Жаркая вечеринка - Марина Серова

— Конечно, конечно.

— В таком случае, не могли бы вы мне показать договора за последние два месяца?

— Это было бы крайне нежелательно, — уклончиво сказал он, и я поняла, что никаких договоров не увижу.

Я решила подобраться к нему с другой стороны.

— Яков Григорьевич, мне известно, что продовольственная база «Самобранка», где директор — некий Анатолий Абрамов, получила от вас не так давно двадцать тонн сахара. Что вы можете сказать по этому поводу?

Могла бы поспорить на свою суточную зарплату, что поставила Якова Григорьевича в затруднительное положение. С одной стороны, он не собирался мне ничего говорить, но с другой — припертый моим вопросом, вынужден был как-то отреагировать.

— Вы правы, — после продолжительной паузы произнес он, — действительно мы передали им на реализацию сахар.

— Не могли бы вы сообщить мне условия этой сделки?

— Я точно не припомню…

— В самых общих чертах, пожалуйста. Когда это произошло?

— В начале февраля. — Он сделал вид, что мучительно напрягает свою память, хотя я была уверена, что зам Грушина прекрасно помнит эту дату.

— Хорошо, — похвалила я его, как ребенка, правильно ответившего на вопрос, вот только конфетки у меня не было. — И когда «Самобранка» должна была с вами рассчитаться?

— Мне нужно это уточнить, но сегодня суббота, и бухгалтерия не работает, если бы вы зашли в понедельник или во вторник…

Не хотелось его расстраивать, но другого выхода у меня не оставалось.

— Может быть, пока мы разговариваем, кто-то уже подошел в бухгалтерию? Вы могли бы позвонить.

— Я попробую, — он потянулся было к телефону, но на полпути рука его повисла в воздухе. — Кажется, я вспомнил, «Самобранка» до сих пор не рассчиталась за товар.

— У вас, конечно, есть накладные, по которым передавался товар.

— Как вам сказать… — замялся он.

— Значит, накладных нет, — подытожила я. — Влипли вы в таком случае, Яков Григорьевич.

Он только вздохнул, нервно барабаня пальцами по крышке стола.

— Ладно, не мое это дело — неучтенный сахар, я только хотела спросить: Грушин пытался получить за него деньги с Абрамова?

— А вы как думаете?

— Грушин ему угрожал?

— Вот этого я не знаю, мое дело — подготовить и экономически обосновать выгодную сделку, а в этот раз Артем все делал на свой страх и риск. И потом, мы давние партнеры с «Самобранкой», скорее всего, если бы Артем был жив, Абрамов с ним бы рассчитался. Теперь не знаю, как все обернется, — Яков Григорьевич пожал плечами.

— Получается, что смерть Грушина избавляет Абрамова от необходимости платить по счетам, так?

— Не знаю, — вяло ответил Яков Григорьевич.

Зато для меня теперь кое-что прояснилось. Я не стала больше отрывать Якова Григорьевича от его расчетов и других важных дел, трезво рассудив, что пытать его дальше бесполезно.

— Желаю удачи, — сказала я, встав с кресла, и через секретарскую вышла в коридор.

Начал падать снег, причем не мокрый — весенний, а пушистый — зимний. Это тихое, вероломное падение как-то мягко, исподволь — и потому особенно обидно — лишало меня сладких весенних иллюзий.

Моя «девятка» сиротливо стояла на обочине, покрытая белым снежным пухом. Редкие прохожие подняли воротники, нахлобучили шапки по самые брови, накинули капюшоны. Запустив движок, я нашла в багажнике щетку и принялась счищать снег.

Сев в машину, я закурила, подводя итог своей поездки в офис Грушина. Яков Григорьевич — та еще Лиса Патрикеевна. Несмотря на все его увертки, мне удалось кое-что из него вытрясти.

Конечно, сто восемьдесят тысяч — сумма немалая, но вот будет ли мараться из-за нее Абрамов? Скорее всего — нет, но чем черт не шутит. Нужно и его проверить.

А что касается Купцовой, у меня были все основания скептически отнестись к ее высказываниям. Может, и есть в ее словах доля правды, но не следует забывать, что эта правда взросла на горькой почве обиды и разочарования.

Понятно, что большую часть информации получаешь от людей, — никуда от этого не денешься, как ни крути. Но никто не застрахован от предвзятых суждений. К тому же добрая половина высказываний продиктована зачастую личными интересами. Моя же задача заключалась в том, чтобы отфильтровывать действительно стоящую внимания информацию от вымысла и всякого рода предвзятостей.

Откровенно говоря, в виновность Беркутова я верила все меньше и меньше. И все-таки я открыла бардачок и достала черный бархатный мешочек, в котором находился комплект магических костей — три двенадцатигранника с числами от одного до тридцати шести на каждой грани. Каждой выпадающей при броске комбинации из трех чисел соответствует определенное толкование. Любой математик может подсчитать количество таких комбинаций, оно исчисляется не одной тысячей, но в моей, не буду скрывать, феноменальной памяти хранилось большинство из них.

Для того чтобы получить ответ по любому жизненному вопросу, нужно было сконцентрироваться на нем, сформулировав его как можно более однозначно, и метнуть кости.

В качестве ровной поверхности я использовала атлас автодорог, пристроив его на коленях.

Я высыпала кости на ладонь, согревая их своим теплом, и сосредоточилась на вопросе: «Виновен ли Беркутов в смерти Грушина?» Затем метнула кости. Выпало 30+16+7. Я покопалась в записях и извлекла на свет божий следующее толкование, соответствующее данной числовой комбинации: «Ошибка не должна повториться снова». Выходит, что первую ошибку совершили те, кто с ходу обвинил Беркутова в убийстве. Это не должно повториться, то есть я не должна идти по этому же пути.

Я спрятала мешочек в одном из многочисленных карманов куртки и решила, не теряя времени, отправиться на продовольственную базу «Самобранка». Конечно, не было гарантий, что в субботу Абрамов окажется на рабочем месте, но ведь оказался же на месте Яков Григорьевич. «Самобранка» располагалась почти в центре Тарасова.

К вечеру улицы заметно оживились, по дороге двигался более плотный поток машин. Снег прекратился, но рыхлое серое небо низко висело над городом, грозя в любую минуту разродиться новым снегопадом.

Из общей плоскости высокого металлического забора ворота «Самобранки» выделялись тем, что были выкрашены в голубой цвет. К ним вели одинокие следы, оставленные на снегу шинами автомобиля.

Без особой надежды я надавила на кнопку звонка. Никакой реакции. Я повторила свою попытку. Наконец я услышала приглушенные снегом шаги, и дверь с металлическим скрипом приоткрылась.

Невысокий коренастый парень с красным широкоскулым лицом появился в проеме.

— Ну че названиваешь, сегодня выходной, — недовольно пробурчал он.

От него пахло перегаром и скукой.

— Мне нужен Анатолий, — уверенно произнесла я, заглядывая во двор.

Парень бесцеремонно прошелся по мне хитрыми глазками неопределенного цвета и, сплюнув на снег, скривил губы в наглой ухмылке.

— А ты кто такая?

— Знакомая, — спокойно ответила я.

— Знакомая, значит, — процедил он сквозь зубы. — Это хорошо, что знакомая, только вот нет Анатолия Ивановича.

— И «Мерседес» во дворе не его стоит? — я хитро прищурилась.

Парень замешкался, в воздухе повисла продолжительная пауза.

— Ну вот что, — взяла я инициативу в свои руки, — если Толя узнает, что я приезжала, а ты меня не впустил, знаешь, что может быть? Ты бы лучше проводил меня к нему. — По напряженному выражению его глаз было видно, что размышление не являлось привычным для него занятием.

— Анатолий Иванович не предупреждал меня о вашем приезде. — На лице парня снова появилось настороженно-недоверчивое выражение.

— Он просто забыл, — широко улыбнулась я, — ты же знаешь Абрамова.

Парень молчал, что-то прикидывая в уме, потом, пожав плечами, посторонился.

— Проходи, только ведь занят он, — на его узких губах заиграла ехидная улыбочка.

Я не стала гадать, что она означает, и уверенно шагнула вперед. Мы пересекли двор, уставленный контейнерами и пустыми пластиковыми ящиками, и вошли в двухэтажное кирпичное здание, по виду напоминающее контору.

— Второй этаж, направо по коридору до конца, — скороговоркой выпалил он и исчез в комнатке под лестницей.

Я поднялась на второй этаж и, пройдя метров десять, уперлась в массивную дверь из светлого дерева, на которой висела пластиковая табличка с надписью «секретарь». Потянув за ручку, я без труда открыла ее и оказалась в небольшой комнатке, где вдоль одной из стен стояло несколько стульев, а у окна — стол с компьютером, над которым приткнулось несколько полок. Прямо напротив меня была еще одна дверь, из-за которой доносились приглушенные голоса и стоны.

Я нащупала шершавую рукоятку «макарова», но, подойдя ближе к двери, поняла, что оружие мне вряд ли понадобится: стоны говорили скорее не о боли или страдании, а об удовольствии.