Шамайка (с иллюстрациями) - Юрий Коваль

— Главное, что издохли блохи, — смеялся японец. — А мне, например, этот запах ни капли не воняет. Мне этот запах нравится — как-то легче дышать.

И тут они достали королевскую трущобницу из клетки и принялись её мазать жиром гремучих змей.

О, как она брыкалась, лягалась и кусалась! Как она верещала, рычала и вопила!

Потом её купали в тазу с горячей водой, вонь от жира гремучих змей смешалась с мыльным паром, и продолжались вопли и муки Шамайки.

Потом Джим подкинул в печурку расколотых ящиков, и клетку с Шамайкой подвинули поближе к печке. Приятнейший охватил её жар, добродушное тепло распушило шерсть ласково и необыкновенно.

— Чудо! — сказал японец и отчего-то опечалился и задумчиво глядел на кошку, и Джим пригорюнился, и так долго они сидели, грелись и любовались кошкой, которая блестела и переливалась серым и перламутровым.

— Серый барс с голубыми глазами, — вспомнил Джим.

— Лиззи! — крикнул японец. — Ты посмотри, какое чудо! Серая барсиха!

— Действительно, странное явление, — сказала Лиззи, взглянув на кошку. — Вон чего может наделать жир гремучих змей! Хочу только тебе сказать: чтобы выращивать кошек на мех, мало одной этой барсихи. Нужен хотя бы десяток.

— Потрясающая голова! — сказал японец. — Невиданная голова с самыми свежими мозгами, какие только есть на земле. Скажи-ка, моя милая, ну откуда у тебя такие свежие мозги, а?

— Сама не знаю, — отвечала достойная Лиззи.

Глава 20

Карасий жмых

Клетку с Шамайкой выставили во двор, защитив её от ветра и дождя, и стали кормить кошку маслянистой пищей.

— Главное условие успеха, — толковал японец, — маслянистая пища. Скажи-ка, Джим, ты покормил сегодня кошку маслянистой пищей.

— Масло сам слопал, а кашу киске отдал, — ворчала Лиззи.

— Неправда, мэм, я не лопал масло. Негры вообще не едят масло в это время года.

— А почему же тогда киска не толстеет?

— Какое противное слово «киска», — обижался негр. — Сказала бы ещё «киса».

— Киса — это твоя рожа, когда ты объешься маслянистой пищей, — недружелюбно пояснила Лиззи, которая, как мы давно заметили, была по натуре грубовата. Я бы даже назвал её неотёсанной, если б она не была так худа.

Снова подкатила зима.

Холодные ветры трепали шерсть Шамайки, мех её становился все пушистей и краше. Делать кошке было совершенно нечего, и она бесконечно лизала свою шубу, и с каждым взмахом кошачьего языка шкура её приближалась к совершенству.

Тут вдруг и Простуженная Личность пожаловала в лавку японца. Личность эта потрясающе чихала и тащила на спине огромный мешок.

— С вас два доллара, сэр, — сказала Личность, начихавши на всех окрестных кроликов.

— Два долларами! — восхитился японец. — Ну, этого даже я не ожидал. Вываливай!

— Советую запереть двери, сэр, — сказала Личность, скидывая на пол мешок, из которого неслись вопли.

Джим запер дверь, и из мешка стали выскакивать коты и кошки всех возрастов, мастей и общественных положений. Рябые и рыжие, пятнистые и гиенистые, трущобные и хозяйские, заметались они по лавке, завыли, замяукали. Большинство ринулось к выходу, и Джим отгонял их лопатой, яростно, по-собачьи рыча. Джим — наивная душа — про что думал, в то и превращался. И сейчас он превратился в собаку, и на эту собаку с лопатой стоило поглядеть.

— Никак не могу, сэр! У меня появилось совершенно собачье настроение.

— Кошек тут много, — сказал японец. — Но я не вижу здесь двух долларов. Вот это Молли — кошка мадам Дантон, а это рыжий Крис господина У-туулина. Двадцать центов долой! Кошек придётся вернуть владельцам.

— Ничего подобного! — спорила Личность. — Я не дурак, хоть и простужен. Я прекрасно понимаю, что вы вернёте их за приличное вознаграждение.

Личность кое-как удовлетворили, вытолкали на улицу и стали сколачивать клетки.

Скоро рядом с клеткой Шамайки выросли на улице ряды решеток, за которыми кошки трущобные и помоечные обжирались рыбными головами.

— А по-моему, все это зря, сэр, — говорил Джим. — Весь этот сброд никуда не годится. До Шамайки им далеко. Ну какой мех из этой твари. Интересно, где он такую дохлятину изловили.

— Джим, ты негр и поэтому ничего не понимаешь. Мы продадим этот мех, но мы скажем, что это выхухоль! Ха-ха! Ты понял наконец всю глубину моей затеи.

Японец смеялся и хлопал Джима по чёрным плечам. — Ну а вот эту образину за кого мы выдадим?

— Эту вот? — Японец крепко задумался, разглядывая кошку, которая смахивала на смесь обезьянки с гиеной. — Действительно, задача. Ладно, что-нибудь придумаем, скажем, что это какой-нибудь гималайский еноторог. Джим, поверь мне, нам очень помогут жмыхи! Жмыхи, Джим, жмыхи! Я привёз два пуда специальных жмыхов, нажатых из рыбьей требухи! Это чудо какое-то! Да ты вот сам попробуй.

Джим запустил руку в какой-то сомнительный мешок с надписью «Карасий жмых», отведал серого вещества, зачмокал и засопел.

— Ох, маса-маса, дорогой сэр, — сказал Джим, — давай всех кошек выгоним, а жмыхи сами съедим.

Глава 21

Ария Энрико Карузо

К концу зимы трущобные кошки подразгладились, распушились. Жмыхи и холодный воздух помогли этому малосимпатичному делу — выращиванию кошек на мех. Коты обжирались жмыхами, и к началу марта у них появилось адское желание петь и выть по ночам. Начались невероятные концерты и рапсодии, весь мир вокруг японца замяукал. Мяукала подушка, когда он ложился спать, мяукало одеяло, мяукали канарейки и кролики, и даже негр Джим замученно и хрипло примяукивал.

Не мяукала только Лиззи.

— Чёрт знает что! Ты японец или кот? Теперь-то я понимаю, что ты в душе своей кот и только притворяешься японцем.

— Да нет, я не кот, — защищался японец. — Просто надо ещё потерпеть, чтоб меха достигли могучего колорита.

— К чёрту! К чёрту! Если ты не кончишь дело, я сама завтра отравлю кошек своим пронзительным взглядом.

— Ладно, — сказал японец. — Видимо, пришла пора превращать наших питомцев в ценные меха.

На следующий день в подвале снова появилась Простуженная Тёмная Личность с дубовой колотушкой в руках.

Джим ворчал. Помогать неприятному джентльмену ему никак не хотелось. Он жаловался, что у него болит голова и ноет поясница, что вначале он разотрёт поясницу ядом гремучих змей, а уж потом изо всех сил поможет. В конце концов его просто вытолкали во двор.

— Я готов, сэр, — сказала личность по имени Фредди. — Я готов оказать вам посильную помощь.

— Вы будете работать этой колотушкой? — спросил Мали. — Aгa. Этот инструмент называется кроликобой. Правда, на кошках я его ещё не пробовал.

— Ну в конце концов, это дело вашей профессии и вашего образования. Приступайте, а мы пока заведём граммофон. Джим, помоги джентльмену!

Лиззи притащила граммофон и стала его заводить. Послышалась ария из оперы Пуччини «Тоска». Её пел Энрико Карузо.

Кошкобой Фредди прослушал первые такты, восхищённо поцокал языком и ушёл с колотушкой и вернулся, только когда кончилась ария. Вся морда была у него расцарапана, кровь хлестала изо всех щелей его тёмной личности.

— Одиннадцать, сэр, — сказал он, задыхаясь. — Дайте йодоформу!

— Почему одиннадцать? Должно быть двенадцать.

— Одна вырвалась, чуть глаз мне не выдрала, да и ваш проклятый негр меня за задницу ущипнул.

— Как это?

— А так. Только я достал из клетки эту кошку, он и ущипнул. Он мне ещё гремучую змею показал. Скроил такую рожу — точь-в-точь гремучая змея.

— Джим! — вскричал японец. — Эй, Джим!

— Всё в порядке, сэр! — отвечал Джим, вбегая в подвал. — Всё в порядке, не беспокойтесь, сэр! Она уцелела! Я его как раз вовремя за задницу ущипнул.

Глава 22

Отсутствие печеночного запаха

Оказавшись на свободе, Шамайка первым делом побежала разыскивать свой ящик из-под сухарей. Но ящика этого на свете уже не было. Он давно сгорел в подвальной печурке.

Шамайка слонялась по трущобам, шарила по помойкам — в общем, жизнь её постепенно вошла в своё русло. В сущности, всё было в порядке, но всё-таки чего-то не хватало. Не было друга и даже никакого намёка, что друг этот может объявиться. Уплыл бык Брэдбери, пропали котята, погиб пират. Но не с рыжим же дружить Крисом, не завязывать же отношений с полубульдогом! Кстати, полубульдог в последнее время бессовестно шлялся где придётся. Господин У-туулин махнул на него рукой и навеки спустил с цепи. И несколько уже раз неполный бульдог загонял Шамайку на дерево.

Одиночество, глубокое одиночество охватило кошачью душу, внутренний холод. А ведь с внутренним холодом на душе трудно жить даже и кошке в трущобах.