Не стреляйте в партизан… - Эдуард Нордман

Для меня, человека, прожившего большую жизнь, теперь та внезапность, как мне кажется, представляется более понятной. По крайней мере, больше, чем тогда. И поскольку на эту тему высказываются все кому не лень, то выскажусь и я. Все-таки я генерал, прошел всю войну. И не самыми легкими дорогами.

Мое понимание внезапности состоит из двух частей: военной и психологической. Если говорить о военной стороне дела, то главное было не в том, что мы не знали точной даты нападения. И не в том, сколько у Гитлера и его союзников было танков и самолетов. Этого добра и у нас хватало.

Дело заключалось в другом: немцы применили новую, более современную, а потому более эффективную тактику ведения боевых действий. Особенно использование бронетанковых частей и соединений, а также авиации, десантов, диверсионных групп.

До второй мировой войны в уставах всех армий мира было написано, что танки, например, на иоле боя могут и должны действовать только при непосредственной поддержке пехоты. Гитлеровцы отбросили эту концепцию. Их танковые дивизии без оглядки рвались вперед, сминали заслоны и передовые части противника, шастали по тылам, сеяли панику, вносили растерянность и деморализацию.

Стоит вспомнить и о грамотном использовании десантов. Еще во время атаки на Францию, Голландию, Бельгию немцы убедились, что одна воздушно-десантная рота, захватившая ключевой мост или дорожный узел, может парализовать действия нескольких полков.

А захват немецкими парашютистами острова Крит в 1940 году, на котором размещалось до 70 тысяч английских и греческих войск! Опасность малых и крупных десантов потом довелось познать и Красной Армии с ее тылом.

Немецкие генералы опередили военных из других стран прежде всего более смелым стратегическим и тактическим планированием и действием.

В этом была главная внезапность и для нашего, и для западного генералитета. Потому и пали за две недели Польша, Франция. По два-три дня продержались государства поменьше. На волоске висела и судьба Великобритании.

Теперь в прессе нередко встречается ехидный вопрос: «Разве нельзя было сделать своевременные выводы из поражений Польши, Франции и предпринять соответствующие меры?» Видимо, нельзя. Армия – механизм большой, сложный и громоздкий. Чтобы перестроить его, надо было перекроить и экономику страны. Потому советское руководство и пыталось оттянуть начало войны до весны 1942 года, чтобы успеть это сделать.

В то же время я полностью согласен с генералом П.А. Судоплатовым, который во время войны был заместителем начальника разведывательного управления Наркомата госбезопасности и первым заместителем разведывательного управления НКВД.

В своей книге «Разные дни тайной войны и дипломатии. 1941 год» он пишет: «Надо отметить, что наш Генштаб и его аналитики оказались не на должной высоте. Маневренный характер современной войны, наступательные операции немцев одновременно в нескольких направлениях не были учтены, так как они резко контрастировали со схемой первой мировой войны – нанесение главного удара на одном решающем направлении».

В книге писателя Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым» я прочитал: «Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать – до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали».

Эти слова В.М. Молотова, человека, который многие годы был правой рукой Сталина, почему-то упорно игнорирует нынешняя пишущая публика. Она изо всех сил стремится доказать, что Сталин был в плену собственных иллюзий, более того, планировал нанести удар первым, но Гитлер упредил его.

Такую возможность отвергают даже немецкие военные историки. Однако в России есть люди, которым, выходит, очень хочется взвалить всю вину за развязывание страшной войны на свою страну.

В 1996 году в «Военно-историческом журнале» было опубликовано довоенное решение советского руководства о трех оборонительных рубежах: первом – приграничном, втором – по линии Днепра и Западной Двины, третьем – ближе к Москве.

Исходя из этого, войска на направлениях возможных ударов располагались так, чтобы не допустить окружения и разгрома еще в пограничных сражениях. Это решение тоже до сих пор не стало достоянием общественности, а ведь оно помогло бы понять очень многое. Для меня, например, в свете этого документа более ясным становится крик души секретаря Лунинецкого райкома партии В.И.Анисимова.

В своем сообщении для Наркомата путей сообщения СССР от 30 июня 1941 года он информировал, что к западу от Лунинца «сопротивление противнику оказывают только отдельные части, а не какая-то организованная армия».

С севера Лунинец «не прикрыт» вовсе, и немцы, «проходящие по шоссе от Барановичей на Слуцк, могут беспрепятственно прийти в Лунинец, что может создать мешок для всего Пинского направления».

Но этот мешок был почти пуст, что, оказывается, соответствовало замыслу, согласно которому армия накапливала силы для того, чтобы упереться на днепровском рубеже. Так и случилось. Она там уперлась довольно крепко. Вспомните, месяц длилась Смоленская битва. Продолжительные бои шли за Могилев, который не сдавался 23 дня. Оба города стоят на Днепре.

Но было еще одно важное обстоятельство, о котором знали только самые верхи государства. Как теперь стало известно из архивных документов госбезопасности СССР, перед самой войной Москва была информирована о том, что в случае конфликта между Германией и СССР США и Англия окажут помощь СССР только при неспровоцированном нападении Германии.

Упреждающий удар Красной Армии «может быть расценен как агрессивные устремления СССР на запад, и поэтому США и Англия в данной ситуации пойдут на союз с Германией против Советской России».

Похоже, именно поэтому немецким самолетам позволено было спокойно разгуливать в советском небе. Поэтому закрывали глаза на то, что под видом команд, разыскивающих немецкие могилы времен первой мировой войны, действовали группы профессиональных разведчиков.

Потому регулярно шли в Германию эшелоны с зерном, нефтью и другим сырьем, чтобы подчеркнуть, что СССР скрупулезно выполняет условия торгового договора и ни о каком другом развитии событий, кроме мирного, не помышляет.

О мире и добрососедстве с Германией каждый день заявляла советская пропаганда. Сказанное говорит о том, что Сталин старался никому не дать ни малейшего повода для обвинений в адрес Советского Союза. И до последней минуты размышлял, на чью сторону встанет Запад. Ведь еще 21 июня 1941 года Госдепартамент США рекомендовал своему президенту «не давать заранее никаких обещаний Советскому Союзу в случае германо-советского конфликта». В этой ситуации любое неосторожное движение, непродуманное заявление могло быть расценено как «советская провокация».

Вопрос о том, на чью сторону станут США и Англия, оставался открытым до последнего момента. Даже в директиве пограничным округам в ночь на 22 июня Сталин требовал «ни при каких обстоятельствах не поддаваться провокационным действиям, могущим вызвать крупные осложнения».

Приводя эти строки, я ни для кого не ищу оправданий, тем более что не отношу себя к поклонникам Сталина. Я стараюсь осмыслить и понять то время, в котором жил.

Интересное суждение на сей счет высказал известный российский дипломат, один из лучших в наше время германистов Юлий Квицинский, долгое время работавший чрезвычайным и полномочным послом России в Германии.

В своей книге «Россия – Германия. Воспоминания о будущем» он написал: «Российская (советская) сторона до конца, до самого момента немецкого нападения, может быть, еще и много дней после него цеплялась за договор о ненападении, хотела верить, что нападение на нашу страну может быть недоразумением, отдавала перед лицом устремившихся на нее танковых лавин странные приказы не поддаваться на провокации».

Как теперь выясняется, шло невидимое сражение за будущих союзников. А поскольку оно было невидимым, никто в нашей стране о нем не знал. Потому в массовом советском общественном мнении и возобладала атмосфера излишней успокоенности: войны удастся избежать.

На мой взгляд, довольно точно па этому поводу высказался польский исследователь Чеслав Мадайчик. Он отметил, что в 1939–1941 годах в условиях активных советско-германских экономических контактов «в Советском Союзе избегали всего, что могло стать для гитлеровской Германии поводом для нападения и конфликта.

И несмотря на беспокойство, которое в общем-то вызывала экспансия этого государства, в советском общественном мнении ослабело ощущение особой опасности, которую несет немецкий фашизм и которая так сильно подчеркивалась Коминтерном в 1935 году. Не хватало также информирования населения о преступных действиях рейха в некоторых уже оккупированных им странах».

Так и было на самом деле. В советских газетах, в сообщениях по радио не было и намека на приближающуюся опасность, на необходимость глядеть в оба. А от тайн высокой политики мы, повторяю, были далеки.