Два Генриха - Владимир Москалев

– Это ты о народе, – перебил Ноэль. – А как же знатные люди?

– Голодали не только крестьяне; пухли от голода богачи и господа, живущие в замках. И умирали так же, как и другие. Трупов было столько, что их не закапывали поодиночке, а сваливали в огромную яму по сто, двести и более человек. А ночью приходили, поднимали землю, доставали наиболее свежих мертвецов и тащили их домой, чтобы съесть. Такое наблюдалось повсеместно. Церковь строго карала за это. Пойманного на месте преступления сжигали на костре. Костры эти полыхали повсюду, но это не помогало. Люди продолжали поедать друг друга, причем не ограничивались мертвецами, а убивали живых и тут же съедали. Мне довелось побывать в Верхней Бургундии. Там рассказывали вот что: матери, у которых было несколько детей, убивали одного, чтобы выжили другие. Выбирали самого слабого, которому все одно скоро умирать. А один трактирщик специально заманивал в свою харчевню постояльцев, угощая их мясом, а потом убивал и съедал. Этим же мясом завлекал других, и те кончали так же. Когда узнали, харчевню сожгли, а убийцу повесили. Еще один странник убил своего спутника и съел половину, а другую половину отнес на базар. Его поймали и сожгли, а мясо закопали в землю. Не успели отойти на порядочное расстояние, как увидели, что земля уже разворочена и мяса нет.

Не бедствовали лишь дикие звери. Всех не ухоронишь, и трупы оставляли непогребенными: не было сил копать землю. Только уходили с этого места, как прибегали волки и рвали мертвецов на части. Безнаказанно. Кто осудит?

А люди уже еле ноги таскали, начали есть червей, жуков, сырую землю. Церковь не осталась в стороне, да будет навеки свято это слово! – И купец истово перекрестился. – Пошли в ход все церковные сокровища, накопления и вклады, которые давно уже предназначались именно для этих целей. Кое-что удавалось купить: привозили мы, купцы, из соседних стран. Нам же доводилось и видеть, как люди тотчас умирали, оттого что сразу помногу съедали. Пухли на глазах и падали, высунув языки. А у других так и сил не было поднести что-то ко рту, руки висели плетьми. Сам кормил многих, как грудных детей. Монахи и епископ стояли рядом, смотрели, молились и благословляли, шурша четками и махая распятиями. Такие были времена, – вздохнув, закончил Ганс. – И Германии коснулось, да не столь. А послано это было на землю Господом за грехи человеческие, за то, что много народилось человека, меньше надо.

– Ожидался еще конец света в тысячном году, – напомнил Арни, – да Бог, похоже, смилостивился. Говорят, монахи отмолили людские грехи.

– Истинно так, – ответил купец. – По всей земле франкской, германской и итальянской денно и нощно молились монахи Господу о ниспослании благодати небесной, о даровании прощения людям. И вымолили-таки! Урожайным был тысячный год, обильным и теплым, и радостно стало людям. В благодарность пали они перед святыми отцами на колени, а в церкви и монастыри понесли богатые дары.

Только недолго духовенство сохраняло свое благочестие, погрязло ныне в разврате, мошенничестве, грабежах. Очищения духовного мира требуют клюнийцы[6], и не напрасно. Порядок должен быть в Церкви, за то и ратует, говорят, некий Дамиани[7], пытаясь достучаться до умов и созвать Вселенский собор. Да только слышал я, все зло идет оттуда, – купец показал на юг, в сторону Италии, – от престола святого Петра. Там рассадник пьянства, разврата, откровенного безбожия. Может, потому и насылает Господь на людей кару, как думаешь, рыцарь?

– При чем же здесь люди? – недоуменно спросил молодой швабиец. – Если виноваты божьи слуги и даже сам преемник святого Петра, так пусть Бог их и наказывает. Но что-то он не торопится. Кажется, его вполне устраивает такое положение дел. А потому, вижу, не ждать надо, а действовать самим, не полагаясь на божью волю. Лишь один человек способен навести порядок в церковном мире, он же волен сбросить с трона папу римского, коли тот погряз в грехе. Понимаешь, купец, о ком говорю?

– Человек этот – император, – кивнул в ответ Ганс. – Но Генрих только король, вправе ли он?..

– Без сомнения! – решительно заявил Ноэль. – Ведь он наследник Конрада Второго! Кому же еще быть императором, разве есть другой кандидат?

– Ему надо совершить поход в Латеран, вот что, – убежденно проговорил Ганс. – Пусть перевалит через Альпы и наведет порядок у трона наместника Христа.

– Так и передам твою просьбу, едва увижу его, – сказал Ноэль.

– Так ты, значит, к нему в гости?

– Сначала в Туль. Я везу послание епископу Бруно.

– Славный человек. Многих он тогда спас от голода. Его любят и молятся на него. Скорее всего, после Страсбурга мы повернули бы к нему, но уж больно там неспокойно. Рядом Франция, у них постоянные междоусобицы. И когда только успокоятся, всё норовят перегрызть друг другу глотки. Жители страдают, а торговли там нет: тотчас какой-нибудь рыцарь со сворой своих псов нападает на караван и грабит его. Поля там совсем не обрабатываются: некому. Все крестьяне разбежались; их без конца разоряют и убивают шайки баронов-разбойников. Конечно, и дорог нет – откуда они там? Кругом болота, леса, заросли. А на вершине каждой горы или холма – разбойничий замок. Замки эти каменные, хорошо укреплены. Да и как иначе, если у них беспрестанные войны и вооруженные столкновения между собой. Каждый хочет стать богатым, а для этого надо напасть на соседа и захватить его земли. Там даже родственники воюют друг с другом: брат с братом, сын с отцом. Ничто не принимается во внимание в борьбе за богатство, за власть. Воюют даже женщины. Они там дикие, такие же свирепые, как и мужчины. Я слышал рассказ очевидца, наблюдавшего битву сына какого-то графа и его далекой родственницы. Она явилась с войском, чтобы забрать его замок, а самого прогнать с этой земли. Долго они бились. Но вот рыцарь упал с лошади и запросил пощады. Она подошла к нему и хладнокровно всадила меч ему в грудь, а потом отрубила голову и насадила ее на копье с флажком. Дальше она сделала то, что и язык немеет сказать. Сняла с мертвого доспехи и кинула своему оруженосцу, а потом кинжалом вырезала… словом, то, что у мужчины между ног. И бросила собакам. И долго хохотала над своей выходкой.

– Боже, неужто франки столь свирепы, а их женщины такие кровожадные?

– Попробуй пересечь границу и убедишься сам.

– Что же король? Как он терпит? Есть ли там вообще какая-то высшая власть и у кого она?

– У того, кто сильнее.

– А король?..

– Слабая фигура. Многие сильнее и богаче его. Бывает, он и сам разбойничает на больших дорогах: надо же что-то есть, а его земли приносят совсем малый доход. Крестьяне бегут к тому сеньору, кто их защищает, а у короля мало войск. Рядом графства Анжу, Блуа, Шампань. Каждое в два раза превышает королевский домен. Король из кожи вон лезет, стараясь свести дружбу со своими номинальными вассалами, бόльшими королями, чем он сам. Весьма помогает в таких случаях родство, но у французского короля нет детей. Жена его отца Роберта – к слову сказать, та еще ведьма – была плодовита, и король выдал замуж своих дочерей за крупных вассалов короны, а сыну дал Бургундию. На том и держится королевская власть, да на владениях вокруг Парижа и Орлеана.

Так за разговорами и короткой охотой за зайцами спустились на землю сумерки, и вскоре всё кругом окутала темь. Заночевать решили у ручья, несущего свои ключевые воды на север, к Рейну. Развели костер, зажарили добычу и, поужинав, улеглись спать в телегах, выставив охрану. Среди ночи, поглядев на звезды, определяли, когда менять часовых. Так было заведено и строго соблюдалось у торговцев, если ночь заставала их в пути. В населенных пунктах за плату они нанимали дополнительную охрану. Расплачивались поутру, как правило, продуктами или каким-либо оружием, кинжалом, например. Однажды такой наёмный сторож попросил за свою работу убрус[8], в чем ему, конечно же, было отказано ввиду дороговизны такой вещи. Другой совсем ничего не взял, уверяя, что без памяти влюбился в дочь одного из караванщиков и не желает брать плату за то, что охранял ее покой. А были случаи, когда за самими сторожами приходилось наблюдать, ибо они ночью предпринимали попытки к ограблению обоза. Но чаще всего обозники располагались на ночлег под защитой городских стен, где всю ночь горели светильники и стояла на часах стража.

Утром, чуть свет, обоз зашевелился, загудел на все голоса. Развели огонь, принесли воды, сварили похлебку и, плотно позавтракав, вновь тронулись в путь.

День выдался ясный. Луга пестрели молодым разнотравьем, вдоль дороги каймой желтели уходящие вдаль колонии одуванчиков, из кустарника без конца доносился птичий гомон, и свежий воздух с низовьев Дуная дышал влагой.

Сколько уже проехали, кто знает, за разговорами время летит быстро. Не успели опомниться, как солнце перевалило за полдень и поползли тени. А города все не видно. Хотели дать лошадям кнута, чтобы засветло достичь реки, на берегу которой стоял Страсбург, но тут старшина поднял руку, делая знак к остановке. Впереди, за полями темнела полоса. Ганс вытянул руку, указывая на нее: