вполне могла покоиться красная корочка с надписью ФСБ. И теперь мне хотелось увидеть те события его глазами.

Я насел на Малхаза и на своих тбилисских теток:

— Найдите мне того раненного парня, он должен помнить меня, мы встречались в больнице.

Теймураз перезвонил мне через день, а еще через три недели я дождался от него небольшого текста:

«Нельзя было убегать, нельзя было убегать» — эта мысль проносилась в моём мозгу пока я лежал на асфальте и смотрел как толстый осетинский ополченец тщетно пытается нащупать пульс на шее у лежащего ничком, немного впереди Саши Климчука. Из ступора меня вывел этот же толстяк, пнув ботинком — «Вставай сука».

Я встал, впереди заметил как поднимают моего раненного редактора, позади него Гига Чихладзе лежал практически в той же позе что и Саша. «Ребята притворяются мёртвыми чтобы обмануть осетин» — возникла у меня бредовая идея, впрочем думать мне много не дали сразу же отволокли по направлению к полуразрушенным зданиям впереди попутно встречавшие нас осетины не упускали шанса причинить нам «физическое и словесное оскорбление» как я потом буду рассказывать в Тбилиси.

Американца оставляющего за собой кровавую полоску из простреленной ноги пронесли мимо. Меня завели в воняющий сыростью подвал и начали допрос.

— Кто такой?

— Журналист, пресса, репортёр…

— Фамилия.

— Кигурадзе.

— Грузин? Что ты здесь потерял? Ты с танками пришёл? Где твой отряд?…

Не помню сколько времени длился допрос, может минут 10–20, для меня они тянулись бесконечно, простреленный локоть всё сильнее и сильнее заявлял о своём праве на внимание. Да, я грузин, из тбилисской газеты, да американец вместе со мной. Нет, никаких войск с нами нет.

Невысокий осетин допрашивал меня уже на грузинском.

— Почему убегали?

— Испугались…

— А сюда ехать не боялись?

После этого он заявил что мы — грузинские шпионы и нас, скорее всего расстреляют через несколько минут, затем, Гига, как потом оказалось его звали, поинтересовался не болит ли у меня простреленная рука. Допрос продолжился уже в гараже, куда меня перетащили спустя некоторое время. Как я понял гараж был чем-то вроде временного штаба ополченцев, по крайней мере, туда всё время заходили новые осетины в военной форме и с удивлением рассматривали меня и американца. Гига поручил пьяному толстяку, который пинал меня час назад перевязать мне руку. Что тот и сделал, обильно полив рану водкой, после перевязки осетин вложил бутылку мне в одну руку, а в другую насыпал шоколадных конфет в форме зайчиков и медведей — «Ешь шоколад, скоро тебе совсем несладко будет» почти ласково добавил он.

Тем временем я сумел перебраться в угол гаража где около большого джипа с надписью «ООН» сидел на кушетке мой редактор. Его тоже перевязали, хотя под ним уже образовалась приличная красная лужица. «Что они будут делать с нами?», спросил он, я ответил что не имею понятия. Ополченцы о чём-то горячо спорили время от времени поглядывая в нашу сторону, в осетинской речи то и дело мелькали русские слова и я смог расслышать как один из них произнёс слово «заложник». Через какое-то время Гига вернулся, оказалось, что он к тому же немного знает и английский, задав пару вопросов американцу, он опять обратился ко мне.