Путешествие на тот свет, или Повесть о великом хаджже - Фазлиддин Мухаммадиев

Он понимал, что перед ним чужестранец, и спросил, откуда я.

Узнав, что перед ними суфиитий, все прекратили работу. Некоторое время меня разглядывали с ног до головы, разглядывали с таким доброжелательным любопытством, словно я свалился с неба. Кто-то поставил посередине мастерской новый стул и пригласил меня сесть.

― Чай? Кахва? Кукола? ― предлагал хозяин мастерской, желая выяснить, какой из этих напитков предпочитает гость. Кукола, по-видимому, было арабское произношение американского кока-кола.

― Ла, ла, ― отнекивался я. ― Шукран, благодарю. Но вопреки моим отказам откуда-то появился поднос с чашками чая и кофе. Не прошло и нескольких минут, как вход в мастерскую был забит людьми. Из соседних мастерских и палаток пришли кустари посмотреть на советского путешественника. Юноша, принесший поднос с напитками, привел средних лет человека в европейском костюме. Он должен был переводить то, что ваш покорный слуга мог выразить на английском языке.

У меня спрашивали, откуда я родом, как здоровье Юрия Гагарина, как меня зовут, сколько у меня жен и детей, сколько зарабатывают у нас врачи, сколько паломников в нашей группе. Люди постарше задавали вопросы о рынках, мечетях; молодежь интересовалась школами, просвещением, климатом и, конечно, нашими космонавтами.

То, что в Советском Союзе существует свобода религии и действуют религиозные учреждения, некоторых радовало, а некоторых удивляло.

После получасовой беседы я устал так, как может устать только хирург после самой сложной операции. Искать и находить в тайнике мозга, превратившегося от жары в какую-то кашу, слова чужого языка, который знаешь весьма посредственно, не такое уж легкое дело. Добровольный толмач выглядел не лучше меня.

Я попрощался и хотел было продолжать путь, но переводчик, портной по профессии, силком потащил меня в свою мастерскую.

До этого путешествия я был весьма уверен в своих познаниях иностранных языков. Ведь в течение нескольких лет я изучал английский в средней школе и в институте. Но сейчас, после серьезного испытания моих лингвистических способностей, в результате которого я взмок от пота, моя самоуверенность дала здоровую трещину. К тому же я вспомнил о людях, которые всего за один месяц осваивали чужой язык настолько, что могли свободно переписываться и разговаривать, и это еще больше ущемляло мое самолюбие.

И все-таки я был рад, что пошел гулять по городу: я и не предполагал, что встреча с простым человеком из Советской страны может представить для жителей этого края столь волнующее событие.

Признаться, быть центром внимания и объектом уважения множества людей весьма приятно. И я еще яснее понял, почему порядочные люди, даже весьма мудрые, не могут долго сопротивляться культу своей личности. Передохнув, я снова отправился на прогулку.

Я побрел наугад и вышел на просторную площадь, куда сходилось несколько улиц. Над площадью возвышалось треугольное здание, которое оказалось национальным банком Судана. Под длинным навесом сидели в ряд мальчики. Один чистил обувь прохожим, другой разложил на лист бумаги куски мыла и зазывал покупателей, третий застеклял какую-то картинку, чтобы ее можно было повесить на стенку.

Юный торговец мылом пронзительно выкликал «Сабун! Сабун!» Завидев меня, он сразу же протянул два куска иракского мыла. Жестом я объяснил, что в мыле не нуждаюсь. «Тогда сфотографируй!» — тоже жестами потребовал мальчик, поставил мыло на место[29] вытянулся во весь рост и осклабился. Я сфотографировал его, чтобы не обидеть.

Узнав, что я из Советского Союза, мальчишки подняли неописуемый галдеж, и я испуганно оглянулся на полицейских, стоявших у входа в банк.

Молодой окантовщик картин усадил меня на крошечную табуретку и стал показывать свои богатства, состоявшие из стопки цветных гравюр, изображавших отдельные сцены из классических английских и индийских драм и опер.

― Квайс, квайс,[30] ― говорил я. ― Баракалла, молодец.

Услышав арабские слова, ребята пуще прежнего принялись исторгать возгласы одобрения и радости.

Да, дети, хотя у них еще нет жизненного опыта, всегда были и остаются чутким зеркалом искренности. В мире существуют государства, для представителей которых стало правилом либо гордиться своей мощью, либо бахвалиться перед бедными странами своей толстой мошной. Но даже самый простодушный мальчуган сразу почувствует это. Такого человека они никогда и не подумают одарить дешевым мылом или во что бы то ни стало в знак уважения и гостеприимства навести блеск на его и без того чистые туфли.

Внимание и любовь, которыми меня окружили в торговых рядах хартумского рынка, на всю жизнь останутся в моей памяти. То, что ваш покорный слуга является суфиитием, стало известно сперва в мясном ряду, а затем с быстротой молнии облетело весь огромный рынок. Торговцы, покупатели окружали меня плотным кольцом и засыпали вопросами. Тотчас находился и толмач. Но не проходило и двух минут, как кто-нибудь со словами «Суфиитий, мархабан!» тащил меня за руку, усаживал на табуреточку перед своей лавкой, просил окружающую толпу податься назад, чтобы не загораживать гостю доступ воздуха.

Кто-то протягивал чашку горячего ароматного чая, другой всовывал в руку стакан воды со льдом, третий угощал очищенным апельсином или бананом. А четвертый, взрезал огромный арбуз, говорил, что обидится, если я не отведаю кусочек. Не успевал я опомниться, как какой-то феллах[31] вел меня за руку в свой ряд, усаживал с почетом и принимался потчевать всем, чем торговал.

Когда я оказался гостем торговца маслом, один из покупателей попросил, чтобы советский врач отвесил и перелил масло в его посуду. На ручных весах, у которых одну из чашек заменял тыквенный кувшин с приделанным носиком, я взвесил полхукки[32] масла и перелил в бутылку покупателя. Тот был счастлив без меры.

Отвечая на расспросы, я говорил о том, что в СССР лечат бесплатно, о том, что у нас много школ, училищ, институтов и университетов. Рассказывал о республиках Средней Азии. На лицах слушателей отражалось то удивление, то восторг и одобрение. Многие стояли в глубоком, задумчивом молчании.

Приближалось время полуденной молитвы. Вспомнив о наставлениях Кори-ака, я попрощался с гостеприимными хозяевами. Да и они сами уже оставляли свои ларьки, тележки, велосипеды и товары, спеша к местам омовения и в мечети.

О Аллах, вот и мы!

Мои спутники, совершив полуденную молитву, вернулись раньше меня и сидели в ожидании под навесом «Гранд-отеля». Мулла Урок-ака ждал не только обеда, но и меня, чтобы покурить. По-видимому, о моем отсутствии пожалел он один.

Исрафил сообщил, что самолет сегодня вряд ли будет, но завтра ― иншалла ― нам его предоставят.

Служащие ресторана пригласили нас к трапезе. Одеты они, как все суданцы, с той только разницей, что их длинные рубахи стянуты широкими кушаками. Простые официанты носят зеленые кушаки, а рангом повыше ― красные.

Нас потчевали вкусными супами, жареным мясом, бифштексами, а также фруктами и фруктовыми напитками, которые предлагались в любом количестве и на любой вкус. Однако хлеба давали очень мало: перед каждым лежала маленькая белая и почти несоленая булочка. Человеку с мало-мальски приличным аппетитом такая булочка на один зубок.

В буфете ресторана я купил спички. Медяков, оставшихся у меня после поездки на такси, хватало только на такие приобретения. В буфете, по случаю приезда европейских гостей, продавали спиртные напитки, но цена!.. Захочешь бутылку рома, ― распрощайся с такой суммой, на которую можно приобрести крупного барана.

Государство умышленно обкладывает высокими налогами торговлю горячительными напитками, чтобы охладить не в меру ретивых торговцев алкоголем.

Исрафил поджидал меня в одном из уголков фойе.

― Айда, ― сказал я ему.

― Обожди, ― придержав меня за рукав, ― сказал он. ― Взгляни вон на того человека.

Мужчина в легком белом пиджаке и в шортах полулежал в мягком кресле у колонны, вытянув волосатые ноги на стоявший перед ним столик. Много людей проходило мимо, но мужчина не обращал ни на кого внимания.

― Побъемся об заклад, что я угадаю, откуда этот человек, ― предложил я Исрафилу.

― Нашел дурака, я и без тебя это знаю, ― возразил тот, выпятив нижнюю губу. ― Странные люди…

Подобную же картину мне приходилось наблюдать и раньше. Как-то раз, приехав в Москву, мы с Искандаром остановились в гостинице «Украина». Там было полно иностранцев, в том числе гостей проходившего в те дни съезда Центросоюза. Вечером, выйдя из номера и направляясь к лифту, мы увидели в холле хорошо одетого человека, который развалился в глубоком кресле и, задрав ноги на стол, лениво просматривал красочные проспекты Аэрофлота и зарубежных авиакомпаний.