В неверном свете - Карло Шефер

— Послушайте! — взмолился Шерер, у которого заслезились глаза, потому что Хафнер уже дымил как паровоз. — У меня сейчас череп расколется.

— Расколется, — подтвердил Тойер. — Кстати, насчет телефонной книги идея неплохая.

— Я принесу телефонную книгу Мангейма, она потолще, — с подчеркнутым хладнокровием добавил Лейдиг.

Шерер беспомощно раскинул руки:

— Тойер, я хорошо к тебе отношусь, и ты должен это ценить. Подумай, кто еще так хорошо к тебе относится, как я?

Озадаченный Тойер рассмеялся. Его взгляд упал на желтую, в крапинках, папку. С каких это пор папки стали желтыми?

— Очередная идея Зельтманна, — вздохнул Шерер. — Ничего не попишешь, психология восприятия. Чтобы нам было веселей работать, дружище. Слушай, Хафнер, перестань курить. Говорю же, у меня башка раскалывается…

Тойер схватил желтую папку и, пролистав несколько страниц, довольно улыбнулся:

— Вот и наше дело.

Прокурор Ильдирим проснулась с мыслью, что она в самом деле сексуальная рабыня на русской атомной подлодке, которая, вопреки всем географическим картам, бороздила воды Боденского озера. Стряхнув с себя остатки сна, она побежала в ванную. Прыснула в рот антиастматический спрей, погляделась в зеркало и помыла руки. С самого детства такова была ее обязательная утренняя программа, хотя уже двадцать лет это не имело смысла, так как она тут же принимала душ.

После всех автоматических процедур, требующихся для того, чтобы закамуфлировать бунт, устроенный ее естеством, — в туалете она уже побывала, — Ильдирим села у маленького кухонного стола и заставила себя выпить обязательный мультивитаминный сок. Затем последовал банан, после которого желудок был готов принять черный кофе. Но больше никаких сигарет. Больше никогда. Насколько хватит сил.

Раздался звонок. Вздохнув, Ильдирим посмотрела на часы. Без двадцати семь, она любила утром раскачиваться подольше, без спешки. Но тут же улыбнулась, потому что сразу поняла, кто пришел так рано.

В самом деле, за дверью стояла маленькая Бабетта Шёнтелер, единственная и притом внебрачная дочь старой пьяницы с цокольного этажа, прелестная и трогательная девчушка в круглых очках, с гривой спутанных волос, одетая в какое-то тряпье. Ей было одиннадцать, и большую часть своей жизни она дружила с Ильдирим.

— Вчера я сказала маме, — прошептала девчушка вместо приветствия, — что мне сегодня нужно пораньше в школу, хотя мне ко второму уроку. — Бабетта протиснулась в коридор и тут же прошла на кухню.

— Ну и как, поверила тебе твоя мама? — поинтересовалась Ильдирим и, повернув вентиль на батарее отопления, заботливо прибавила нагрев.

— Она считает, что у меня появился парень, — печально сообщила девочка. — А у меня никого нет. Конечно, из-за моего имени. Бабетта, что за имя? Все сразу воображают невесть что — какую-нибудь гусыню.

Ильдирим засмеялась и нажала на крошечный носик девочки:

— Не волнуйся, еще будет у тебя парень. Только не торопись. Ты ведь знаешь, те, кто начинают с этим слишком рано, плохо потом живут.

— Я хотела спросить у тебя, когда ты сможешь со мной поговорить, — сказала Бабетта и облизнула испачканные какао губы. — Мне хотелось узнать кое-что про Старый мост.

— Что же именно?

— Вообще-то он называется мост Карла-Теодора. Архитектора звали Матиас Мейер. Он сделал и ворота на мосту. Ворота — смесь средневековых материалов и классической и барочной архитектуры. — Малышка с трудом произносила непривычные слова. — В тысяча семьсот девяносто девятом году они служили для обороны от французов. Сегодня рядом появилась новая обезьянка из бронзы. Старая совсем уже никуда не годилась. Новую сделал в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году Гернот Румпф. Из бронзы. Ах, вот я и сказала все, что знала. Ну как, двадцать минут уже прошло?

Ильдирим сочувственно покачала головой.

— Значит, я опять получу неуд. — Бабетта положила голову на стол и всхлипнула. — Мама мне уже сказала, — слышались сквозь слезы ее слова, — если я не смогу учиться в гимназии, она отдаст меня в детский приют.

— Она тебя только пугает, но никогда этого не сделает, — ласково сказала Ильдирим и погладила по голове свою маленькую подружку. — Знаешь ли ты, в чем была проблема с новой обезьяной?

Бабетта помотала головой.

— Это обезьяна-самец со слишком большим пенисом, и его потом спиливали, так как многие посетители считали это непристойным.

Девочка вытаращила глаза:

— Правда? Спиливали?

— Да, и не раз.

— А он правда большой?

— Как толстая морковка.

Бабетта захихикала — чистая мартышка.

Лейдиг заботливо открыл окно в кабинете Шерера. Тойер тихонько улыбался, словно наркоман, обкурившийся травкой. Хафнер тоже был доволен; с улыбкой он вложил в ксерокс последний лист.

Усталый Шерер растирал виски.

— Иногда у меня появляется ощущение, что люди как-то неправильно представляют себе нашу работу.

— Но ведь это была не работа, — дружелюбно возразил Лейдиг. — А сейчас у тебя начинается выходной.

Когда они вернулись в свой кабинет, их встретил Штерн. Щеки его горели.

— Кто это посмел? — Он гневно помахал листком формата А-4. - Если кто-либо из коллег вздумал над нами посмеяться, я им покажу! Я пойду в комиссию по кадрам!

— Не нужно. — Лейдиг спокойно забрал листок из его руки. — Это был я.

— Ты не мог этого сделать! — отчаянно воскликнул Штерн. — Иначе между нами все кончено!

Такая перспектива нового витка конфликта всколыхнула в душе Тойера не только неудовольствие. Хотя сейчас он как раз боролся за противоположное, за то, чтобы сохранить реноме хорошего сыщика, но поистине душещипательная финальная картина: они с Хафнером, уволенные из криминальной полиции, пьют вермут на скамейке в парке, а вокруг их немытых, всклокоченных голов порхают голуби, — тоже не казалась ему такой уж отталкивающей.

Он выхватил у Лейдига листок, ставший поводом для бурного негодования, и прочел вслух:

— «Криминальная полиция Гейдельберга, криминальная инспекция номер два — расследование тяжких умышленных преступлений. Всем жителям района Хандшусгейм. Дорогие сограждане, нам нужна ваша помощь при расследовании особенно неприятного случая, который грозит лишить многих из вас чувства безопасности и порядка. За последние недели в городском лесу Хандшусгейма были жестоко убиты две овчарки. Злоумышленник или злоумышленники пока что не оставили достаточных следов. Может, вам довелось заметить людей, которые выманивают чужих собак? Или вам известны люди, бросающиеся в глаза своей откровенной ненавистью к собакам? Не замечали ли вы, гуляя по лесу или в парке, что-либо подозрительное? Любые мелочи, которые, возможно, покажутся вам незначительными, могут помочь нам раскрыть одно из самых отвратительных преступлений, на какое способны люди. Ведь вы не хотите, чтобы ваш преданный четвероногий друг погиб жестокой и бессмысленной смертью? Просьба присылать сообщения в письменном виде в ваш ближайший полицейский участок. Криминальная полиция Гейдельберга всегда стоит на страже вашего покоя!»

Тойер гордо окинул взглядом составленные в круг столы:

— Вот и прекрасно. Так мы и сделаем. Бросим эти листки во все почтовые ящики Хандшусгейма.

— «В письменном виде!» — простонал Штерн. — Да нам никто не напишет. И ведь каждый знает кого-либо, кто ненавидит собак! Но нам помогать никто не захочет! Так что все бесполезно.

— Даже если это так, — терпеливо возразил Лейдиг, — мы хотя бы выиграем время.

— Лично я не нахожу здесь ничего смешного, — возмутился Хафнер. — Когда-то у меня была собака. И я сейчас хочу завести одну. А то и двух.

— На случай, если одну убьют? — ехидно поинтересовался Лейдиг.

— С убийцей нужно сделать то же самое, что он делает с собаками, — продолжал бушевать Хафнер. — Око за око, вот мое мнение. И другого у меня нет.

— То же самое? — вмешался Тойер. — Значит, застрелить? Ты говоришь глупости, Хафнер! И от тебя несет спиртным! — Он рассмеялся. — Слушайте, парни, так дело не пойдет. Мы не можем орать и митинговать, как пенсионеры.

— Если мы займемся вот этим, — мрачно сказал Штерн и показал на каракули Лейдига, — и ничего не выясним насчет утопленника, тогда нам нечего делать в полиции.

Пристыженный Хафнер оправдывался:

— Да я готов рискнуть чем угодно. Ради себя самого и нашей группы. Но только знайте — я не пьяница.

— Конечно, нет, — успокоил его Тойер, — я тебя с кем-то перепутал.

Он взялся за бумаги, собранные по делу утопленника. На него глядело лицо покойного. Он долго в него всматривался. Что можно узнать по лицу мертвеца? Седые волосы лежали, словно приклеенные ко лбу; вероятно, не обошлось без стараний патологоанатомов. Даже трогательно — выпотрошили его, как ловцы крабов свою добычу, но перед тем, как сделать снимок, привели в порядок его прическу. Густые темные брови; полуоткрытые глаза глядят пристально и чуточку мрачно, словно повидали слишком много на своем веку. Впрочем, все это чушь, придуманная детективами. Узкий рот, казалось, растянут в улыбке, но если прикрыть ладонью приподнятый левый уголок рта, лицо кажется мрачным, угрюмым, оскорбленным собственной смертью. Что вполне понятно. Тойер ощутил озноб и взялся за другие бумаги.