Фатьянов - Татьяна Дашкевич

В те годы — в годы НЭПа — в дом вновь вернулись «старорежимные» праздники. Под Рождество в большой столовой появлялась елка, которая верхушкой упиралась в высокий потолок. Тамара и Алеша наряжали ее неизъяснимо пахнущими игрушками из глубоких картонок. Сценой для представлений становился семейный обеденный стол из дуба. Он был умело декорирован марлей, ватой и самодельным серпантином. Платья старших сестер преображались в сценические костюмы и дети играли на «театре» с самозабвением, которого так не хватает иногда взрослым актерам. Естественно прививались сценические навыки и уходил страх перед подмостками. Иногда способность Алеши к сценическому перевоплощению помогала и в жизненных коллизиях. Он был, хотя и воспитанным в почитании старших, но озорным мальчуганом. Случалось, общие детские проказы заканчивались разорванными штанами или пальто. Тогда послом с челобитной выступал перед взрослыми Алеша. Дворовым мальчикам, страстным любителям подраться, но панически страшащимся наказания, он говорил, что правда всегда лучше лжи. Так его учили.

И подтверждение тому он нашел в одной из толстых книг, которую показал Тамаре.

— Ты Бальзака читала?

— Нет, — солгала она. — Это книги для взрослых, — хотя тайком почитывала «Евгению Гранде».

И тогда Алеша открыл книгу на закладке и прочел вслух:

— «…Правда — точно горькое питье, неприятное на вкус, но зато восстанавливающее здоровье…» Понятно тебе, Тома-кулема?..

Тамара только пожала плечами и вскинула недоуменно брови, показывая, что этот разговор неуместен — здесь нет лжецов. И лишь по прошествии лет вспомнила этот случай и поняла, что этот ребенок — ее братишка, — провидел, может быть, в тот момент тяжесть своего креста. Крест этот — пожизненное правдолюбие.

Детские дерзости не мешали мальчику оставаться увлеченным читателем. Он писал позже в автобиографических набросках:

«…Сказки, сказки, сказки Андерсена, Братьев Гримм и Афанасьева — вот мои верные спутники по проселочной дороге от деревни Малое Петрино до провинциального городка Вязники, где я поступил в школу…».

3. После нэпа

Крутилось кино, работали магазины, росли дети, пока не начала «колебаться» линия партии. Линия-то гнулась, а человеческие хребты ломались. Свернули нэп — Фатьяновых снова выселили, несмотря на валенки для РККА и красные галстуки их детей. Алеша успел окончить лишь три класса, когда все имущество родителей пошло с торгов. Их «раскулачили» вторично.

Все происходящее было за пределами обывательского понимания и по православной традиции принималось «на веру». Семья покорилась судьбе, родители не высказывали зла на советскую власть и ее активистов. Однако, не дожидаясь более суровых последствий, Фатьяновы беспорточными переехали в Москву. А что они могли сделать? В большом городе легче выжить и затеряться.

Не избежали этих тяжких последствий те, кто остался. Мстерец Николай Александрович Фатьянов, двоюродный брат Ивана Николаевича, во время НЭПа владел мучной торговлей. Его сослали на Урал с пятью малыми детьми. Он был женат на Клавдии Александровне Модоровой, родной сестре живописца Федора Александровича Модорова. А семья художника в Москве имела литерный паек. Часть пайковых продуктов регулярно уходила на Урал. Маленьким высылали сладости и им было радостно не столько от конфет, сколько оттого, что их не забывают, что есть на свете родня. В 30-е годы Федор Александрович работал на Урале, как художник, и сделал своему родственнику протекцию. Мстерский Фатьянов устроился счетоводом в лесхоз, что помогло ему прокормить семью до окончания ссылки. Так нерушимо сохранялись связи между людьми, которых расставили по разные стороны злоумышленного фронта, распределили по черным и белым спискам.

Их попросту истребляли. Но люди оставались людьми…

4. Сестры

Наталья Ивановна тогда была уже замужем за Виктором Николаевичем Севостьяновым. Муж ее закончил политехнический институт, работал экономистом на электрозаводе. Жили они на Басманной, в комнате Николая, растили дочь Ию и заботились об опальной семье. Они сняли для родителей в Лосинке комнату с печью. А летом все ездили туда, как на дачу.

Зинаида Ивановна стала женой большевика-буденновца Исидора Федоровича Буренко. Он был членом партии, комиссарил в Туркестанском крае, где устанавливалась Советская власть. Зинаида Ивановна работала там же врачом-хирургом. Когда она с мужем уезжала отдыхать на юг, то брала с собой и брата Алешу.

Таким — ограбленным, настороженным, но не потерявшим достоинства и родовых связей — вступило большое семейство Фатьяновых в эпоху очередной русской Владимирки.

Лосиноостровская

1. Стихи и голуби

Фатьяновы поселились в недорогой комнате в подмосковном дачном поселке Лосино-Островская. Это была комната в первом этаже дома Марковых по улице Тургеневской, 32. Теперь это — улица Вешних Вод. Теперь перила на веранде поломаны, участок зарос бурьяном. Алеша мечтал жить в одной из красных башен на станции, куда местные жители и дачники ходили встречать паровоз. В поезде на паровой тяге приезжала сюда с родителями его любимая племянница Ия — маленькая девочка в бантах. Она тоже до сих пор помнит, что их остановкой были эти красные водонапорные башни.

Алексей всегда выглядел старше своих лет, но ему легче, чем взрослым, было привыкать к перемене мест.

Скоро еще недавно чужую станцию Лосиноостровскую он начал называть по-свойски — Лосинкой. Взрослые тоже обвыклись, притерпелись. Иван Николаевич устроился работать в Торгсин.

В их комнатке было бедно и уютно. Здесь теплилась белая кафельная печь. К ней жались железные койки. Простая мебель по степени своей добротности должна была пережить века. На высокой кровати с периной спала Евдокия Васильевна. Когда приезжала из Москвы Ия, бабушка укладывала девочку с собой. Та нежилась в мягких теплых подушках, Лосинка казалась ей сбывшейся мечтой о жизни сказочной принцессы. Других внуков Евдокия Васильевна при жизни не узнала. Когда же бабушка приезжала в Москву, она водила Иечку в церковь. Рядом с домом на Ново-Басманной был старинный храм Петра и Павла. Ия послушно держалась за бабушкин указательный палец и, поднимаясь по высоким церковным ступеням, простаивала службы. Они ей нравились с их ароматом цветочного ладана, медовых восковых свечей, с благоуханием свежих букетов. Московская традиция украшать почитаемые иконы гирляндами живых цветов тогда еще сохранялась. Дома длинноногий дядя Алеша нагибался к голове маленькой богомолки, вдыхал эхо этих запахов и спрашивал с серьезным видом: