Повесть о красном галстуке - Пичугин Виктор Александрович

Стрельба стала удаляться.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Раздался взрыв, и наступила тишина. Все замерли.

Гранату бросил, догадался Бондаренко. Но почему тихо? Неужели и себя взорвал, чтоб в плен не угодить?

Прохоров стоял рядом и молчал. Юра понял, что с Рахматулиным что-то случилось, но что, как и все, не знал.

— Вперед, товарищи: фашисты могут сообразить, что Рахматулин отвлек их, и вернутся назад. Собаки быстро след возьмут.

И правда, послышался приближающийся лай немецких собак. Немцы спешили по следам отряда.

Лейтенант торопил. Раненые не выдержали темпа, стали отставать. Пришлось идти медленнее. Лай собак приближался. Но вот лес начал редеть. Показалась железнодорожная насыпь. Это придало всем сил, зашагали бодрее. Взобрались на насыпь и… ахнули! Вдоль дороги рядами стояли немецкие танки, дымились походные кухни, пахло горячей едой. Вокруг танков, расстегнув черные комбинезоны, с сигаретами в зубах лежали, сидели, стояли фашисты. Отдыхали после сытного обеда.

Заметив русских, они открыли бешеный огонь.

Отряд повернул назад. Кубарем скатились с насыпи. Но из леса, отрезая путь отряду, широкой цепью появились преследовавшие их немцы. Сзади, на насыпи, вырастали черные фигуры танкистов. Пули засвистели со всех сторон. Бондаренко толкнул Юру на землю и сам упал рядом. Послышались вскрики и проклятия раненых. Как-то странно повалился на бок Воробьев, сжался в комок и уже не шевелился.

Юра хотел вскочить, подбежать к нему, но его остановил окрик старшины: «Лежать!»

Над головой Юры застрочил автомат Бондаренко. Горячие гильзы падали рядом. Вокруг свистели пули, рвались гранаты, стонали люди… Вскоре немцы поняли, что перед ними практически безоружные люди, и стали окружать отряд.

— Прохоров! — крикнул Бондаренко. — Заходят слева. Держи гранату! Эх, жаль, патронов нет — дороже бы стоили…

Юру тряхнуло взрывной волной, сверху посыпалась земля.

Плотно окружая, немцы двинулись в атаку. Лейтенант вскочил им навстречу, взмахнул пистолетом.

— За Родину! Вперед! — И первым ринулся в рукопашную.

Обливаясь кровью, за ним поднялось несколько человек. Остальные лежали неподвижно.

Бондаренко торопливо протянул Юре партбилет:

— Спрячь, прошу тебя! — схватил автомат за ствол и, высоко подняв над головой, бросился на помощь лейтенанту. Таких глаз у старшины Юра еще никогда не видел. Они сверкали ненавистью, жаждой мести, неудержимым порывом.

Юра сунул партбилет за пазуху, завернул в красный галстук, прижал к себе.

Лейтенант с кучкой бойцов дрались в рукопашной. Фашисты все плотнее сжимали кольцо. Бондаренко и Прохоров спешили на помощь, но путь им преградили танкисты. Завязалась борьба. Юра вскочил и побежал на выручку. Но его с силой оттолкнули. Юра упал и больно ударился головой.

Бондаренко оглушили прикладом, подкравшись сзади. Он закачался и медленно опустился на землю. Несколько фашистов навалились на Прохорова и скрутили ему руки.

Там, где с горсткой бойцов дрался лейтенант, тоже было все кончено. Немцы торжествующе строили пленных.

У Бондаренко по лицу стекала кровь. Он лежал на земле и морщился от боли. Танкист тыкал его сапогом в бок, приказывая встать. Бондаренко пытался подняться, но не мог. Фашист ударил сильнее. Прохоров подставил старшине плечо, помог встать. Обоих подвели к группе лейтенанта и повели в сторону насыпи. Бондаренко едва держался на ногах. Прохоров, как мог, поддерживал его.

Довольные результатом боя, фашисты торопили пленных, отстающих подталкивали дулами автоматов.

Юра шел рядом с Бондаренко. На глазах мальчика блестели слезы, но он не плакал. Подошел танкист, с силой оттолкнул его в сторону. Юра не устоял на ногах, упал. Фашисты засмеялись. Поднявшись с земли, Юра решительно встал рядом с Бондаренко.

— У… у! — загудели немцы. Решительность мальчика им, вероятно, понравилась. Но тот, кто оттолкнул, вновь размахнулся, чтоб ударить. Юру загородил собой Прохоров. Его суровый вид остудил намерение фашиста. Он задержался с ударом. Ударил Прохорова, однако значительно слабее.

Бондаренко нагнулся к Юре и зашептал:

— Уходи, пока не поздно. Добирайся до города Щорса. Не забыл мой адрес? Примут как родного. Все, что видел, расскажешь семье. Прощай!

К ним подскочил немец, ударил Бондаренко прикладом. Старшина качнулся, но на ногах устоял. Усмехнулся:

— Фашисты! Иначе не могут…

Новый удар свалил его с ног. От удара о землю из ушей хлынула кровь. Фашист наставил автомат. Еще миг — и раздастся выстрел. Не раздумывая, Юра бросился к старшине, заслонил его собой. Ему на помощь пришел Прохоров. Вдвоем они подняли отяжелевшего Бондаренко и повели. Немец цокнул языком и отошел в сторону.

Пленных вели к железной дороге. Сзади раздались выстрелы. Юра оглянулся. Несколько фашистов в упор стреляли в лежащих на земле людей.

— Раненых добивают. Сволочи! — сквозь зубы процедил Прохоров.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Лагерь для советских военнопленных был расположен на большом покатом бугре и обнесен колючей проволокой. Сторожевые вышки с пулеметами и прожекторами четко выделялись на фоне голубого неба. Под бугром — ржаное поле. И только вдали — большой лесной массив. Тот самый лес, до которого пытались добраться советские бойцы. Прикидывая до него расстояние, Иван Бондаренко глубоко вздохнул и посмотрел на Юру. Он чувствовал себя перед ним виноватым: не сумел убедить мальчика остаться на свободе.

Около ворот пленных остановили. Навстречу вышел капитан. К нему подскочил молоденький обер-лейтенант, что-то бодро доложил. Указал на советского лейтенанта. Капитан кивнул головой. Два немецких солдата схватили Коваля и увели. Больше его никто не видел.

Остальных обыскали и втолкнули в ворота. Не стали обыскивать только Юру: мал еще, чтобы его опасаться.

— Зря ты за нами увязался, — упрекнул Прохоров Юру. — Видишь, куда угодили.

— Не пугай, — остановил его Бондаренко. — Не велика крепость, убежим. Вон нас сколько, и лес близко. Только бы до него добраться, а там днем с огнем не сыщешь. Приличный отряд можно сколотить.

Тоска овладела Юрой. Через колючую проволоку смотрел он на голубое небо, на колосившееся поле, на спасительный лес, куда не успели добраться. Юра понимал, что Бондаренко успокаивал их, вселяя надежду, а на самом деле не так-то просто отсюда выбраться.

Там, за этим полем, за лесом были наши, была линия фронта, шли бои. А здесь стонали раненые, взывали о помощи, просили пить, умоляли хоть как-то облегчить страдания, проклинали фашистов, грозили отомстить.

Смотреть на муки людей, чувствовать, что не можешь им помочь, было нестерпимо тяжело. Но Юра не жалел, что он здесь. Ведь он не бросил товарищей в беде — ради своей свободы, не струсил, и потому совесть его чиста. Вспомнил про красный галстук, порадовался ему.

Бондаренко опустился на землю рядом с белоголовым бойцом. Около него сели и Юра с Прохоровым. Боец поправил на голове потемневшую от крови и пыли повязку, спросил спокойно:

— Где они вас, старшина, накрыли? Тоже у леса?

— Да нет, за насыпью. Оружие у нас было, а патронов нема. И раненые почти все. Легко с нами разделались. Ну, ничего, злее будем.

— А ты давно здесь? — спросил Прохоров.

— Третий день жаримся на солнце. Вчера какой-то бурдой накормили, сегодня горсточку распаренной пшеницы дали. До завтра кормить не будут, — он поморщился от боли. — Как со скотиной обращаются. Подавились бы сами этой едой!

К ним повернулся раненный в руку сержант:

— Пшеничку даже не посолили, фрицы поганые!

— Не паникуй, Лукьянов! Смотри, нас сколько. Навалимся разом — не устоять фашистам.

— С кем же ты, Телегин, навалишься? — усмехнулся сержант. — С такими же инвалидами, как ты да я?! Забыл, как позавчера из этих пулеметиков наших уложили? До проволоки не добежали… Лично я на рожон не полезу.

— Ладно, поживем — увидим, — миролюбиво ответил Телегин.