Айни - Юсуф Акобиров

Сбор урожая

Но добрые люди не оставили сирот, пришли на помощь, помогли собрать и свезти урожай, продать урожай и рассчитаться с долгами. Урожай в тот год удался на славу, и люди говорили, что это не к добру, что урожай съел отца и мать. Тыквы тоже уродились хорошо. Зимой Садриддин продавал тыквы, джугару, кормил и одевал братишек и даже мог весной купить барашка.

Садриддин стал главой семьи: одевал, обувал, стряпал, стирал, продавал на базаре. Соседка Султон-пошшо пекла для сирот из муки сдобные лепешки. Старший брат к зиме поправился и вскоре устроился в деревне Табариён муллой. Дома остались трое братьев: Садриддин — старший, Сироджиддин — слабенький, бледный, восьми лет, и младший Киромиддин — четырех лет.

На следующий год земля не уродила. Маленький Садриддин не знал, что на одном и том же поле нельзя два года подряд засевать одно и то же. Он вспахал землю под абрикосами и посадил тыквы. Мирзо Мумин, друг отца, взял семена и засеял ими свою землю, однако лавочник обманул — вместо ярового дал семена озимого ячменя. Даже шелковица и абрикосы вымерзли зимой и не дали плодов.

Кара-бек

Во времена эмира Музаффара крестьяне отдавали налог — сорок процентов урожая. В дни правления эмира Абдулахада стали отбирать половину и даже две трети урожая.

Кара-бек, прежде служивший писцом у сборщика податей, стал теперь сборщиком налогов. Он был родом из Тахти-Кургона из рода Беркутов, из того же рода, что и эмиры династии Мангытов, поэтому сумел выдвинуться при дворе как удачливый и изобретательный сборщик налогов. С его легкой руки весь эмират стал облагаться неслыханными прежде налогами. В доме Кара-бека мастера работали бесплатно. После смерти сына Кара-бек приказал мастерам построить гробницу из жженого кирпича и оштукатурить ее алебастром. Мастера говорили:

— Дал бы бог услышать о смерти самого Кара-бека! Мы б ему построили черную гробницу!

Мастера заканчивали кладку стен гробницы. Пришло известие о смерти Кара-бека. Мастера — хоть и распустили их — не ушли, а достроили гробницу, к алебастру подмешали сажи и оштукатурили черным алебастром.

Люди говорили, что бог покарал Кара-бека, строительство дома остановилось, мастера разошлись. Так и простоял недостроенный дом сборщика налогов до революции, пока люди не разобрали кирпичи для других строек.

— Справедливость восторжествовала! — говорили люди, разбирая недостроенное здание…

Состязание

В конце осени 1889 года бабушка попросила внучат приехать, чтоб она перед смертью могла с ними попрощаться. В то время из Бухары в деревню Махалля приехал Шариф-джон-махдум, сын покойного судьи Абдушукура. Остановился он в доме помощника учителя Мулло-Абдусалома. Мулло-Абдусалом для работы по хозяйству пригласил старшего, но, узнав, что и младшие здесь, пригласил всех братьев.

Садриддин кипятил самовар, разливал чай по чайникам и отсылал гостям. К нему подошел мальчик примерно одних лет и одинакового роста, но чуть тоньше и бледнее. Он со вздохом пожаловался Садриддину, что в деревне скучно, что даже не с кем играть в стихи. Один произносит двустишие, другой подхватывает с той буквы, которой закончил первый. Мальчики соревнуются долго. Наконец, на букву «ж» надо было Садриддину найти двустишие. За неимением известного, он сам придумал и сказал экспромтом:

Жожу можу, жожу можу, жожу мож.Все это жож — сначала мож и после жож.

Это была бессмыслица, набор слов. Жож — горькая трава, а мож — именно бессмыслица.

Мальчик Мирзо-Абдулвохид — сын Шариф-джона — растерялся и побежал к отцу. Скоро его отец Шариф-джон (поэт Садр Зиё) пригласил Садриддина и посоветовал ему учиться в Бухаре. Хозяин дома обещал устроить его.

После отъезда гостей брат, собираясь в Бухару, решил взять и Садриддина.

По обычаям тех лет надо было справить поминки по родителям и устроить обрезание младшим братишкам. Все это требовало денег. Решили продать дом в Верхней Махалле. Продали осла, барана и овцу и на вырученные деньги расплатились с долгами, устроили поминки. Братьев отвезли в Верхнюю Махаллу. Оставили им немного одежды, провизии, денег, а пса Хайбара отвели к дяде-пастуху, у кого его взяли щенком. Садриддин взял себе на расходы пять тенег — семьдесят пять копеек. С этими деньгами он и поехал в Бухару учиться.

Начиналась новая жизнь в городе…

В городе

Как и по всей Средней Азии, здания бухарских медресе были обычно двухэтажные или одноэтажные. Таковы медресе Бухары, Самарканда, Ташкента и многих других городов.

«Вокруг этих зданий тянулись каменные площадки, дворы их мостились жженым кирпичом, поставленным на ребро, стены зданий тоже выкладывались из жженого кирпича, украшались арками, мощными сводами и нишами; мечети при медресе венчались огромными каменными куполами, и все это покрывалось цветными глазированными изразцами. Над зодчеством и украшением медресе работали всегда лучшие мастера, и возведение этих великолепных строений должно было увековечивать славу строителей и правителей, давших средства на это».

Так начинается вторая книга «Воспоминаний» устода Садриддина Айни. Эта книга называется «В городе» и целиком посвящена Бухаре, ее чиновникам, учащимся медресе, торговым рядам, правам и обычаям того времени. Особенно характерна и бесценна первая глава — «Мир-Араб». Из нее мы узнаем о методах обучения вообще в Средней Азии и, в частности, в городе Бухаре, не изменявшихся на протяжении четырехсот лет, о причинах зарождения движения джадидов — организаторов новометодных школ, представителей мелкой буржуазии, а также о причинах бухарской революции.

«…Но наружное великолепие прикрывало внутреннее убожество бухарских медресе. Большинство основных помещений, — пишет устод, — где протекала жизнь учащихся, было убогими, темными, тесными кельями, где два человека обычно помещались с трудом. Эти кельи имели одну только дверь, через которую проходили люди, воздух и свет. Всякие другие отверстия, вроде окон или бойниц, были лишь в немногих кельях.

Готовили пищу, умывались, складывали дрова и уголь при входе в эти каморки, и дым из очага выходил через ту же дверь, потому что строители часто забывали о дымоходе.

Эти старые медресе, построенные три или четыре столетия назад, доныне удивляющие нас своим великолепием, как бы олицетворяли феодальный строй, внешне нарядный, величественный, сверкающий, а внутри темный, удушливый, смрадный, невыносимо тесный. В этих зданиях выражены лицемерие и жестокость феодализма, то средневековье, которое в России давно изучают по книгам в музеях, а я видел сам, пережил и перестрадал, прожив в нем половину своей жизни».