Развод. Ты предал нашу семью (СИ) - Арская Арина

— Ты хочешь напугать меня своей женой? — спрашивает Наденька.

Официантка ставит передо мной тарелку с салатом и кидает на нашу проблему с оленьими глазами беглый взгляд, а затем торопливо ретируется.

— По-хорошему, ты должна была напугаться меня, — беру вилку и поднимаю взгляд. — И троих детей в анамнезе Глеба Ивановича. Сейчас-то мне что толку тебя пугать?

Вилку в ее маленькое и аккуратное пузо? И провернуть? Однако меня от слепой ярости отвлекает приступ тошноты, будто кто-то просит меня не вестись на провокации.

— Сядь, Наденька, — вздыхаю я.

Глеб, кажется, скрипит зубами.

— Ты против? — уточняю я.

— Меня нервирует вся эта ситуация, — отвечает он.

— Дальше больше, дорогой, — отправляю в рот кусок курицы.

Наденька садится, а я медленно пережевываю курицу, глотаю ее и запиваю водой.

— дело вот в чем, — отставляю стакан, — мне придется разрушить твои планы, в которых жена Глеба Ивановича и ее дети уходят в закат, а сам Глеб Иванович весь такой одинокий и разнесчастный остается только в твоей власти. Упустим ваши отношения и вектор их развития.

— У тебя гордости нет…

— Дело не в гордости, Надюш, а в ее практичности. это как… при определенном опыте жизни ты не паникуешь, когда пролил черный кофе на блузку перед важной встречей. Понимаешь? Ты уже не истеричная сопля, которая визжит “все пропало!”. Ты оцениваешь ситуацию. Успеешь ли пятно застирать и просушить блузку? Можно ли пятно прикрыть шарфиком, которое одолжишь у коллеги? Или ты пойдешь на встречу с невозмутимым лицом, потому что всем насрать на твое пятно, ведь это для других важная встреча с тобой.

Наденька хмурится.

— Это я к тому, что я уже не в том возрасте, когда мне простительно верещать, паниковать и убегать в далекие дали с развевающимися волосами, — накалываю на вилку с хрустом лист салата. — С тремя-то детьми далеко не убежишь.

Опять к горлу подкатывает тошнота, будто говорит, что у меня детей теперь может быть четверо.

— Да что мне твои дети?

Глеб вскидывает бровь.

— Как что? — хмыкаю я. — Давай рассмотрим самый сказочный для тебя вариант. Мы разводимся…

Глазки Наденьки вспыхивают, а Глеб медленно выдыхает и теперь точно скрипит зубами.

— Глеб Иванович, как серьезный мужчина, который внезапно решил, что твоему ребенку нужен отец, женится на тебе. По любви или нет — неважно, — похрустываю листиком салата, — и вот оно счастье? Нет, Надюш. У него же еще трое, а я, как мудрая женщина, не стану оспаривать совместную опеку. Ты знаешь, что такое совместная опека? А?

Наденька бледнеет.

— Будут наши детки жить на две семьи, а наши детки… милые, сладкие ангелочки, у которых на лбу растут рожки, и этими рожками они будут бодаться. Яростно, сильно и больно. Всем достанется. И Глебу Ивановичу, и мне, и тебе. Тебе, — тычу в ее сторону вилкой, — особенно. И у Глеба Ивановича просто не будет теперь рычагов давления плюс чувство вины за то, что развалил крепкую и любящую семью. И этот сценарий, который мог бы тебе показаться победой над глупой женой важного бизнесмена и крутого преподавателя, станет тем еще испытанием для юной особы. Ты не совсем понимаешь, во что влезла, Надюш.

Наденька, кажется, хочет сбежать. Да, трое детей — это не шутки.

— Ты уже не такой завидный жених, — вновь смотрю на Глеба, от которого жду яростного и гневливого взгляда.

— Соглашусь, — он усмехается, а во взгляде его нет злости, что меня на секунде дезориентирует.

— Не делай вид, что у тебя не было на меня планов, — шепчет Наденька.

— Каких? — Глеб переводит на нее взгляд.

— Ты ведь выбрал меня… приблизил к себе… Я была лучшей студенткой…

— То есть ты хочешь сказать, что, например, у Саши Валуина и Петра Решетникова с твоего потока тоже могла быть сомнительная связь со мной в туалете? Они же вообще таскают мои костюмы в химчистку, — Глеб смеется. — Тут такая логика, Надежда?

— Это твой ребенок! — Наденька взвизгивает.

— Но любовницей я тебя не планировал делать, Надежда, — глухо рычит Глеб. — Я тебе обещал оплату практики, карьерный, сука, рост, высокие позиции, если будешь стараться…

— Вот она и постаралась, — шепчу я.

Глеб переводит на меня взгляд. Секундная оторопь в его глазах, хруст соленого сухарика на моих зубах, и он смеется. Громко, на грани истерики, а затем делает глубокий вдох и прижимает кулак к губам:

— Поэтому я на тебе и женился, Нина.

— Как ты оказалась в мужском туалете? — игнорирую его слова и выискиваю курицу среди зелени.

— А, может, это Глеб Иванович оказался в женском? — Наденька щурится. — М?

— Ты сука такая, — шипит Глеб. — Не припомню, чтобы в женских туалетах были писсуары.

— То есть писсуары ты помнишь? — тихо уточняю я.

— Да, Нина, помню, — вглядывается в мои глаза. — Я никак попасть не мог. Струя туда-сюда.

— Что ж ты так нажрался?

— Был повод для радости, дорогая.

— И какой же? Новая перспективная студентка?

— Раз у нас день откровений, дорогая,— Глеб усмехается, — то я и эту карту вскрою. Я в тот день получил отрицательный результат биопсии предстательной железы, — выжидает секунду и поясняет, — простаты. Вот, мать твою, и нажрался, как свинья.

Глава 10. Не кипишуй

— Тебе пора, Надюш, — шепчу я.

А она в ответ молчит и тормозит.

— Пошла прочь! — рявкаю я, а затем перехожу опять на шепот. — Встала и пошла.

— Вот теперь точно свободна, — хмыкает Глеб.

Это не Наденьку, которая встает и, поджав губы, шагает прочь, надо вилкой потыкать, а моего мужа.

Я леплю глебу пощечину. Злую и хлесткую. Он отворачивается и хмыкает.

— Биопсия? — цеду я сквозь зубы. — И ты сейчас мне об этом говоришь?!

— Ну… — он откидывется на спинку стула, — да.

— Ты…

Мой муж скрывал не только связь со студенткой, но и то, что у него подозревали рак. И я не знаю, что из этого хуже.

Я его жена.

Окей. Про измену сказать жене стремно, но кому если не ей доверить ей страхи и опасения по здоровью?

— Ты лжешь… — медленно выдыхаю я. — Это отвлекающий маневр…

— Думаешь? — всматривается в мои глаза.

И я в нем вижу облегчение.

— Почему ты не сказал? — у меня руки трясутся. — Хотя… ты бы обо всем признался, когда бы мне уже стоило гроб тебе заказывать? Так?

— Возможно.

— Возможно?! — повышаю я голос.

— Нет у меня рака, — Глеб расстегивает пуговицу под воротом рубашки. — Не умираю, но, вероятно, это был бы отличный повод надавить на жалость.

— Шутки шутишь?

— А что мне еще остается? — пожимает плечами. — Еще лет десять проживу и вообще хохмачом стану. Уже и иногда побухтеть хочется. И думал помидоры высадить в следующем году. Тянет к земле.

— Заткнись, Глеб. Несмешно.

Я, как жена, потерпела фиаско. И в жопу сейчас эту Наденьку с ее животом. Я упустила что-то важное в браке, раз Глеб отодвинул меня в сторону в вопросе жизни и смерти.

— Значит, прийти ко мне с новостью, что твоя потаскуха беременна — можно и нужно, а сказать, что у тебя проблемы со здоровьем — не судьба?

— Вариант, что я не хотел тебя тревожить, тебя не удовлетворит? — вскидывает бровь. — Ладно, я согласен. Сейчас это совсем не довод.

— Я ведь твоя жена, Глеб.

И вот вопрос. Это я — невнимательная и равнодушная стерва или же Глеб — отличный притворщик и актер?

Я действительно не заметила, что у Глеба проблемы. Да с моим вниманием к деталям он, похоже, реально мог завести вторую семью. И я бы об этом узнала только тогда, когда бы в нашу дверь постучали его подросшие дети от второй женщины и попросили бы позвать папу.

— Только не начинай закапываться в себе, Нин, — хмурится. — Не сказал, потому что знатно обосрался, а потом уже и не было смысла.

— Прекрасно, — зло шепчу я. — Ты не всяким обсранным ко мне приходишь. Так, что ли?