В царстве тьмы - Вера Крыжановская

В глазах баронессы светилось выражение лукавства, а в голосе слышалось словно какое-то глубокое значение. Но доктор будто ничего не заметил и не обиделся на причисление к разряду стариков: с любезной улыбкой поцеловал он руку баронессы, пожелал ей доброго пути, а затем все проводили ее до экипажа.

Когда все вышли на террасу, откуда виднелось море, Заторский неожиданно спросил:

— Мария Михайловна, не желаете ли прокатиться в лодке? Ночь роскошная и еще не поздно. Если вы боитесь довериться мне, то могу вас уверить, что гребу хорошо, да и море, как зеркало.

— О! Я нисколько не боюсь и очень рада прокатиться, — ответила Мэри, с заблестевшими от удовольствия глазами.

— В таком случае переоденьтесь поскорее, ночью на воде все-таки свежо, и вы можете простудиться.

— Да мне вовсе не холодно, уверяю вас, я накину оренбургский платок.

— Нет, нет, надо надеть шерстяное платье, а пока вы будете одеваться, я угощу конфетами Лизу и Бориса.

Мать не позволяет им кататься по морю, и потому я не могу взять их с собой.

Совет одеться теплее был высказан таким властным тоном, что Мэри без дальнейшего спора побежала в свою комнату, а доктор задумчивым взором проводил стройную фигуру молодой девушки и потом кликнул Лизу с братом.

В своей комнате Мэри быстро сообразила, что надеть, чтобы было тепло и к лицу. Позвонив горничной, она приказа подать ей белое суконное платье с таким же кимоно, на белой атласной подкладке. Бусы из горного хрусталя, которые на ней были днем, она сохранила и, наконец, внимательно оглядела себя в зеркале. Она не отдавала себе отчета почему, но ей хотелось быть сегодня интересной и нравиться, а глянувшим из зеркала образом она осталась довольна.

Счастливая, спустилась она опять вниз, где встретила ожидавшего ее у лестницы Вадима Викторовича.

— Ну вот, теперь я не боюсь, что вы простудитесь, — улыбнулся он.

Они сошли к берегу и сели в лодку. Море тихо дремало, и дремотное волшебное сияние белой ночи заливало все кругом точно дневным светом. Они были еще недалеко от берега, когда Мэри заметила:

— Ах! Жаль, что со мною нет мандолины, а то я бы спела итальянскую песенку, которой выучилась у гондольера, когда в прошлом году была с мамой в Венеции. Там ночи были чудные, и мы каждый вечер катались по каналу Гранде.

— А разве вы не можете петь без мандолины?

— Нет, без аккомпанемента я не пела.

— В таком случае, я могу сходить за инструментом, пока мы еще ушли недалеко.

Не дождавшись ответа, он несколькими ударами весел вернул лодку в бухту, привязал ее и проворно взбежал по лестнице. Мэри внимательно следила за ним глазами, а потом подумала, пожав плечами:

«Да он вовсе не кажется старым! Хотела бы я знать, почему Анастасия Андреевна так настойчиво твердит всегда, что он стар?..»

Через несколько минут Вадим Викторович вернулся с полученной от горничной мандолиной, и Мэри после небольшой прелюдии запела итальянскую баркаролу.

Голос ее был не особенно велик, но восхитительно мягкого бархатного отлива и обработан в хорошей школе, а пела она с чувством и огоньком.

Со странным волнением слушал ее Заторский и не отрываясь смотрел на очаровательное личико молодой девушки. И вдруг, неожиданно для него самого, возникло в уме сравнение баронессы, уже увядшей женщины, с этим весенним, едва распустившимся цветком.

Звуки ее чудного, ласкающего голоса пленяли его, а цепи, связывавшие с баронессой, показались ему тяжелыми, словно железными.

Когда Мэри кончила, он попросил ее спеть еще, что та охотно исполнила, а доктор слушал все с большим восторгом. В эти минуты он совершенно забыл все благоразумные проекты, которые излагал тетке относительно своего будущего, и ему казалось, что обладание этим юным и чистым существом должно было быть упоительным счастьем.

Мэри также была радостно взволнована: катание вдвоем приводило ее в восторг, и веселые глазки ласково глядели на спутника. Вадим Викторович представлялся ей теперь совсем другим, нежели бывал в присутствии баронессы: холодное равнодушие исчезло, пленительная улыбка скрашивала и молодила черты лица, и глаза оживились, точно с них спала завеса и открыла под личиной бесстрастного и непроницаемого ученого подлинного человека, душе которого сродни все свойственные смертному слабости и страсти.

Говорили сперва они мало, и оба находились под обаянием охватившего их настроения. Доктор первый нарушил молчание:

— Пора покинуть заколдованный мир ундин и вернуться к прозаической действительности, — сказал он, улыбаясь и направляя лодку к берегу.

Когда Мэри выскочила на пристань, из волос ее выпала украшавшая голову красная роза. Вадим Викторович поднял цветок и спросил, прицепляя его к бутоньерке:

— Могу я сохранить ее?

Мэри утвердительно кивнула головой, но сопровождавший вопрос взгляд был так загадочен, что она вспыхнула, и, чтобы выйти из замешательства, поспешила сказать:

— Благодарю вас, Вадим Викторович, за огромное доставленное мне удовольствие.

— Оно было взаимно, — ответил он, задержав на секунду протянутую ему ручку.

Вернувшись в свою комнату он открыл окно, прислонился к нему и задумчиво стал нюхать розу. И точно с ароматом цветка в голове его зашевелились бурные мысли. В его воображении встал образ Мэри, такой, какой он ее сейчас видел: очаровательной, как воплощенное искушение. Невольно сравнивал он ослепительно свежий цвет ее лица с подмалеванной физиономией баронессы, большие, ясные и веселые глазки Мэри с лукавым взглядом той и ее Несносной, грубой страстью. В эту минуту его возлюбленная была ему положительно противна. Эта ведьма преграждает ему путь к счастью и не выпустит его из когтей, а согласие ее на его женитьбу — притворно: чтобы закрыть ему доступ к сердцу прелестного ребенка, она будет глумиться над ним в присутствии Мэри.

Он встал и в волнении зашагал по комнате, но уравновешенная и благоразумная натура вскоре взяла верх: он бросился в кресло и думал, отирая лоб:

«Я в самом деле, кажется, схожу с ума! Можно ли поддаваться таким нелепым бредням? Ведь я действительно стар для такой девочки! Да и никогда я не отделаюсь от баронессы: полип этот крепко вцепился в меня и является Немезидой за мой подлый поступок… И зачем только ввязался я в эту гнусную связь?!.»

Мрачный и раздраженный он встал и пошел спать.

Под впечатлением ночной прогулки Мэри долго не могла уснуть и думала о Вадиме Викторовиче: она сравнивала с доктором двух своих поклонников — Поля Норденскиольда и Эрика Раутенфельда — и, странное дело, преимущество оказывалось на стороне Заторского: он красивее и привлекательнее обоих. Сердце ее билось сильнее при воспоминании о загадочном выражении его глаз и тех вспыхнувших искрах, которые открывали скрытый мир и никогда не загорались в присутствии баронессы…

На другой день, за завтраком, Вадим Викторович принял свой обычный тон, хотя казался веселее обыкновенного. Он играл с детьми в крокет и лаун-теннис, бегал на гигантских шагах, а развеселившаяся Мэри совсем подружилась с ним, забыв даже о превосходстве своей юности.

После, игры в мяч Борис остановился, чтобы перевести дух, и отирая потный лоб, неожиданно спросил:

— Слушай-ка, дядя Вадим, почему это мама все говорит, что ты старик? А ты и бегаешь скоро, и ноги у тебя не хуже, чем у нас.

Мэри громко расхохоталась, а доктор повернулся и пристально посмотрел на нее.

— Мария Михайловна, а вы также находите, что я очень стар?

— Совсем нет. Наоборот, я нахожу, что вы молоды, — ответила она, сильно краснея.

— Благодарю. А теперь, чтобы оправдать вашу хорошую аттестацию, предлагаю еще партию лаун-тенниса, — засмеялся он.

День прошел весело. Только что кончился чай, как, к общему удивлению, явилась баронесса, которую ожидали только на другой день. Она пояснила, что болезнь отца оказалась ложной тревогой, а так как старик чувствовал себя хорошо, то она и поспешила вернуться.

Присутствие баронессы подействовало на Вадима Викторовича: он перестал смеяться и болтать, отказавшись затем играть в мяч, когда дети пришли звать его.

— Почему вы не хотите, доктор? Идите, идите. В ваши годы полезно иногда движение, — заметила баронесса.

Слова казались веселыми и шутливыми, но в тоне и взгляде слышалась злая насмешка. Ввиду резкого отрицательного жеста доктора, Мэри с детьми ушла с террасы. Вадим Викторович поставил бывшую в его руках тарелку с земляникой и, весь красный, повернулся к баронессе, насупив брови.

— Серьезно прошу вас, Анастасия Андреевна, воздержаться впредь от шуток дурного тона, к которым вы пристрастились. Я не считаю себя такой развалиной и настолько дряхлым, чтобы приходилось удивляться, если я сделаю какое-либо движение.