Когда наступит тьма - Жауме Кабре

свисток, в котором был спрятан ключ, и запер дверь в комнату. В это время его заложник ощупывал себе шею и искоса поглядывал на незваного гостя. Оба около минуты глядели друг на друга, оценивая ситуацию, окутанные тишиной. Как будто остались одни на всем белом свете.

– Я пришел тебя убить.

– Не надо. Я…

– Да-да, я в курсе: ты это нечаянно меня засадил в тюрягу.

– Нет-нет, я не об этом… Не убивай, и я тебя озолочу.

– Ты нищ, как церковная крыса.

– У меня есть деньги.

– Зачем ты на меня донес?

– Я дам тебе кучу денег, и ты сможешь уехать.

– Зачем ты на меня донес?

– Энрик был моим другом.

– Какой еще Энрик?

– Энрикус.

– Нашел друга.

– Он мне сказал, что ты его избил.

– Я один?

– Ну да.

Эй-ты кинулся на Игнациуса, но тот отполз по кровати до изголовья. Там, над кроватью, распятый Христос равнодушно глядел себе под ноги, не обращая ни малейшего внимания на происходящее.

– Зачем ты мне врешь? – придвинулся он поближе. – Мне безразлично, я все равно тебя убью.

– Я отдам тебе все свои деньги. Все.

– У тебя ни гроша за душой.

– Без денег ты не сможешь прожить в бегах.

– Заткнись!

– Я человек богатый! – испуганно заорал Игнациус. – Я все тебе отдам, только уходи.

– И где же у тебя хранится столько денег?

– В шкафу. – Он приподнялся и указал пальцем на шкаф.

– Ни с места!

Эй-ты подошел к шкафу, цедя сквозь зубы, глаз да глаз за тобой нужен. Потом открыл дверцу. В шкафу висела одежда. Еще там было два ящика с нижним бельем.

– Гляди-ка, сколько денег.

Он вынул из сумки нож и сказал, все, хватит.

– Они тут, внутри! – в отчаянии пролепетал Игнациус.

И указал на стенку шкафа. Потом осторожно подошел поближе, раскинув руки, чтобы показать, что не скрывает никакого обмана. И отодвинул доску, которую можно было принять за стенку шкафа. Сверху донизу весь шкаф был начинен плотно упакованными пачками купюр, аккуратно сложенных рядками и перевязанных ленточками. Сколько же тут денег… Купюрами по… Мать его за ногу…

– Это все твое, если оставишь меня в живых.

– Откуда ты все это взял?

– Это твои любимые друзья мне каждый месяц платят, а у них денег куры не клюют.

– С чего бы это?

– Они платят мне за то, что я забыл назвать их имена полиции.

– Да чтоб тебя…

– Каждый месяц меня обеспечивают. В конце каждого месяца, тридцатого числа, расплачиваются за мое молчание.

У него даже глаза блестели. На лице играла полуулыбка, наверное, от ужаса.

– Возьми это все и уходи, – сказал он. И, обессиленный, сел на кровать.

– Это мои-то друзья разбогатели? Томас в земле копается.

– Хозяйничает. Ему досталась в наследство ферма, и похоже, что дела идут отлично. Тон работает в модном ресторане. А третий – механик и заколачивает солидную деньгу. Все сумели неплохо устроиться.

На несколько мгновений Эй-ты позавидовал такому раскладу. И его охватила глубокая ярость за те годы, которые он потерял, сидя сложа руки и разглядывая облупленную стену камеры. Он сделал над собой усилие, чтобы не отвлекаться.

А Игнациус спросил, не глядя на него:

– Как ты бежал?

– Быстрее охраны. Пятеро суток шагал по ночам, питался желудями, воровал куриц и пил их кровь, просто чудо, с каждым часом удаляясь от застенка и думая о тебе одном. Тебя уже предупредили, что я скрылся?

– Да.

– Я уже два дня тут живу, под звуки твоего дурацкого свистка. Успел переодеться, наесться…

– Полиция перерыла весь дом на случай, если ты…

– Мне кажется, что никому так не знакомы все уголки этого здания, как мне. А ты с утра до ночи дул в свисток…

Игнациус указал на шкаф, чтобы закончить беседу:

– Это все твое. По рукам?

– Есть небольшая загвоздка.

– Какая?

– Ты на меня донесешь, не успею я выйти отсюда с деньгами.

– Клянусь матерью…

– Не смеши меня.

Он действовал молниеносно, и Игнациус даже не успел понять, что происходит. Удар в кадык ребром ладони. Он повалился, как тюфяк. Эй-ты перетащил его на кровать и постарался укрыть так, чтобы казалось, что он спит. И принялся рыться в шкафу, пока не нашел холщовый мешок, который ему пришлось опустошить.

С полным мешком он вернулся туда, откуда пришел: в карцер, где провел два дня, набираясь сил после побега, и откуда совершал вылазки на кухню и в поисках одежды, пока не почувствовал, что стал новым человеком. Он навсегда покинул исправительный дом через окошко в котельной, где с незапамятных времен было разбито стекло.

7

Когда трактор притормозил на повороте, тень распахнула дверь и неожиданно проникла в кабину. Томас вскрикнул от ужаса:

– Эй, ты, черт! Напугал!

Эй-ты уселся рядом с Томасом. Трактор продолжал пахать, и они оба глядели вперед.

– Как я рад тебя видеть. Вижу, что все прошло отлично.

– Спасибо.

– Не за что. Не мог же я бросить друга в беде, правда?

– А ты мне не сказал, что Игнациус вас держит под башмаком. Это меня очень разозлило.

Томас не ответил. Он смотрел вперед, не отрываясь от борозды, которую пахал. Укрывшиеся в ней куропатки, чуя недоброе, ринулись прочь, низко летя над землей.

– Ты что, разговаривал с ним?

– Ну да. И мы договорились.

– О чем?

– О том, что он оставит вас в покое.

– Ты его не знаешь. Он слово свое не сдержит.

– Сдержит. – Эй-ты бросил взгляд на друга, который смотрел вперед поверх руля. – Ты вытащил меня из-за решетки, чтобы я с ним разделался.

– Да что ты выдумываешь, парень!

Ни слова не говоря, он допахал до конца борозды. И тут, надтреснутым голоском:

– Ты так и сделал?

– Он умер. Своей смертью.

– Ничего себе… Ну что же… – Трактор дернулся, видимо натолкнувшись на непокорный камень. – Кроме тебя, никто из нас не был на это способен. Спасибо тебе.

– Зачем же вы хотели загнать его в гроб?

– За то, что он причинил тебе много зла.

– По-моему, за то, что он обдирал вас как липку.

– Ну как же… Ладно, хорошо, и за это тоже. Над нами как плита каменная висела.

– Могу себе представить.

– Мы тебя вознаградим.

– Дело ясное: с сегодняшнего дня вы будете платить мне на этот банковский счет ту же самую сумму, только два раза в месяц, пятнадцатого и тридцатого числа.

Эй-ты положил ему сложенную бумажку в карман рубахи. Они молча вспахали еще одну борозду.

– А если мы откажемся?

– Угадай, что будет.

Томас остановил трактор посреди поля. И посмотрел Эй-ты в глаза. На низких оборотах звук мотора казался рычанием