Банда 7 - Виктор Пронин

— Слегка — это как?

— Я имел в виду, что срок беременности не слишком большой, три месяца, так примерно.

— И при этом покусанная, — пробормотал Пафнутьев.

— Это и меня огорчило. Мне кажется, у нее была тяжелая жизнь. И впереди ожидали испытания.

— Кто-то избавил ее от этих испытаний.

Не задерживаясь больше, Пафнутьев покинул сыроватое помещение морга, стремясь побыстрее выйти на солнечное пространство улицы, по которой неслись машины, разбрызгивая весенние лужи, торопились люди, не всегда нравственные люди, не всегда здоровые, нередко с преступными намерениями, люди, которые пили водку, ругались матом, блудили и воровали, предавали и подличали, но Пафнутьев был счастлив выйти к этим людям, потому что, несмотря на все свои недостатки, они оставались живыми, хотели и стремились. К любому из них Пафнутьев мог подойти, что-то сказать, что-то услышать в ответ и почувствовать, что он тоже пока еще жив, пока еще чего-то хочет, к чему-то стремится.

На этом месте можно было бы завершить главку, но поскольку страничка оказалась незаконченной, автор решил этим воспользоваться, чтобы пояснить одну наспех высказанную мысль. Когда Пафнутьев подумал, что ему есть чем порадовать Худолея, он имел в виду новые вскрывшиеся обстоятельства убийства, позволявшие усомниться в причастности красавицы Светы к преступлению. Впрочем, об этом достаточно подробно Пафнутьев с Худолеем еще поговорят, обсудят все те подробности, сообщать которые сейчас преждевременно.

Состояние беспомощности охватывало Пафнутьева каждый раз, когда на него сваливалось очередное преступление. Он уныло перебирал снимки, сделанные на месте происшествия, вспоминал то, что удалось увидеть самому, перечитывал бестолковые донесения оперативников. За годы он настолько привык к такому началу, что другого не ждал и почти не огорчался, понимая, что это норма. Рассчитывать на какие-то счастливые находки, которые сразу бы все поставили на свои места... Нет, на подобное может надеяться только новичок. Преступники тоже листают всевозможные кодексы, разъяснения к ним, детективы почитывают, ведут себя более или менее грамотно, ошибок грубых, очевидных и смешных почти не совершают.

Да, это приходится признать — ошибок с их стороны становится все меньше. И про отпечатки пальцев они помнят, знают, что губы и уши тоже имеют свои неповторимые узоры, по которым легко установить, чье ухо было последний раз прижато к телефонной трубке, чьи губы отпечатались на визитной карточке, оконном стекле или хрустальном фужере. Да что там уши или губы — плюнуть лишний раз убийца поостережется, понимая, что оставленный на полу плевок это почти отпечаток пальца.

Пафнутьев в который раз перебрал снимки, сделанные в квартире Юшковой, снова всмотрелся в лицо мертвой женщины, в ее раскрытые глаза, но ничто не зацепило его, ничего не пришло на ум, а все сведения об этом человеке ограничивались словами патологоанатома — сие есть тайна великая и непознаваемая.

— Ладно... — пробормотал Пафнутьев. — Скажите пожалуйста, какая она непознаваемая!

И в этот момент зазвонил телефон.

— Ну и что? — спросил Шаланда вместо приветствия. — Как ты к этому относишься?

— Положительно.

— В каком смысле? — насторожился Шаланда, сразу почувствовав, что отвечает Пафнутьев не в тон, а потому наверняка затевает очередную издевку и нужно быть очень осторожным, чтобы не вляпаться в заготовленную ловушку, а то, что Пафнутьев постоянно готовит ловушки для него, для Шаланды, полковник милиции нисколько не сомневался.

— Надо соглашаться. Такие предложения бывают нечасто, — серьезно отвечал Пафнутьев.

— Паша, о каких предложениях речь? Не получал я никаких предложений! — Шаланда помолчал, ожидая, что Пафнутьев сам пояснит, что имеет в виду, но тот садистски молчал. — Так о чем речь, Паша? — Врожденное любопытство Шаланды не позволило ему забыть о глумливых словах Пафнутьева.

— Предложение, можно сказать, совершенно непристойное.

— Тогда я о нем и слышать ничего не желаю! Что ты думаешь об убийстве? Ты ведь уже включился, как я слышал?

— Убита молодая красивая женщина. Причем совершенно зверским способом — ударом по голове...

— Чем нанесли удар?

— Тяжелым тупым предметом.

— А мне доложили, что ножом! — Шаланда начал раздражаться — Пафнутьев явно куражился, а, кроме того, Шаланда не мог вот так просто забыть о предложении, которое упомянул Пафнутьев. Что-то стояло за его словами, причем, как казалось Шаланде, имеющее прямое отношение к нему.

— Ну, что я могу сказать... Убили все-таки тяжелым предметом, может быть, припасенным кирпичом, завернутым в газету, например, или в целлофановую сумочку... А потом для верности полоснули ножом по шее, повредили сонную артерию.

— Да, действительно, — механически согласился Шаланда, услышав в голосе Пафнутьева озабоченность, даже потрясенность. — Но почему она голая?!

Пафнутьев протяжно вздохнул, давая понять, как тяжело ему говорить об этих кошмарных подробностях, помолчал, шумно налил в стакан воды, чтобы Шаланда это слышал, выпил и лишь после этого продолжил:

— Дело в том, Шаланда, что она не просто голая, она еще и беременная.

— Это что же получается, двойное убийство?!

— Шаланда, она еще и немного больная.

— Что же у нее болит?

— У нее уже ничего не болит, как ты догадываешься. Но вроде бы болезнь ее была... Как бы это сказать, чтобы ты не обиделся... Нехорошая болезнь.

— А почему я должен обидеться? — обиделся Шаланда.

— Ну, мало ли... Может, у тебя свое отношение к подобным вещам, может, слова покажутся циничными и ты не одобришь мои суждения.

Все это звучало уважительно, достойно, и Шаланда немного отошел, успокоился. Пафнутьев, похоже, всерьез взволнован случившимся, и разговор у них получается ответственным. Шаланда любил такие разговоры.

— Знаешь, Паша, что меня больше всего беспокоит? Я не могу понять, почему она была голая.

— Как почему? — слегка растерялся Пафнутьев от искренней доверчивости Шаланды. — Бывают случаи, когда люди раздеваются, и даже догола... Некоторую работу лучше исполнять именно в голом виде.

— Какую работу? — не понял Шаланда.

— Интимную.

— А, ты опять за свое! Видишь ли, Паша, может быть, ты не слишком внимательно осмотрел ту квартиру... Дело в том, что там нет ни одной одежки этой женщины. Понимаешь? Не нагишом же она пришла.

— Видимо, убийца унес с собой.

— Думаешь, ограбление? Больно круто для ограбления... Убийство, нож, артерия... И все для того, чтобы взять поношенные шмотки? И потом — шмотки — это видимость. Главное наверняка в другом. Наркотики, например.

— Нет, Шаланда... Вряд ли это ограбление. Убийца унес с собой одежду, чтоб мы не смогли ее опознать. Если не знаем, кто убит, то и убийцу не найти.

— Ты, Паша, не поверишь, но мне удалось установить такое... Такое... Ты просто схватишься за голову!

— Говори! Уже схватился!

Слова Пафнутьев опять произнес несерьезные, и Шаланда помолчал, преодолевая обиду.

— Помнишь объячевское дело? Помнишь красавицу, вокруг которой ты носился, как петух в курятнике? Помнишь?

— Ты хочешь сказать, что это ее убили?

— Нет, Паша, ошибаешься... Она убила.

— Этого не может быть, — твердо произнес Пафнутьев.

— Почему, Паша? — ласково спросил Шаланда. — Почему?

— Потому что этого не может быть никогда.

— Очень убедительно. Паша, она сбежала после убийства. Соседи не видели ее несколько дней. Как раз со времени убийства, с того самого дня, ее никто и не видел. А нож, который держала в руке несчастная жертва, это ее нож, Паша, он принадлежал Юшковой. Соседка его опознала. Это узбекский нож. Широкое лезвие, узкая ручка, арабская вязь. Знающий человек мне сказал, что у них принято на лезвие наносить изречение из Корана.

— Думаешь, азиатский след? — серьезно спросил Пафнутьев.

— Азиатский? — В этот момент Пафнутьев, кажется, даже увидел плотного Шаланду в тесноватом кителе, застегнутом на все пуговицы, увидел, как от его вопроса тот прямо-таки осел в своем кресле. — А что... Как знать, как знать. У Юшковой бывали смуглые ребята, захаживали, как говорится. Я понимаю, тебе не хочется верить в то, что столь роскошная бабенка оказалась замешанной в убийстве, но, Паша, это ведь не первое огорчение в твоей жизни и, наверное, не самое сильное, а? Не переживай, Паша, — Шаланда пожалел своего собеседника за бестолковость и человеческую слабость. — Многое проходит в жизни, пройдет и это... Как бы там ни было, но я уже объявил Юшкову в розыск. Не думаю, что ей удастся скрываться слишком долго: девица яркая, не сможет она жить в подполье.

— А что касается убитой... Твои ребята ничего не выяснили? Кто она, откуда, как оказалась в этой квартире, бывала ли там раньше, в каких отношениях со Светой?

— Вот Свету, как ты ее называешь, задержим, она нам все и расскажет. Без утайки. Знаешь, чьи отпечатки пальцев на рукоятке ножа? Знаешь, Паша? — повторил Шаланда в ответ на затянувшееся молчание Пафнутьева.