История одного признания - Андрей Неклюдов

– Нет, – Олина рука стянула с меня повязку. – Теперь лягу я.

И она распласталась на тахте. И вдвоем с ее братом мы вдвоем ласкали, дразнили, пытали ее, эту странную хорошенькую женщину, страстно откликающуюся на наши прикосновения. Игра стала сложнее и напряженнее.

– Что это?

– Губы.

– Чьи?

– М-м-м… Толика.

– Хм, верно. А это чья рука?

Но как-то незаметно игра сделалась немой. Мы все трое слились в долгом, бесконечно долгом, трижды усиленном блаженстве.

… Домой я уходил со странным ощущением чего-то нового в себе. Как будто обнаружился еще один орган чувств, до сих пор дремлющий (или еще один половой орган, мысленно усмехнулся я). «Может быть, именно так и начинается смена сексуальной ориентации? – спрашивал я у себя. – И я заделаюсь гомиком? Нет, кажется, меня по-прежнему влекут женщины и тяги к собратьям по полу вроде бы не замечается, хотя, если честно… и Толик не вызывает у меня отвращение как сексуальный объект».

8

После того памятного вечера мы встречались у них в квартире еще раза два. А потом Оля уехала, ее отпуск закончился. Толик задержался еще на несколько дней. И у нас с ним состоялась встреча вдвоем.

Это была ошибка с моей стороны. Я не собирался этого делать. Что же меня прельстило? Его лучистые девичьи глаза? Олины брови? Олина кожа? Теперь, когда Оли не было рядом, он еще в большей степени представился мне неким обобщенным существом, состоящим из них двоих. Как будто Оля никуда и не уезжала, а слилась своим телом, своими глазами с ним, что мерещилось мне иногда еще в школьные годы.

Мы не стали использовать повязку. Мы нежились и ласкали друг друга открыто (открыто для нас обоих, но не для кого другого). Я вынужден был признать, что его тело, все же никак не женское, не лишено было своеобразной прелести. А его отзывчивость, его чувственность едва ли не превосходили отзывчивость и чувственность тела сестры. Я видел, как пьянели, как дымились его голубые глаза, когда я проводил языком по его впалому животу или брал в ладонь его мошонку. Своими губами я помог ему, доведенному до предельного напряжения, разрядиться с долгим жалобным постаныванием и слезинками на глазах (раньше я не представлял себя в такой роли даже в самом безумном сне). И мне было приятно, что я заставляю его так жалобно стонать, точно моля о пощаде, так сладко страдать, выгибаться, бормотать какие-то бредовые слова о любви и преданности.

И все же… это была не Оля. Оли мне не хватало. Она скрепляла собой, своей женской сущностью наш тройственный союз. Мне не доставало ее улыбки, ее запаха, ее пронзительного, продирающего крика самки.

«Все, точка, – сказал я себе. – Игра закончена. Еще одна неизведанная область приоткрылась мне, но лучше далеко в нее не углубляться».

Когда я уходил, он лежал на тахте навзничь. Голова свисала, запрокинутая, рассыпавшиеся волосы касались пола, и это перевернутое лицо внимательно и грустно смотрело на меня. Чутье, вероятно, подсказывало ему, что больше встреч не будет.

За день до своего отъезда Толик приходил ко мне. И глядел на меня так ласково и печально… но в то же время какие-то дикие огоньки искрились в его ледяных глазах. Казалось, он вот-вот закричит и бросится расстегивать на моих брюках ширинку. На всякий случай я соединил на этом месте руки, как делают футболисты, выстраивая «стенку».

– Толик, я не смогу к вам приехать, – по возможности твердо ответил я на его немой вопрос. – У меня другая жизнь. Давай перевернем эту нашу страницу. Так будет лучше. Передавай привет Оле, поцелуй ее за меня. Она очень милая.

Его губы дрогнули и сложились в некое подобие улыбки.

– Я все равно буду ждать, – с интонациями упрямого ребенка проговорил он.

– Вряд ли это имеет смысл. Толик, я не хочу тебя обманывать. Ты хороший парень, обаятельный, но я, честно говоря, все-таки предпочитаю женщин.

9

Но так просто это не кончилось. Не знаю, как, но Толик добыл мой адрес и примерно через полгода нашел меня в моем городе.

Наверное, в первые же секунды он прочел на моем лице то, чего боялся прочесть. И как-то сразу сник. Встреча получилась натянутой. Я не знал, как с ним вести себя здесь, на своей территории. Представил его жене как друга детства. Он молчал, не сводя с меня глаз. Жена явно что-то чуяла и нервничала: то зайдет в комнату, то позовет меня («можно тебя на минутку?»). Я злился на нее, на себя, на гостя. Мной овладевало все большее раздражение. В конце концов я позвал его прогуляться и на улице устроил ему выволочку.

– Ты чего добиваешься? – рычал я. – Чтобы я бросил жену и жил с тобой? Этого ты хочешь? Да это же смешно! Я пока что в своем уме! Мы поиграли втроем… мы просто играли… Было очень здорово, необычно… и я не забуду те дни. Но то была всего лишь игра. Пойми: игра. Игра кончилась. Дальше пошла жизнь, у каждого своя. И ничего у нас с тобой не будет. Я не твоего племени. Да, тогда я расслабился… Но теперь мне противно от одной мысли оказаться в одной постели с мужчиной… Я нормальный мужик, меня интересуют только бабы, меня устраивает жена, в животе у нее – ждет своего часа наше творение (ему уже пять месяцев)… В общем, вот что, – сбавил я тон, но прибавил голосу твердости. – Сегодня же ты уедешь, Толя. Мне очень нравится твоя сестра, когда-то я был безумно влюблен в нее… и ты мне симпатичен, но жить с вами я не смогу. Прости, дорогой.

В тот же день он уехал. Я не провожал его (не хватало мне еще прощальных порывов и «скупых мужских слез»!). А позже, кажется, месяца через полтора-два пришло письмо. Конверт был подписан рукой Оли. Но письмо было от Толика. Даже не письмо, а записочка. В ней содержалось всего две строки: «Я полюбил тебя еще тогда, когда мы учились в одной школе».

В другом случае я воспринял бы подобный текст как неумную шутку, издевку или даже оскорбление. Но я достаточно знал его автора, того голубоглазого тихого паренька с пышными девичьими ресницами, которого из любви к его сестре я всегда защищал и который, оказывается, любил меня, возможно, не меньше, чем я его сестру. Зачем? Кем это было задумано и подстроено? И для какой цели? Я этого никогда не узнаю.

И открылась еще одна, вызывающая у меня недоумение и грусть, сторона этой истории: моя страстная, моя неземная любовь к Олечке со временем поблекла и умерла, а его неуместная любовь – жила до сих пор…

Больше вестей ни о Толе, ни о его сестре я не получал. Они исчезли из моей жизни, как будто я и не встречал их никогда, как будто ничего между нами не было. Как будто они явились мне во сне и там же, в стране снов, навсегда и остались, как осталась в прошлом моя первая и самая пронзительная любовь к необыкновенно аппетитной девочке Оле Темниковой.