Ильза Янда, лет - четырнадцать - Кристине Нёстлингер

Я готова была разреветься. Я поглядела на Ильзу и поняла, только теперь поняла до конца, что все это значит. Я хочу сказать, что это значит для меня. Вот что это значит: проснешься, а Ильзы нет, засыпаешь, а Ильзы нет. Есть без Ильзы, делать уроки без Ильзы. Все без Ильзы.

Я хотела ей сказать, что ей нельзя уез­жать, потому что я не могу без нее, потому что я останусь тогда совсем одна, ведь она единственный человек, которого я по-настоя­щему люблю, ведь мы должны быть вместе, не разлучаться. Потому что я не знаю, как я буду без нее жить.

Я не сказала ей этого. Не ее вина, что я люблю ее гораздо больше, чем она меня. Иль­за все еще кусала палец и прислушивалась к голосам в соседней комнате. Там стоял рев.

Первой перестала кричать мама. Потом умолк Оливер. И наконец Татьяна. Потом мама сказала:

– Ну так вот. Если я услышу еще хоть одно громкое слово, я рассержусь по-настоя­щему и напишу письмо младенцу Христу, чтобы вам на Рождество ничего не дарили, кроме коричневых колготок.

Потом дверь хлопнула, и вскоре хлопнула еще одна дверь. Мама опять сидела в гости­ной и решала кроссворд. Ильза облегченно вздохнула, вынула палец изо рта и подошла к окну. Она выглянула на улицу. Я стояла с ней рядом.

– Амрай за тобой на такси заедет? – спросила я.

Ильза кивнула.

– Билеты у нее?

Ильза кивнула.

– Ты мне напишешь?

Ильза кивнула. Вдруг она сказала:

– Ну вот, наконец-то.

Повернулась, схватила чемодан и ушла. Входная дверь негромко захлопнулась. Да­же «до свидания» она не сказала.

Я осталась стоять у окна. Никакой Амрай, никакого такси я не видела. Перед нашим подъездом остановился красный «БМВ».

Ильза вышла из дому. Она не поглядела вверх, на наше окно. Она открыла заднюю дверь «БМВ» и поставила свой чемодан. По­том обежала вокруг машины и села впереди, рядом с шофером.

Я подумала: «Значит, есть и такие так­си – без светящейся надписи на крыше».

Красный «БМВ» отъехал, а я начала ре­веть. Я глядела вслед красной машине сквозь слезы, пока она не скрылась из виду. Тогда я отошла от окна и подняла с полу вещи, которые остались от Ильзы: губную помаду, колготки со спущенной петлей, носовой пла­ток и пуговицу. Я бросила эти вещи в кор­зину для бумаг. Села за мой письменный стол, открыла тетрадь по математике и ста­ла делать уроки. Шариковой ручкой. Если бы я начала писать другой ручкой, в которую надо набирать чернила, слезы размыли бы все цифры. Они все капали и капали на страницу. Примерно час я высчитывала, что х = –135497, но это вообще никак не могло получиться. Потом дверь отворилась. Я не слышала шагов и испугалась так сильно, что шариковая ручка сама провела черту через всю страницу. Мама стояла в дверях. Она спросила меня:

– А где Ильза?

– Она пошла купить тетрадь в линейку, с полями, – ответила я.

– Когда? – спросила мама.

Я ответила, что не смотрела на часы, но что она, конечно, сейчас уже скоро вер­нется.

Мама все стояла в дверях и не уходила.

– А откуда у нее деньги?

С тех пор как Ильза поскандалила с ма­мой, мама не давала ей больше карманных денег.

Я ответила, что этого я тоже не знаю.

Мама пошла на кухню.

Через полчаса она пришла снова и ска­зала:

– Никому не требуется столько времени, чтобы купить тетрадь.

Я ничего не отвечала.

Мама посмотрела на меня внимательно.

– Ты что, плакала?

Я покачала головой и пробормотала что-то про насморк, которым я заразилась от Анни Майер, моей соседки по парте. И даже чихну­ла для убедительности.

Потом домой пришел Курт. Мама сразу же рассказала ему про Ильзу и про тетрадь в линейку.

– Но ведь магазины давно уже закры­ты, – сказал Курт.

– Вот именно, – сказала мама.

Курт пошел в гостиную, сел, стал откры­вать бутылку мартини. Он сказал маме:

– Не сердись на меня, но я все время ждал этого. Когда человеку четырнадцать, его уже не запрешь, как кролика в клетке. – А потом он еще сказал: – Но ты не волнуйся, она вернется. И когда она вернется, не устраивай, пожалуйста, такой спектакль, как в тот раз!

В восемь часов мы сели ужинать. Потом мама уложила Татьяну и Оливера, и меня начали допрашивать. На душе у меня скреб­ли кошки, но я продолжала утверждать, что ничего не знаю. Маму мне было жалко. Я за­метила, что она не просто взбешена – она боится.

В десять часов меня отправили спать. Я легла на живот, натянула на голову одеяло и стала считать с тысячи обратно, чтобы поскорее уснуть. Я не хотела больше ничего слышать, ничего видеть, ничего не хотела чувствовать, не хотела ни о чем думать, ни­чего не хотела знать. Я не хотела быть ная­ву. Примерно на пятьсот пятидесяти я за­снула.

Проснулась я очень рано. Но мама была уже на кухне. Пахло кофе. Я встала и пошла на кухню.

– Ее все еще нет, – сказала мама. А по­том спросила:

– Ты не знаешь, где лежит Ильзин заграничный паспорт?

– Конечно, знаю, – сказала я, побежала в гостиную и, выдвинув средний ящик секре­тера, стала в нем рыться. Я сама удивлялась, как я могу так притворяться. Какая же я, оказывается, лживая! Ведь ровно двадцать три часа назад я прокралась в гостиную, вы­нула Ильзин паспорт из этого ящика и отнес­ла его ей.

Мама вошла в комнату вслед за мной.

– В том-то и дело, что тут его нет, – сказала она.

Я посмотрела на нее в растерянности.

– Может быть, в папке с документами?

И выдвинула другой ящик.

– Там его тоже нет! Я уже везде искала. Нигде его нет!

– Значит, она его взяла с собой! – крик­нул Курт из спальни.

– Значит, взяла с собой! Значит, взяла с собой! – пробормотала мама и со злостью поглядела в сторону спальни. – Значит, взяла с собой! – крикнула она и начала бегать взад и вперед по комнате. При этом она вы­крикивала, обращаясь к спальне: – Значит, взяла с собой! А ты знаешь, что это значит?! Ты понимаешь, что это значит?!

Курт вышел из спальни. Он был в полоса­той пижаме, волосы взлохмачены, вид и в самом деле очень несчастный.

– Да не кричи ты, как сыч, я не глухой, – сказал он. А потом добавил: – То, что она взяла с собой паспорт, еще само по себе ни о чем не говорит. Я, например, всегда ношу его при себе и все-таки каждый день как миленький возвращаюсь домой.

Он сказал это так, словно возвращение до­мой было для него великим подвигом. А по­том он еще добавил, что множество детей убегает из дому, а после возвращается обратно, или их возвращает полиция. К ним в ре­дакцию ежедневно поступает из полиции целая пачка объявлений о розыске пропав­ших детей. И маме нечего впадать в панику, потому что это ничему не поможет.

Тем не менее мама впала в панику.

– Она уехала! Уехала за границу! – выкрикивала она. – В Турцию! Или в Афганистан!

Я стояла рядом с Куртом. Я отчетливо слышала, как он пробормотал: «Истеричка!» Он заметил, что я это слышала, и взглянул на меня с испугом. Я сделала попытку улыбнуться.

– Сколько у нее с собой денег? – спросил Курт маму.

– Откуда я знаю? – всхлипнула она.

– Я хочу сказать, сколько у нее может быть денег, самое большее? – спросил Курт снова.

– Да у нее вообще нет никаких денег, – всхлипнула мама. – Я ведь не давала ей де­нег на карманные расходы, и те деньги, ко­торые мне дала для нее тетя Ани, я ей тоже не отдала.

– Но у нее ведь есть сберкнижка,– сказал Курт.

– Сберкнижка? – мама перестала всхли­пывать и уставилась на Курта. Сберкнижка для мамы – великая святыня. – Не могла же она взять сберкнижку... – прошептала она.

– А почему? Ведь это ее сберкнижка! Или, может быть, нет? – язвительно спросил Курт.

Мама рывком выдвинула нижний ящик секретера и достала Ильзину сберкнижку.

– Нет-нет, – сказала она с облегчением, – вот она, вот она!

Но, пролистав несколько страничек, она побледнела. Руки ее дрожали.

– Что такое? – спросил Курт.

– Все снято. Все, до последних десяти шиллингов. Вчера снято, – пробормотала мама.

Курт спросил, сколько же все-таки денег лежало у Илъзы на книжке.

– Двенадцать тысяч шиллингов, – простонала мама.

– Двенадцать тысяч? – Курт был поражен.

– Ну да, – сказала мама. – Деньги, которые она годами получала от дедушек и бабушек, от тетей и дядей и к дню рождения от отца! – теперь мама снова зарыдала. – Там лежали даже деньги, которые она получила еще на крестины!

– На крестины? – спросил Курт. Лицо у него было такое, словно он увидел привидение.

Мама объяснила ему, что некоторые дяди и тети вместо подарков на крестины внесли деньги на Ильзину сберкнижку.

– Но как же так? – спросил Курт, все еще продолжая изумляться. – Почему же она тогда не купила себе, скажем, меховую шубу, или проигрыватель, или какие-нибудь шикарные голубые лыжные ботинки?

– Потому что ей все это совершенно не нужно! – резко ответила мама.

– Но ведь это ее деньги, – сказал Курт.