Быть может, история любви - Мартен Паж

Для Виргилия «Свенгали» служило коконом. Он любил расхаживать по коридорам, работать в комнате отдыха под урчание кофеварки, слушать, что говорят коллеги, иногда вставлять слово и фразу в чужой разговор. Кабинета ему не полагалось, зато в помещении с названием «Креативный зал» у него был шкафчик. Креатив, прописанный в конкретной комнате, веселил Виргилия. На двери красовалась маленькая табличка «Креативный зал» (похожие висели на дверях туалетов и зала для заседаний). Сама комната была довольно уютной. Можно было писать на большой черной доске, читать, рисовать или спорить.

Несмотря на соблазн относиться к коллегам как к протоплазменным организмам, Виргилий хорошо ладил с ними. Из соображений удобства он пользовался философией Левинаса:[9] лица окружающих отвергают убийство и напоминают о существовании человечества. Он ничего не ждал от коллег, и поэтому ничто не нарушало их мирного соседства.

Виргилий питал нечто вроде уважения к «Свенгали». Оно не относилось к числу тех агентств, где молодежь получала немыслимые деньги, набивала кокаином ноздри и презирала потребителей. Конечно, и здесь никто не спасал людям жизнь: здесь пытались (методом обольщения) убедить публику покупать то, без чего легко можно обойтись.

В агентстве царила приятная атмосфера. Дирекция старалась поддерживать традицию старомодной элегантности. Ни ярких цветов, ни технологических новинок, ни автоматических дверей, ни неона. Столы из красного дерева, кожаные кресла, великолепный старинный паркет — обстановка привела бы в экстаз любого антиквара. Вздумай ты прийти на работу в кроссовках, на тебя посмотрели бы косо; также не поощрялись слишком мощные и яркие машины.

В последнее время Виргилий обдумывал рекламу йогурта — обычного йогурта, который, впрочем, производился самым крупным европейским агропродовольственным концерном и потому должен был, конечно же, обладать какими-то особыми качествами. В голове Виргилия непрестанно мелькали картинки: коровы, поля, молоко, маленькие ложечки.

Из кабинета Симоны доносился аромат мускусных благовоний. Дверь была открыта. Кабинет украшали маски, сельскохозяйственные инструменты, куклы, гобелены и ковры. Симона несколько раз в год ездила в страны третьего мира, откуда привозила тонны всякой всячины для этой пещеры Али-Бабы. Она призывала редакторов и художников черпать в ее сокровищнице идеи, формы и цвета. Каждый находил в ее закромах свою палитру красок или звукоряд: нескольких минут, проведенных в этом хаосе, было достаточно, чтобы почувствовать импульс, исходящий от сокровищ.

Симона принимала посетителей, сидя в кожаном кресле у эркера. Из окна был виден мост Искусств, который вел к зданиям Института и находящихся там Академий. Симона хотя и возглавляла одну из служб агентства, не видела смысла задирать нос перед подчиненными. Ей вполне хватало профессионального авторитета, чувства юмора и простоты обращения. Когда Виргилий появился в дверном проеме, она взмахнула зажатым в руке пером павлина альбиноса, приглашая его войти. Виргилий опустился в кресло. Чтобы объяснить свое отсутствие на работе, он придумал правдоподобную историю об аллергическом приступе с кожными высыпаниями (noli mе tangere,[10] уточнил он, облачая свою ложь в поэтические ризы). На Симоне была оранжево-желтая юбка с индийским рисунком, в волосах коралловая заколка. На первых порах работы в агентстве Виргилий был влюблен в нее. Два обстоятельства охладили его пыл: она была его начальницей и устояла перед его обаянием.

— Мы тут подумали, не назначить ли тебя главным редактором, — объявила она.

Виргилий удивился. Для того, кто привык к ужасным отметкам в школьном табеле, к контрольным работам, исчерканным красным карандашом, и к упрекам преподавателей, продвижение по службе представляется чем-то нереальным. С самых первых дней в «Свенгали» он лишь предлагал идеи, но ни разу еще не вел рекламной кампании. В нем жил разведчик, а не генерал. Он взял перо и принялся вертеть им, думая о смерти павлина и о его перьях, разлетевшихся по всему свету. Симона была рада застать его врасплох. Она зажгла еще одну ароматическую палочку.

— Эта должность, конечно, подразумевает и повышение зарплаты.

Кончик палочки заалел. Виргилий ответил, почти не раздумывая:

— Здорово, но мне это ни к чему.

— Ты шутишь! — не поверила Симона.

Спичка обожгла ей кончики пальцев, она вскрикнула. Виргилию было не по себе, поскольку он хорошо относился к Симоне. Ему казалось, что, отвергая ее предложение, он поступает невежливо и даже бестактно. Он покраснел и снова отказался — в других выражениях.

Нежелание Виргилия добавить к зарплате несколько цифр сразило Симону. В рекламном агентстве у креативщиков развязаны руки; они имеют право полностью уйти в свои мысли, носить непарные носки, слушать корейский рок и отбивать ритм, стуча деревянной ложкой по миске, а также употреблять внутрь все, что им вздумается. Однако поведение Виргилия выходило за рамки дозволенной эксцентричности. Симона спросила, до конца ли он выздоровел. Виргилий заверил ее, что да. Внезапно вместо верного и корректного подчиненного перед ней оказалась редкая зверюшка, о которой можно рассказать на грядущем совещании дирекции. Вот так диковинка, и даже из Африки тащить не нужно.

Виргилий пошел в креативный зал. Здесь было одно большое окно, составленное из цветных витражей. Он сел за стол посреди комнаты, взял лист бумаги и вооружился оранжевым «Биком» с черным стержнем. Записал серию слов, потом сложил руки и лег на них подбородком. Стоило включиться в работу, как ему становилось лучше. Жизнь совсем разболталась, пора возвращаться к стабильности. В работе его привлекал сам мыслительный процесс, и больше ничего. Ему вовсе не хотелось карабкаться вверх по карьерной лестнице. Он не видел в этом занятии ничего глупого или постыдного, но и никакой радости для себя не находил.

Много лет ему удавалось держаться, иначе он не выжил бы. Заметного человека подстерегают две опасности: риск подставить себя под удар и забвение. Гораздо безопаснее пребывать в полумраке безвестности.

Виргилий часто думал о Марке Аврелии. Когда тот одержал победу в битве против варваров Дуная, угрожавших Риму, сердце его наполнилось не счастьем, а отчаянием. Победа не приносит утешения. Мало не проиграть, надо еще как-то умудриться не выиграть. Задачка не из простых, ведь оба полюса обладают огромной силой притяжения.

~ ~ ~

Ветер поигрывал красной шелковой юбкой Фостин, стоявшей у «Пхо Донг Хуонга», вьетнамского ресторана в Бельвиле. Если вы хотите побывать на китчевой свадьбе, ослепнуть от фотовспышек, послушать любовные песни на китайском языке, попробовать нежные странные блюда, громоздящиеся на тележке, которую катит весь в белом официант, отправляйтесь ужинать на второй этаж ресторана «Президент». Но если вы предпочитаете более мирный антураж, вас ждет скромный «Пхо Донг Хуонг».

Фостин бросилась к Виргилию и сжала его в объятиях. Этот ритуал он готов был повторять снова и снова. Она похлопала его по плечу. Друзья заняли столик в глубине зала. Они любили сюда ходить: остроумные официанты, вкусная еда, отличный сервис, умеренные цены, а клиентура — по большей части из Азии. Меню было написано по-вьетнамски, но каждая позиция снабжалась фотографией. Невозможно прогадать, что бы вы ни выбрали.

Виргилий познакомился с Фостин на спектакле «Двенадцатая ночь» в театре Коллин. Актеры в костюмах роботов разговаривали металлическими голосами и перемещались в миниатюрных летающих тарелках, закрепленных на талии. Через пять минут после поднятия занавеса Виргилию стало дурно. К счастью соседка по ряду успела подхватить его до того, как он стукнулся головой об пол, и вывела его из театра. Съев кусочек сахара и выпив стакан воды, он пришел в себя и тут же влюбился в свою спасительницу (которая, по случаю выхода в театр, нарядилась в костюм из черного органди и хорошенькие открытые лодочки в клетку). Однако Фостин очень оперативно вышла замуж, и он просто не успел признаться ей в пылких чувствах. Чтобы заполучить ее сердце, следовало иметь спринтерский талант, поскольку кандидаты дышали друг другу в затылок. Виргилий, чуждый каким-либо состязаниям, отказался от своей любви, и они остались друзьями.

— Как ты, держишься? — спросила Фостин.

— Стараюсь.

Виргилий опустил глаза, приняв расстроенный вид. Он закусил губу. Все в нем пело. Ему предстояло заняться знакомым делом — складывать мозаику из эмоций и слов. Кроме того, он привык к роли брошенного и все полагающиеся жалобы, все тончайшие нюансы поведения, отвечающие этому стереотипу, знал назубок. Фостин услышала о «разрыве» раньше других. Если она дружила с Кларой, она не могла не знать, что никакого романа не было. Однако все обстояло иначе. Виргилий решил не расспрашивать ее ни о чем, чтобы не заронить сомнений в душу приятельницы.