В тени граната - Виктория Холт

Графиня Девонширская бесцеремонно вошла в покои королевы. Катарина любезно приняла любимую тетушку своего супруга, но сразу же заметила, что графиня встревожена.

— Принц, Ваше Величество,— выпалила она.— У него была беспокойная ночь и ему, видимо, трудно дышать.

Катарину охватили мрачные предчувствия.

— Я должна немедленно отправиться к нему,— сказала она.

Графиня немного успокоилась.

— Я вызвала к нему врачей. Они полагают, что Его Высочество простудился и через несколько дней ему, может быть, будет лучше.

— Тогда я не скажу королю... пока.

Графиня поколебалась, потом произнесла: — Может быть, лучше сказать королю, Ваше Величество. Он пожелает увидеть сына.

Катарина помертвела от страха. Значит, ребенку хуже, чем они говорят. Они пытаются подготовить ее, не сразу сообщить ей дурные вести.

— Я скажу королю,— тихо проговорила она,— и уверена, что он пожелает поспешить со мной в Ричмонд.

Этого не может быть, Генрих не хотел этому верить. С ним не могло такого случиться. Сын, которым он так гордился, его маленький тезка Генрих, его наследник — умер! Ребенок прожил ровно пятьдесят два дня.

Он стоял, насупившись, широко расставив ноги, глядя на королеву. Придворные оставили их вдвоем, думая, что один сможет успокоить другого и тем облегчить их горе.

Катарина ничего не говорила; она сидела на скамье у окна, глядя на реку, с поникшей фигурой и искаженным лицом. Она выглядела старухой. Глаза у нее покраснели, лицо было в пятнах, потому что она пролила много горьких слез.

— Нам нужно было больше о нем заботиться,— прошептала она.

— За ним был постоянный уход,— проворчал Генрих.

— Он простудился при крещении. До тех пор он был здоров.

Генрих не ответил. Крещение прошло великолепно: обряд совершал архиепископ Кентерберийский, а крестными были граф Сюррей и графиня Девонширская; Генрих при этом наслаждался каждой минутой. Он вспомнил, что глядя, как младенца подносят к купели, подумал тогда, что это один из счастливейших моментов в его жизни. Он благодарил Господа за Его милость.

А теперь... младенец мертв.

Генрих почувствовал, как внутри него нарастает гнев. Чтобы это случилось с ним! Больше всего в мире, говорил он себе, он желал сына — сильного и здорового, как он сам,— мальчика, который бы подрастал под его надзором и которого он бы научил быть королем.

Он был в замешательстве, потому что судьба посмела отнять у него самую дорогую награду.

— Ну и хорошо, что его крестили, раз он теперь умер,— угрюмо произнес он.

Катарина была безутешна. Она жаждала иметь детей, они нужны были ей так же, как и ему.

Генрих подумал, какой старой она выглядит и рассердился на нее, потому что ему нужно было на кого-то рассердиться. Он был ей так благодарен, потому что она подарила ему сына. Теперь же он больше не чувствовал к ней благодарности.

Внезапно подняв глаза, Катарина увидела, что он смотрит на нее, сощурив глаза, жестоким взглядом.

Она подумала: Боже милостивый. Пресвятая матерь, так он винит меня?

И к ее скорби примешалось опасение, такое слабое, что тут же исчезло прежде, чем она до конца поняла, что это значит.

Хотя он продолжал смотреть на нее, выражение его лица смягчилось. Он сказал:

— Это тяжелый удар, Кейт. Но я не старик, да и ты еще молода. Увидишь, у нас еще будут дети. В будущем году в это же время у нас будет сын. Вот так нужно развеять нашу печаль, да?

— О, Генрих,— воскликнула она и протянула к нему руку. Он взял ее.

— Ты так добр ко мне,— сказала она ему.— Моя жизнь отдана тебе.

Генрих поцеловал ей руку. Он был слишком молод, слишком уверен в себе, чтобы поверить, что его ожидает несчастье. Это злосчастная случайность. У них будут другие сыновья, так много сыновей, что потеря этого будет ничего не значить.

ОПРОМЕТЧИВОСТЬ КОРОЛЯ

Король сидел на скамье у окна, перебирая струны своей лютни и напевая песню собственного сочинения; в глазах у него было мечтательное выражение, и он не видел двор внизу под окном, а представлял, как в большой зале потребует принести себе лютню и удивит всех присутствующих своей замечательной песней.

Они скажут:

— Но кто же композитор? Мы должны доставить его ко двору. Немногие могут одарить нас такой музыкой.

Он же склонит голову набок.

— Привести этого человека ко двору, думаю, не такая уж невыполнимая задача. Я вообще-то подозреваю, что он сейчас среди нас.

Они с удивлением посмотрят друг на друга.

— Но, Ваше Величество, если бы среди нас был такой гений, то уж, конечно, мы знали бы об этом. Умоляем, Ваше Величество, призовите его сюда и повелите ему услаждать наш слух и дальше.

— Сомневаюсь, что он повинуется моему приказанию. Он своенравный человек.

— Не повиноваться приказанию короля! Тогда он засмеется и скажет:

— А теперь я сыграю вам одну из моих песен...— И сыграет и споет ту же самую песню.

Они изумленно посмотрят друг на друга, но удивление не будет слишком явным, поскольку они побоятся, что это будет воспринято как намек на то, что они не верят, что он способен написать такую музыку. Затем их изумление быстро развеется и они скажут:

— Как глупо с нашей стороны. Нам следовало бы знать, что никто кроме Вашего Величества не смог бы одарить нас такой песней.

Вскоре песню будет распевать весь двор. Ее будут петь женщины — задумчиво, с томительным выражением в глазах и голосе.

Теперь много женщин бросают на него страстные взгляды. Он знал, ему стоит лишь поманить, и они будут готовы на все, что бы он ни предложил, будь это быстрое утоление страсти в уединенном саду или честь стать признанной любовницей короля.

Он поджал губы. Остаться добродетельным — вот чего он хочет.

Генрих негромко запел:

Ищу добра,

От зла — бегу:

Пример мне

Добродетель,

Не порок.

Он споет свою песню и при этом будет смотреть на этих распутниц, пытающихся завлечь его на путь греха.

Конечно, часто повторял он себе, я король, и то, что является законом для других людей, не закон для королей. Но я люблю свою жену, и она мне предана. Со временем она родит мне детей, и я покажу пример им и моему народу. Никто не сможет сказать обо мне: это развратник. Скажут: вот король, показавший свою силу не только в сражении, не только в государственных делах, но и в добродетели.

И Генрих продолжал сидеть, поджав свои тонкие губы и наигрывая на лютне песню, которой позднее собирался удивить двор.