Песнь небесного меча - Бернард Корнуэлл

— И Этельвольд говорил о том, что хочет стать королем? — подозрительно спросил Альфред.

— Конечно.

— И ты не рассказал мне об этом сразу? — с укоризной промолвил Альфред.

— Если бы я рассказывал тебе о каждом случае, когда Этельвольд вел изменнические речи, таким рассказам не было бы конца. А сейчас говорю — тебе следовало бы отрубить ему голову.

— Он мой племянник, — чопорно проговорил Альфред. — И в нем течет королевская кровь.

— И все равно голова его отделяется от тела, как и у всякого другого, — настаивал я.

Король нетерпеливо махнул рукой, будто мое предложение было смехотворным.

— Я подумывал о том, чтобы сделать его королем Мерсии, — сказал Альфред, — но он все равно потерял бы трон.

— Потерял бы, — согласился я.

— Он слабый, — презрительно заметил Альфред, — а Мерсии нужен сильный правитель. Такой, которого будут бояться датчане.

Признаюсь, в тот момент я подумал, что он имеет в виду меня. И уже готов был его поблагодарить, даже упасть на колени и взять его руку, но тут Альфред меня просветил:

— Я думаю о твоем кузене.

— Об Этельреде? — спросил я с нескрываемой насмешкой.

Мой кузен был маленьким нахальным засранцем, преисполненным самоуверенности, но он был близок к Альфреду. Так близок, что собирался жениться на старшей дочери короля.

— Он может стать олдерменом Мерсии, — сказал Альфред, — и править там с моего благословения.

Другими словами, мой презренный кузен будет управлять Мерсией, бегая на поводке у Альфреда. И если я не ошибаюсь, Альфреду это будет выгоднее, чем позволить кому-нибудь вроде меня сесть на мерсийский трон. Этельред, женившись на Этельфлэд, станет человеком Альфреда, а Мерсия — по крайней мере, та ее часть, что находится к югу от Веклингастрет — станет смахивать на провинцию Уэссекса.

— Если мой кузен должен сделаться повелителем Мерсии, значит, он будет повелителем Лундена? — спросил я.

— Конечно.

— Тогда у него неприятности, господин, — заметил я.

И откровенно говоря, я сказал это с удовольствием, думая о том, как мой напыщенный кузен будет справляться с тысячью отпетых мерзавцев, которыми командуют северные ярлы.

Флот из тридцати одного корабля появился в Лундене два дня тому назад, — сообщил я, — под командованием Зигфрида и Эрика Тарглисонов. Их союзник — Хэстен из Бемфлеота. Насколько мне известно, господин, теперь Лунден принадлежит норвежцам и датчанам.

Мгновение Альфред молчал, глядя на вздувшуюся реку, по которой плавало множество лебедей. Сейчас король был бледнее обыкновенного; челюсти его были крепко сжаты.

— Судя по твоему тону, ты доволен случившимся, — наконец горько промолвил он.

— У меня не было намерения говорить таким тоном, господин, — ответил я.

— Как, во имя Господа, это могло произойти? — сердито вопросил он, повернулся и посмотрел на стены бурга. — Ведь братья Тарглисоны были во Франкии!

Я никогда прежде не слышал о Зигфриде и Эрике, но Альфред взял за правило знать, где именно рыщут отряды викингов.

— Теперь они в Лундене, — безжалостно сказал я.

Альфред снова умолк, и я знал, о чем тот думает. Он думал о том, что Темез — это дорога, ведущая в другие королевства, в остальной мир, и, если датчане и норвежцы перекрыли Темез, значит, Уэссекс отрезан почти от всей мировой торговли. Конечно, существовали иные порты и реки, но Темез был великой рекой, которая принимала суда из всех морей.

— Они хотят денег? — горько спросил Альфред.

— Это проблема Мерсии, господин, — намекнул я.

— Не будь дураком! — огрызнулся король. — Лунден, может, и в Мерсии, но река принадлежит обоим нашим королевствам.

Он снова повернулся и посмотрел на реку так, будто ожидал увидеть вдалеке появляющиеся мачты норвежских кораблей, идущих вверх по течению.

— Если они не уйдут, — тихо проговорил Альфред, — их следует изгнать.

— Да, господин.

— И это, — продолжал он решительно, — будет моим свадебным подарком твоему кузену.

— Лунден?

— И ты обеспечишь ему этот подарок, — свирепо сказал Альфред. — Ты вернешь Лунден под мерсийское правление, господин Утред. К празднику Святого Давида дай мне знать, какие силы тебе понадобятся, чтобы добыть этот подарок. — Он нахмурился, размышляя. — Твой кузен будет командовать армией, но он слишком занят, чтобы составлять план кампании. Ты позаботишься о необходимых приготовлениях и известишь его.

— Да ну? — раздраженно спросил я.

— Да, — ответил Альфред. — Так ты и поступишь.

Король не остался, чтобы поесть. Он помолился в церкви, дал серебра монастырю, потом взошел на «Халигаст» и исчез, направившись вверх по течению.

А я должен был взять Лунден и отдать всю славу моему кузену Этельреду.

Призыв встретиться с мертвецом пришел спустя две недели после визита Альфреда и застал меня врасплох.

Каждое утро, если снег не был слишком глубоким, у моих ворот собиралась толпа просителей. Я был правителем Коккхэма, человеком, вершившим правосудие. Альфред даровал мне такое право, зная, как это важно для строительства его бурга. А также дал мне и кое-что еще. Я имел право забирать десятую часть каждого урожая в северном Беррокскире. Мне приводили свиней, скот, приносили зерно, и на эти доходы я платил за строевой лес, из которого возводились стены, и за оружие для тех, кто эти стены охранял.

Такие права давали мне широкие возможности, и Альфред мне не доверял — поэтому приставил ко мне проныру-священника по имени Вулфстан, в чьи обязанности входило присматривать, чтобы я не воровал слишком много. На самом деле воровал сам Вулфстан. Он пришел ко мне летом с полуухмылкой на лице и заявил, что пошлина, которую мы собрали с речных торговцев, не поддается учету, а значит, Альфред никогда не сможет проверить, правильны ли наши счета. Он ожидал моего одобрения, но вместо этого получил весомый удар по башке с выбритой на ней тонзурой. Я отослал его к Альфреду под стражей с письмом, рассказывающем о его нечестности… А потом украл пошлину сам.

Священник был дураком. Никогда, ни за что не рассказывай другим о своих преступлениях — если только преступления эти не такие огромные, что их уже не утаить. А в последнем случае описывай их как «политику» или «искусство управления государственными делами».

Я сам воровал не много, не больше, чем любой другой на моем месте. И работа над стенами бурга доказала Альфреду, что я свое дело знаю. Я всегда любил строить. И на свете есть не так уж много более приятных дел, чем беседа с искусными людьми, которые пилят, обтесывают и сколачивают доски и бревна.

Помимо строительства я еще вершил правосудие, и вершил неплохо, потому что еще мой отец, лорд Беббанбурга, в Нортумбрии, учил меня: таков долг лорда перед людьми, которыми он правит. И те многое простят своему повелителю, пока он их защищает.

Поэтому каждый день я слушал о людских невзгодах, и недели через две после визита Альфреда, утром, под моросящим дождем, две дюжины людей стояли на коленях у дверей моего дома. Теперь я уже не вспомню все их жалобы, но, без сомнения, среди прочих встречались и обычные жалобы на передвинутые межевые камни и на невыплаченное приданое.

Я быстро вынес решения, руководствуясь при этом поведением жалобщиков. Обычно я считал, что тот, кто ведет себя дерзко, — врет, а тот, кто плачет, пытается пробудить во мне жалость. Сомневаюсь, что мои решения были верны, но люди почти всегда оставались довольны приговорами и знали: я не беру взяток, чтобы подыграть богатым.

Я хорошо запомнил одного из просителей, явившихся тем утром. Тот пришел один, что было необычно, поскольку большинство людей приходили с друзьями и родственниками, чтобы те подтвердили истинность их претензий. Но этот человек явился один и все время пропускал остальных вперед. Он явно хотел поговорить со мной наедине, и я заподозрил, что тот собирается отнять у меня много времени. У меня появилось искушение закончить разбор дел, не дав ему аудиенции, но в конце концов я все же позволил ему высказаться — и он сделал это милосердно кратко.

— Бьорн тревожит покой там, где я живу, господин, — сказал он.

Тот стоял на коленях, и я видел лишь его спутанные пыльные волосы.

На мгновение я не понял, о чем речь.

— Бьорн? — требовательно переспросил я. — Какой такой Бьорн?

— Это тот, кто тревожит по ночам покой там, где я живу, господин.

— Датчанин? — в замешательстве спросил я.

— Он является из могилы, господин, — ответил этот человек.

И тут я понял, о чем он, и шикнул, чтобы священник, записывавший мои приговоры, не услышал лишнего.

Я запрокинул голову просителя и заглянул ему в лицо. Судя по его выговору, я решил, что он — сакс, но он мог быть и датчанином, в совершенстве говорившим на нашем языке. Потому я обратился к нему по-датски: