Столыпин - Святослав Рыбас

Пожалуй, Столыпин мог бы подписаться под этими словами. В них, впрочем, нет никакой загадки.

Загадка была в другом. По соседству с Российской империей, в Пруссии.

Почему в Пруссии? Потому что в Ковенской губернии, неподалеку от Колноберже, было еще одно имение, принадлежавшее Столыпиным. Кратчайший путь к нему лежал по железной дороге через Пруссию. Петр Аркадьевич наблюдал ухоженные богатые хутора немцев и поляков, наблюдал и наверняка сравнивал.

Мария Петровна утверждает, что именно эти поездки породили у отца мысли о необходимости скорейшего разрушения общины и перехода к хуторской системе.

Дочь упрощает. В истории невозможно отыскать никакой вехи, с которой мы могли бы повести отсчет, когда Столыпин стал Реформатором… когда аграрные проблемы зажгли поместья… когда языком общественных споров сделались взрывы и выстрелы.

Да к тому же хуторское землеустройство было частично проведено в Царстве Польском и Прибалтийском крае – устроены тысячи хуторов. Хотя это никак не коснулось собственно России, однако Столыпину не обязательно было восхищаться одними прусскими хуторами. Просто история медленно двигалась, разрушая земельную общину повсеместно. Еще по прусскому закону 1821 года считалось: «Принимается без доказательств, что всякий раздел общих угодий служит благу земельной культуры».

Отчасти, значит, влиял прусский опыт и вообще опыт всей Европы.

Попутно обратимся к мемуарам Бисмарка, к той их части, которая проливает свет на тему нашего разговора.

«С другой русской особенностью я столкнулся во время моего первого пребывания в Петербурге в 1859 г. В первые весенние дни принадлежавшее ко двору общество гуляло по Летнему саду, между Павловским дворцом и Невой. Императору бросилось в глаза, что посреди одной из лужаек стоит часовой. На вопрос, почему он тут стоит, солдат мог ответить лишь, что „так приказано“; император поручил своему адъютанту осведомиться на гауптвахте, но и там не могли дать другого ответа, кроме того, что в этот караул зимой и летом отряжают часового, а по чьему первоначальному приказу – установить нельзя. Тема эта стала при дворе злободневной, и разговоры о ней дошли до слуг. Среди них оказался старик-лакей, состоявший уже на пенсии, который сообщил, что его отец, проходя с ним как-то по Летнему саду мимо караульного, сказал: „А часовой все стоит и караулит цветок. Императрица Екатерина увидела как-то на этом месте гораздо раньше, чем обычно, первый подснежник и приказала следить, чтобы его не сорвали“. Исполняя приказ, тут поставили часового, и с тех пор он стоит из года в год. Подобные факты вызывают у нас порицание и насмешку, но в них находит свое выражение примитивная мощь, устойчивость и постоянство, на которых зиждется сила того, что составляет сущность России в противовес остальной Европе» (Бисмарк О. Мысли и воспоминания. В 3 т. М., 1939).

Вывод, сделанный «железным» канцлером из петербургского анекдота, имеет, думается, отношение и к русской земельной общине. Насколько прав Бисмарк в своем решительном выводе, не будем спорить. В чем-то, конечно, прав.

Впрочем, вспомним другое его знаменитое высказывание: «Национальные вопросы решаются железом и кровью». И вспомним ответ Тютчева:

Единство, – возвестил оракул наших дней, —Быть может спаяно железом лишь и кровью…Но мы попробуем спаять его любовью, —А там увидим, что прочней.

Прав ли Бисмарк? Большинство, наверное, ответит утвердительно.

А Тютчев разве не прав?

Имя Тютчева почиталось в семье Столыпиных не только потому, что Петр Аркадьевич разделял философские и политические взгляды поэта на судьбу России, но и по иной причине. Мать Столыпина, Наталья Михайловна, была племянницей канцлера Горчакова, ближайшим сотрудником которого был Тютчев. А Горчаков и Бисмарк являлись политическими противниками.

Поэтому для Столыпина, бесспорно, был прав Тютчев. Тем более что, как свидетельствует министр иностранных дел столыпинского кабинета А. П. Извольский, премьер был привязан «ко многим славянофильским теориям».

Вот тут-то и парадокс. Именно Столыпину, не «западнику», а человеку, любящему и понимающему Россию, было суждено проводить разрушительную для общины реформу.

«Умом Россию не понять, аршином общим не измерить» – эти тютчевские слова известны всем со школьных лет. Но насколько они истинны, каждый решает сам.

В семье Столыпиных очень уважали Тютчева и как поэта, и как философа, и как политического деятеля. Взгляды Тютчева, в некоторых моментах близкие к славянофильским, можно без натяжки считать и взглядами Столыпина. Правда, с одной оговоркой. Столыпина нельзя назвать ни славянофилом, ни почвенником. Он – практик, реалист, понимающий, что в противостоянии России и Европы наше Отечество остается внутри европейской цивилизации. Именно эта философия позволила ему критически смотреть на внутреннее устройство родимого Отечества.

Представим, что история столыпинского рода могла бы предстать перед нами как лента фантастического кино и мы бы увидели собравшихся вместе боярских детей с бердышами, служак-офицеров, помещиков, экономистов, медицинских сестер, писателей, политиков, – поняли бы они друг друга? Приняли бы закономерность исторической драмы? Или, как не способные видеть дальше очерченного судьбой круга, ужаснулись бы? Такой ленты нет. Нет у нас той России.

Две взлетные полосы: Витте и Столыпин

Наступил двадцатый век.

Новый век имел грозный облик. Империя начала терять стабильность. На авансцену вышла партия социал-революционеров, взявших на вооружение террор. Партию составляли молодые люди разных сословий и национальностей, как правило, образованные, идейные и бесстрашные. Многие из них были дворянами, детьми чиновников и священников; особую роль играли евреи. В связи с разрушением еврейских религиозных общин молодые люди оказались вне «черты оседлости» и буквально ворвались в российскую политическую жизнь, неся с собой страстное, доходящее до самопожертвования стремление быстро демократизировать жизнь в стране. Быстро – значит не ждать результатов медленных перемен, которые происходили в России в связи с неизбежным ходом экономического развития, а взять и свергнуть самодержавие.

Департамент полиции контролировал многих революционеров, внедрял в их среду своих агентов и даже создавал собственные псевдореволюционные организации, чтобы блокировать действия реальных революционеров. Этими утонченными методами прославился начальник московского охранного отделения С. В. Зубатов.

В феврале 1900 года эсер П. Карпович застрелил министра народного просвещения П. Боголепова.