Рекламное бюро господина Кочека - Варткес Тевекелян

Василий направился было к стоянке, где оставил свою машину, но передумал. Почему бы не пройтись по бульвару? Дневной зной спал, пройтись было бы приятно, а подумать ему, слава богу, есть о чем…

Вот он просил приезжего товарища передать привет своим родным. Тот непременно исполнит эту просьбу — отправится в подмосковную деревню, отыщет сестру Василия Ефросинью и брата, колхозного механизатора, Александра.

Ефросинья удивится, встревожится: «Где ж сам-то Василий? Почему давно нет от него писем? И что это он вздумал приветы с оказией передавать, — почему сам не напишет?»

В ответ приезжий товарищ скажет:

«Вы, Ефросинья Сергеевна, за него не беспокойтесь. Василий жив, здоров, того и вам желает. Не пишет потому, что такие обстоятельства у него…»

«Какие такие обстоятельства, что нельзя даже письмецо родным написать?» — не унимается сестра.

Совсем, наверно, старенькая она стала!.. Года три назад, когда он видел ее в последний раз, она уж и тогда выглядела старухой. А какая была бойкая, живая! Заменила ему мать, когда та умерла родами.

Брат Александр, медлительный, скупой на слова, промолчит, — что, мол, толку спрашивать чужого человека? Раз Василий не пишет, значит, так надо, видно, есть на то причина. И, только прощаясь с приезжим, он скажет:

«Передайте Василию, что мы его всегда ждем. Пусть приезжает хоть этой осенью. Боровка как раз заколем и вообще…»

Бесконечно далек был в эти минуты Василий в своих мыслях от Парижа, от бульвара Монпарнас!.. Он видел себя маленьким мальчуганом на русской печи, под овчиной, рядом с братишкой, в закопченной, покосившейся от времени отцовской хате, крытой соломой. Сестра Ефросинья хлопочет у печи, думая всегда только об одном: чем накормить троих мужиков? Отец-здоровяк ест за троих, они с братом тоже едоки не из последних — только давай! Земли у них нет, отец занимается извозным промыслом — ездит в Москву с грузом, домой возвращается молчаливый, злой, — заработка не хватает на то, чтобы сытыми быть.

С шести лет Василий ходит в церковноприходскую школу — ходит только осенью и весной. Зимой не может: школа далеко, а валенок у него нет. Но это не мешает ему через три года закончить школу с отличием. Учитель говорит на прощанье: «Большие способности у тебя и память феноменальная!.. Постарайся дальше учиться — авось человеком станешь». Он не понял, что значит «феноменальная», но учиться очень хотел. Только ничего из этого не выходит. Отец сурово говорит: «Тоже мне, новый Ломоносов нашелся. Хотел бы я знать, на какие такие шиши ты учиться собрался? Читать, писать умеешь — ну и хватит…»

Василий начинает помогать отцу — ездит с ним в Москву, ходит за лошадьми, таскает тяжелые мешки. Ему до сих пор памятен кислый запах постоялых дворов, до сих пор видит во сне пьяных возчиков, а в ушах звенят их крики, брань…

Когда Василию стало невмоготу, он заявил отцу, что хочет поступить на завод.

«Мы хоть и плохо живем, — сказал отец, — зато мы свободные люди — нет над нами ни мастеров, ни надсмотрщиков. Я не против, — хочешь надеть себе на шею ярмо, надевай, только прежде хорошенько подумай…»

Долго думать не пришлось, — Василий узнал, что есть место ученика слесаря в механической мастерской в Москве. Платили мало — шесть рублей за двенадцать — четырнадцать часов работы. Но для него, никогда не державшего в руках денег, и шесть рублей были богатством.

К слесарному делу у Василия обнаружились большие способности, и в учениках он пробыл недолго. Через год хозяин положил ему четырнадцать рублей в месяц. Василий справил хромовые сапоги в гармошку, суконные брюки, пиджак, белую косоворотку и картуз с блестящим козырьком. Так в ту пору одевались мастеровые, и молодой слесарь старался не отставать от моды. Он до беспамятства любил музыку, и еще он очень хотел знать иностранные языки. В этом был повинен учитель церковноприходской школы, который знал латынь и греческий и говорил, что истинно образованный человек должен знать языки. Василий купил учебники, словари и решил изучать два языка одновременно, — только не латынь и греческий, а английский и французский. Парень он был настырный — ежедневно запоминал по десять слов и никогда, ни при каких обстоятельствах не отступал от своего решения. Когда ему удалось скопить денег, он купил гармошку. Какая была это радость!..

Василий был уже квалифицированным слесарем, ремонтировал сложные машины. Он снял с товарищем комнату, прилично, по моде одевался, по-прежнему упорно изучал языки, много читал, два раза в неделю брал уроки музыки. Изредка ездил в деревню навещать родных, и каждый раз с подарками.

Началась война и перевернула все вверх дном.

Крестьянина Московской губернии, Загорского уезда, деревни Выселки Василия Максимова, сына Сергея, 1897 года рождения, призвали в армию в конце 1915 года. Как мастерового, «разбирающегося в разных механизмах», его, после трехмесячной маршировки в учебном батальоне, зачислили в автомобильную роту. Там Василий хорошо изучил автомобиль и вскоре стал шофером, — профессия в русской армии дефицитная и потому довольно привилегированная.

В автомобильной роте собрался народ мастеровой, грамотный, понимающий, что к чему. Когда начальства поблизости не было, давали волю языкам — говорили откровенно. Особенно толково говорил Забродин, механик с московской фабрики «Трехгорная мануфактура», участник баррикадных боев на Пресне, отсидевший за это восемь лет.

Про Забродина говорили, что он большевик, а кто такие большевики — Василий в то время не знал. Спрашивать же боялся, — еще нарвешься на кого не надо, беды не оберешься… Забродин много видел, много читал. Знай о его разговорах с солдатами начальство, не миновать бы механику военно-полевого суда. Солдаты автороты уважали Забродила и всячески оберегали его. Он был первым человеком, открывшим Василию глаза на истинное положение вещей, заставившим над многим задуматься.

Однажды осенью, когда все свободные от дежурства солдаты автороты собрались около раскаленной печурки, Забродин, затягиваясь табачным дымом, заговорил будто невзначай:

— Да, братцы, скверно… Третьи сутки не переставая льет дождь. Холодно, сыро, и на душе тоскливо. Нам-то вроде ничего — есть крыша над головой, начальство дров не жалеет…

— К чему ты это? — перебил его пожилой солдат из питерских рабочих.

— К тому, что очень уж мудрено устроен мир, одним достаются шишки, а другим пышки… Солдатики-то сидят в сырых окопах, мерзнут, вшей кормят, чтобы другие могли жить сытно и в тепле…

— После войны все изменится, — сказал один из солдат. — Не может несправедливость вечно продолжаться, — добавил он, помолчав.

— Как же, изменится, держи карман шире! Вернешься домой, если, конечно, жив останешься, все начнется сызнова, — сказал другой.

Вокруг печурки наступило тяжелое молчание. Люди, оторванные от дома, от родных, от привычной жизни, думали каждый о своем, но думы их, как и судьбы, были во многом схожи.

— Какой же выход? — нарушил наконец молчание пожилой солдат.

— Кончать войну — и айда по домам! Дел у нас и дома по горло, — сказал Забродин.

— А родную землю на поругание немцам оставить?

— Зачем? По ту сторону фронта тоже солдаты. Сказать им: братцы, так, мол, и так, давай кончать войну и марш до хауза. Они такие же горемыки, как и мы, поймут, — сказал Забродин…

Ночью Василию спалось плохо, — из головы не выходили слова Забродина: «Кончай войну — и айда по домам». Почему бы и нет? Очень даже просто, — если солдаты побросают винтовки, тогда и войне конец. В ту ночь Василий с тоской думал, как было бы хорошо вернуться домой, — хотя какой у него дом? Комнатенка, которую он снимал пополам с товарищем, да старая отцовская изба… Вспомнил он голубоглазую девушку с косичками… Звали ее Лидой. Они познакомились в библиотеке, потом стали встречаться — ходили по улицам Москвы или по аллеям Сокольников, держась за руку. Василию казалось тогда, что он и дня не проживет без Лиды, и неизвестно, чем бы кончилась его первая любовь, если б по война… Позже, во время гражданской войны, когда после ранения под Перекопом он вернулся в Москву, разыскать Лиду он не смог…

На высокой башне часы пробили семь. Василий словно проснулся, — пора возвращаться домой! Уже сидя в машине, он подумал о том, что Лиза знает о его мимолетной любви к девушке с косичками и, кажется, немножко ревнует. Так уж устроены женщины: они могут ревновать и к далекому прошлому, ничего не поделаешь!..

Несмотря на поздний час, в мастерской горел свет: мсье Ренар дожидался компаньона.

— Наконец-то вы вернулись! — приветствовал он Василия.

— Что-нибудь случилось?

— Случилось!.. Я получил заманчивое предложение и хочу обсудить его с вами. Солидная парижская фирма по продаже подержанных автомашин предлагает нам договор на капитальный ремонт пятидесяти машин в месяц и на текущий ремонт от десяти до двадцати. Кажется, мои мечты на пути к осуществлению!