Адмиральские маршруты (или вспышки памяти и сведения со стороны) - Александр Солдатенков

Через непродолжительное время Пашу Шайдурова у нас забрали для доукомплектования экипажа сторожевого корабля проекта 159А (СКР), идущего на боевую службу. У Паши была единичная воинская специальность: он был оператором станции «Бизань 4Б» — поиска и обнаружения излучения работающих радиолокационных станций. На боевой службе Пашин СКР попал в зону вооруженного конфликта между Сомали и Эфиопией. Именно благодаря личной бдительности матроса Шайдурова был заблаговременно замечен сигнал от РЛС, выходящего в атаку на СКР самолета «Фантом». Дежурная артустановка русского сторожевика вовремя открыла заградительный огонь и пилот самолета, обнаружив разрывы снарядов прямо по курсу, отвернул с боевого курса, даже не применив бортового оружия. У Эфиопии были корабли этого проекта, поэтому пилот вполне мог ошибиться. Инцидент развития не имел. По итогам боевой службы Паша был награжден орденом. После увольнения в запас он, как орденоносец, поступил в Томский институт связи.

Времени прошло много. Будем надеяться, что у этого, конечно толкового парня все хорошо: и инженером-связистом он стал и очаровательную пару себе нашёл, и дети у них есть — среди них обязательно не менее одного рыжего мальчишки с отцовскими глазами. А о своей службе на «Альбатросе 2» КВФ он возможно иногда и с юмором рассказывает за столом в кругу друзей и близких. Не исключено, что и меня вспоминает.

Меня на Камчатке «терпели» почти три года. А так как поводов для снятия с должности я так и не дал, при первой же возможности послали получать новый корабль, как «опытного и не заменимого» в этом деле специалиста. Корабль предназначался для другого места базирования, и поэтому комплектовался в соответствии с традициями, о которых я выше уже рассказал, позабыв о собственной «героической» борьбе с ними.

(КНР, порт Циндао, борт БМРТ «Мыс Юдина» 28.1.1998 года.)

Предыстория будущего моряка

У нас в семье моряков не было, ни гражданских, ни военных. Ещё до той большой войны, в десятом классе, отец посылал заявление военкому на поступление в одно из имеемых тогда ВВМУ, но сразу после школьного выпускного вечера был мобилизован и стал артиллеристом противотанкистом и в этом качестве, с перерывом на лечение в госпитале после тяжёлого ранения, провоевал всю войну. После войны работал сначала десятником, потом помощником маркшейдера на шахте Южно-Сахалинская. Я уже существовал. Оттуда отец поступил по направлению от шахты в Сучанский (ныне город Партизанск) горный техникум, который и закончил с отличием. А в послевоенное время таких выпускников сразу направляли на третий курс института по профилю. Таким образом, мы попали в Днепропетровск, где отец окончил Днепропетровский горный институт по специальности горный инженер-маркшейдер и вернулся работать на ту самую шахту «Южно-Сахалинская» (которая и направила его на учёбу) в посёлок Синегорск. А юношеская мечта о море осталась не реализованной. Иногда на досуге он делал из дерева макеты эскадренных миноносцев. Осмелюсь сказать — очень качественно и с душой он их делал. Именно макеты, а не модели. Внешне они прекрасно смотрелись, когда стояли на подставке, хотя были импровизациями на тему эсминцев. Конечно, у меня возникало непреодолимое желание пустить кораблики поплавать. Но кораблики категорически не хотели стоять на ровном киле, они плавали с устойчивым креном на левый или правый борт (это надо отметить). А мой папа — признанный мною авторитет во всём точном, не мог внятно мне объяснить, почему это происходит. Потом я и сам строил кораблики, они нормально плавали, а запятулька от ТЕХ макетов осталась. И вообще все мои увлечения не связанные с улицей отец всячески поддерживал. Например когда я увлёкся радиолюбительством он не жалел денег ни на радиодетали ни на измерительные приборы, а запятулька от ТЕХ макетов осталась. В общем, моё решение стать военным моряком только внешне было трудно объяснимо, а внутренне всё было в гармонии: просто родительские мечты иногда воплощаются в детях. Впоследствии, когда я уже был знаком с теорией, устройством и живучестью корабля (это где-то после третьего курса ТОВВМУ) уже не отец мне, а я ему объяснил, почему наши красивые макеты не желали и не могли стоять на воде на ровном киле.

I. Крейсерские штучки

Первое знакомство с тогдашней гордостью Военно-морского флота — крейсером проекта 68 бис

Я возвращался из отпуска после второго курса. Почему пришлось ехать в ТОВВМУ на такси в последний день отпуска через район Первой речки надо вспоминать отдельно, но именно в районе Первой речки недалеко от берега стоял на якоре крейсер. Совсем не поплавок, поэтому бросается в глаза будущему офицеру, вольно или не вольно. В то время на ходу был крейсер «Дмитрий Пожарский», именно о нём я и подумал. Прибываю в Училище, докладываю о прибытии из отпуска без замечаний и получаю приказание быть готовым к убытию на практику. Наша рота, полностью прибывшая из отпуска во время, была в кратчайший срок посажена на малый десантный корабль, ожидавший нас на шлюпочной базе ТОВВМУ им. С.О. Макарова, и доставлена на борт того самого крейсера, который я видел из такси буквально три часа назад. Моё первое предположение было ошибочным — это был не «Дмитрий Пожарский» а, выведенный из консервации, «Александр Суворов» (хотя разница в силуэтах конечно была). Нам, курсантам, на нём была отведена двойная роль. Во-первых, рабочей силы для приёма полного комплекта артиллерийских боеприпасов (я тогда, в курсантской юности, и подозревать не мог, что выводимый из консервации крейсер мог испытывать трудности в комплектовании личным составом), во-вторых, обучаемых штурманской практике, так как крейсер собирался в штурманский поход. Останавливаться на приёмке артбоезапаса пока не будем. Стоит только упомянуть о бледных лицах курсантов, очевидцев падения снаряда главного калибра с носилок и качения его по палубе. Тогда я понял смысл деревянного палубного настила на артиллерийском крейсере! Настил исключал удары боеприпасов о металл палубы при случайных падениях при массовой их приёмке. На спардеке, между носовой и кормовой дымовыми трубами крейсера, под брезентовым тентом были оборудованы прокладочные столы с репитерами гирокомпаса и лага, для посменного ведения курсантами штурманской прокладки. Это место мы называли штурманским классом. Штурманский поход проходил по маршруту: б. Абрек — з. Советская гавань — з. Анива (б. Лососей) — б. Абрек, длительностью четырнадцать суток. Так вот первый мой штурманский подвиг состоял в расчёте точного времени открытия маяка Слепиковского на западном берегу острова Сахалин (острова на котором я имел честь родиться). Руководитель штурманской практики дал задание всей нашей вахте произвести расчёт этого самого времени, записать на черновых листках бумаги и отдать ему. Все так и сделали. Из четырнадцати курсантов точное время открытия маяка рассчитал только я. Одноклассники решили, что это случайное совпадение, и я вначале так считал. Надо отметить, что совпадение расчётного и фактического времени открытия маяка подтверждает точность ведения штурманской прокладки, что при пересечении Татарского пролива, в отсутствии береговых ориентиров при пасмурном ночном небе, было весьма важно. На штурманских прокладках в училище мне иногда удавалось выходить в призёры, но после этого предсказания одноклассники пытались называть меня противолодочником со штурманским уклоном (были и гораздо более толковые парни, но они подались в морские пограничники, это про Олега Кочетыгова, который закончил службу флагманским артиллеристом морских частей погранвойск). Вторым штурманским подвигом в эту же практику, но уже на борту БРК «Гневный» проекта 57, было определение места корабля днём по пяти радиопеленгам в районе порта Находка, которые сошлись в одну точку(!). Руководитель практики лично проверил все расчёты и графические построения на карте и получил тот же результат. Вообще со вниманием и любопытством я стал относиться ко всему штурманскому после одного поучительного эпизода. Один из преподавателей кафедры кораблевождения на вопрос одного из курсантов: «Зачем нам кораблевождение, если мы минёры?», ответил очень мудро. Он спросил, каков радиус действия самого дальнобойного противолодочного оружия? Мы гордо ответили, что к окончанию нами училища это будут ракето-торпеды с большим радиусом действия. На что он указал, но для того чтобы их применить, независимо от их большого радиуса действия, надо сначала доставить их в точку залпа, а это задача штурманская. Поэтому любой моряк, сначала штурман и только потом специалист в остальных морских специальностях. Навсегда благодарен ему за эту простую истину. Так получилось, что при всём моём противолодочном фанатизме, не смотря на распределение на 10 оперативную эскадру на должность командира БЧ-3, сразу служить по специальности я не попал. Причина проста как барабан: более практичные выпускники пожертвовали несколькими сутками первого офицерского отпуска и возвратились из него досрочно. Кадровикам было безразлично, кого и куда назначать, лишь бы кадровые дыры были заткнуты и, досрочно прибывшие лейтенанты, были быстренько назначены на вакантные места командиров минно-торпедных боевых частей (БЧ-3). Поэтому для таких простых как я мест по специальности не осталось. Почти два месяца меня и ещё человек пять таких же горемык держали за штатом с размещением на плавмастерской. Плавмастерская польской постройки для нас, не прихотливых, была практически плавучим отелем, она располагала возможностями для размещения сменных экипажей подводных лодок, а сама базировалась в б. Абрек з. Стрелок после возвращения с боевой службы. Но весь комфорт заканчивался на трапе. Наконец мне предложили занять должность командира батареи дивизиона зенитного калибра (ДЗК) на крейсере «Александр Суворов» (курсантом я на нём уже был). Я согласился по двум причинам: первая — заканчивался срок пребывания за штатом (то есть денежное содержание будет только за воинское звание), вторая — артиллерии нас учили вполне прилично и я на любой калибр артиллерии гавкать не стану, была бы инструкция. Кстати на четвёртом курсе со мной был такой эпизод. На практике, после четвёртого курса, наш класс должен был выйти в море на эскадренном миноносце, для отработки навыков управления артиллерийским огнём из 57 мм счетверённых зенитных артустановок ЗИФ — 75. Перед отходом эсминца в море я стал случайным свидетелем странного инструктажа. Флагманский артиллерист бригады эсминцев давал команду в центральный артиллерийский пост о вводе поправок при стрельбе курсантов со знаком противоположным тому, который укажет очередной управляющий огнём курсант. Приказание вроде бы странное, но по вине флагманского артиллериста не был заказан морской артиллерийский щит, и он предложил командиру стрелять по надувному уголковому отражателю (НУО). А в случае попадания в НУО или, не дай бог, его потопления встанет вопрос о списании НУО из неприкосновенного запаса корабля. Вот он и предпринял превентивные меры по спасению НУО от снайперской курсантской стрельбы. Моя фамилия начинается на букву «C», стреляли по алфавитному списку, то есть я последним. Разумеется, никто из моих одноклассников, при умышленно созданных условиях для промаха, в НУО не попал (и получил зачёт по управлению огнём). Мне, как последнему управляющему огнём, флагарт разрешил выстрелить весь остаток артбоезапаса, выделенного для наших стрельб (для упрощения процесса его списания). А дальше всё было просто: после пристрелочных выстрелов, я приказал ввести поправки с неверным знаком, но верной величины. По знакам меня в ЦАРПе поправили и тем самым обеспечили накрытие НУО второй очередью. Флагарт за стрельбой уже не следил и, пользуясь этим, я отдал приказание продолжить стрельбу до окончания снарядов. Итог был великолепен (прошу прощения у флагарта — для него печален) — НУО разнесло осколками снарядов в клочья, а я получил незачёт, так как «неправильно» определил знаки поправок по дальности и направлению артсрельбы. Меня потом, с двоечниками ещё раз вывозили в море на другом корабле для исправления зачёта на положительный (т.е. некоторая практика была). Так вот я получаю предписание и следую на крейсер. Крейсер находился в порту Владивосток и стоял у 33 причала рядом со Штабом Тихоокеанского Флота. Прибываю на крейсер (это не так быстро — переезд занял сутки), представляюсь старпому, не тут-то было — вакансий в артиллерийской боевой части нет. Видимо кадровики не полностью владели обстановкой. После непродолжительных переговоров по телефону старпом делает какие то пометки в моём предписании и направляет меня в «Дальзавод» на крейсер «Адмирал Сенявин», на такую же должность. На «Адмирале Сенявине» заканчивался шестилетний капитальный ремонт и модернизация под корабль управления силами флота. Из проекта 68 бис его превратили в проект 68У2. Представляюсь старпому, он внимательно прочитал моё предписание, куда-то позвонил, довольно долго разговаривал и, наконец, поздравил меня с повышением в должности. Оказывается и на «Сенявине» подобная должность занята, за то вакантна должность командира правой (первой) батареи дивизиона универсального калибра (ДУК), на которую меня и назначили, а по крейсерским традициям эта должность выше, чем комбат ДЗК (условно, только по калибру). Следует отдельно остановиться на личности тогдашнего старшего помощника командира крейсера «Адмирал Сенявин». Им был будущий Главком ВМФ России Феликс Николаевич Громов. Тогда он был энергичным капитаном третьего ранга. Уже было видно, что это человек волевой и властный, кроме того, чувствовалось, что он чрезвычайная умница. Отличная память, обязательность, сочетаемая с требовательностью порядочностью и справедливостью. Недостатки то же, наверное, были, но на меня, лейтенанта, он произвёл именно то впечатление, которое я описал. Это была наша первая встреча, длившаяся, из-за моего стремления служить по специальности, менее года. Но служба на крейсере, безусловно, наложила отпечаток на всю мою дальнейшую службу в ВМФ. В общем, принял я первую батарею ДУК под своё командование со всеми потрохами и недостачами при 87 матросах и старшинах, на радость командиру левой батареи старшему лейтенанту Н. Должину, который длительное время был в единственном лице комбатом на две батареи. При неумеренно пьющем командире дивизиона универсального калибра капитан-лейтенанте Симакине. Командиром БЧ-2 был свирепого вида капитан второго ранга Терских А.М., свирепость ему придавали густые чёрные усы. Одновременно со мной на корабль прибыли почти тридцать лейтенантов связистов из ВМУРЭ им. А.С.Попова. Боевая часть связи (БЧ-4) по численности личного состава приближалась к электромеханической и ракетно-артиллерийской боевым частям. Крейсер ведь модернизировали под корабль управления, а все виды связи в таком деле имеют первостепенное значение. Командовал кораблём капитан первого ранга Карпов Юрий Фёдорович (впоследствии контр-адмирал — начальник ЦКП ВМФ), специфика его командования состояла в том, что под его руководством крейсер к тому времени ещё не сделал ни единого выхода в море. Корабль стоял в строительных лесах, но все боевые части интенсивно готовились к выходу из капремонта и модернизации на государственные испытания. Одним из признаков подготовки к выходу из завода был бесконечный оргпериод. Выражался он в отсутствии увольнения рядового состава и крайне ограниченном сходе на берег офицеров. Для вновь прибывших лейтенантов вообще никакого схода на берег до сдачи зачётов на самостоятельное управление заведованием и несение дежурно-вахтенной службы по кругу обязанностей. Первое, что я сделал в ближайший выходной день после прибытия на крейсер, это в нарушение требований Корабельного устава без разрешения дежурного по кораблю побывал на клотиках всех трёх мачт, верхолазный монтажный пояс, разумеется, был со мной. Ждал реакции командования на моё «хулиганство». Реакция была неожиданной для меня: слава богу, нормального лейтенанта прислали, решило командование. Оказывается первое, что делали назначенные на крейсер офицеры, при удобном случае — это посещали все верхние точки мачт.