Дворянские гнезда - Нина Молева

Неудача с петербургской постановкой «Ревизора», цензурные осложнения, отрицательное отношение официальной критики ускорили в 1836 году отъезд Н. В. Гоголя за границу. Писатель отказывается приехать на премьеру своей пьесы в Москве, куда усиленно зовет его Щепкин. И это при том, что сам он признается в письме Погодину: «Не сержусь, что бранят меня неприятели литературные, продажные таланты, но грустно мне это всеобщее невежество, движущее столицу… Москва больше расположена ко мне… Сердце мое в эту минуту наполнено благодарностью к ней за ее внимание ко мне». Зато возвращается из своей заграничной поездки в мае 1839 года Н. В. Гоголь прямо в Москву.

Это были едва ли не самые счастливые месяцы, проведенные в старой столице. Смерть юного И. М. Виельгорского, близкого друга Н. В. Гоголя, с которым писатель проводит последние дни и недели его жизни на вилле З. А. Волконской в Риме, возраставшие материальные затруднения, заботы об устройстве заканчивавших институт сестер – все потеряло свою остроту при встрече с Москвой. Гоголь приезжает сюда из Вены вместе с Погодиным, и Погодин пишет о первых впечатлениях: «Гоголю обрадовались в Москве без памяти».

У писателя теперь как будто бы свой бесконечно полюбившийся ему дом – в недавно приобретенном загородном владении князей Щербатовых на Девичьем Поле. Погодин предоставляет в его распоряжение большую комнату в мезонине с окнами в густо заросший сад, всю уставленную книжными шкафами и предметами своей коллекции. В погодинском собрании есть и старопечатные книги, и рукописи, и гравюры, и лубки, и автографы многих исторических деятелей, начиная с Петра I, и монеты, и оружие. Гоголь с наслаждением работает здесь в утренние часы, отдавая послеобеденное время встречам со все более многочисленными друзьями.

В погодинском саду, славившемся своими необъятными размерами, тенистыми прудами и пением соловьев, он устраивает собиравшие всю литературную Москву, не говоря о театральной, празднования Николина дня – 9 мая. В 1840 году в этот день среди гостей Н. В. Гоголя были П. Я. Чаадаев, декабрист, основатель Московского Художественного класса (впоследствии – Московского училища живописи, ваяния и зодчества) М. Ф. Орлов, П. А. Вяземский, М. Н. Загоскин, гравер Федор Иордан, весь цвет московской драматической сцены – Щепкин, Садовский, Живокини, Ленский. Был здесь и М. Ю. Лермонтов, читавший свою поэму «Мцыри». Впечатление, произведенное поэтом на Гоголя, оказалось так велико, что на следующий день он встречается с Лермонтовым в доме Свербеевых (Страстной бульвар, 6) и беседа их затягивается далеко за полночь. «Великий живописец русского быта», – отзовется о Лермонтове писатель, добавив свои известные слова о «правильной, прекрасной и благоуханной прозе» погибшего вскоре поэта.

Московским актерам не терпится показать автору «Ревизора», и в назначенный самим писателем день на спектакль, состоявшийся в Большом театре, собирается едва ли не вся литературная Москва, объединенная возможностью лишний раз показать свое отношение к писателю. В зале были Аксаковы, В. Г. Белинский, Н. П. Огарев, И. И. Панаев, Н. Ф. Павлов, Т. Н. Грановский, М. Бакунин. Сидевшему в ложе Чертковых Н. В. Гоголю пришлось тайком бежать из театра, чтобы скрыться от совершенно смутивших его бурных, нескончаемых оваций.

Гоголь по-прежнему охотно и часто соглашается читать свои произведения. Особенно приятен и близок ему дом Аксаковых, на этот раз находившийся в конце Арбата (Смоленская-Сенная площадь, 27), всем своим укладом напоминавший деревенский патриархальный быт. В гостиной целыми днями не переставал шуметь поджидавший все новых и новых гостей самовар. Обеденный стол накрывался не меньше чем на двадцать кувертов. Большой, заросший белыми розами сад гудел пчелами и заставлял забывать о большом городе. У Аксаковых Гоголь читает главы из еще не оконченной первой части «Мертвых душ», а в январе 1840 года «Аннунциату».

Гоголю удается удовлетворить и свою неизменную тягу к музыке. В эти месяцы он близко знакомится с Верстовским, становясь постоянным гостем его дома в Староконюшенном переулке, и с Гурилевым, дававшим уроки сестре писателя Анне.

18 мая 1840 года Гоголь оставил Москву, проехал Арбатом, последний раз поклонился любимому городу с тогда еще существовавшей Поклонной горы, посидел за прощальным обедом с провожавшими его Аксаковыми, Погодиным и Щепкиным на первой от города почтовой станции – в Перхушкове. В Италии, куда он направлялся, его ждала работа над окончанием первой части «Мертвых душ».

И на этот раз, в 1841 году, с законченной рукописью первой части «Мертвых душ» на руках Н. В. Гоголь торопится в Москву. Несколько дней, проведенных в Петербурге, кажутся вечностью: «Меня предательски завезли в Петербург. Там я пять дней томился. Погода мерзейшая, – именно трепня». Писатель надеется на поддержку московских друзей и известный либерализм местного цензурного комитета в связи с судьбой своей поэмы. И тем не менее, снедаемый сомнениями, он решается прочесть рукопись только трем приглашенным – С. Т. Аксакову с сыном Константином и Погодину.

У Погодина на Девичьем Поле Гоголь снова находит приют, но любимый дом перестает радовать из-за усиливающихся разногласий с хозяином. К тому же препятствия в московской цензуре оказываются слишком серьезными, остается воспользоваться предложением В. Г. Белинского взять на себя хлопоты и переговоры с петербургскими цензорами. В доме В. П. Боткина Н. В. Гоголь передает «неистовому Виссариону» рукопись (Петроверигский пер., 4).

В ожидании решения цензуры он старается избегать так недавно радовавших его встреч с московскими знакомыми. Тяжелыми оказываются и последовавшие за цензурным решением два месяца, когда «Мертвые души» печатались в московской Университетской типографии (Б. Дмитровка, 34). Не слишком удачным был и Николин день 1842 года, который отмечается Гоголем по старой памяти все в том же погодинском саду. Сказывались натянутые отношения между писателем и хозяином дома. Впрочем, как вспоминал С. Т. Аксаков, Гоголь был весел, сам после обеда готовил жженку и, «когда голубоватое пламя горящего рома и шампанского обхватило и растопляло куски сахара, лежавшего на решетке, говорил, что „это Бенкендорф, который должен привесть в порядок сытые желудки“, – шутка, долго повторявшаяся в Москве.

Одним из последних визитов Н. В. Гоголя в старой столице стало посещение Английского клуба на Тверской. В последних числах мая 1842 года писатель уезжает из Москвы, направляясь за границу. И на этот раз его провожают Аксаковы и Щепкин, с которыми он расстается на первой станции Петербургского тракта – в Химках. «Мы ходили вверх по маленькой речке, бродили по березовой роще, сидели и лежали под тенью деревьев; говорили как-то мало, не живо, не связно, – рассказывал С. Т. Аксаков. – Горькое чувство овладело мною, когда захлопнулись дверцы дилижанса; образ Гоголя исчез в нем, и дилижанс покатился по Петербургскому шоссе».

Но на этот раз решение было окончательным. Гоголь возвращался в Россию после шести лет странствий по Европе, после шести лет увлечения и разочарования другими странами. Возвращался навсегда, чтобы поселиться в Москве. Упиться, как он сам любил говорить, русской речью. Закончить вторую часть «Мертвых душ». Работать. Как можно больше работать.

Он не знал, как будет устраиваться, – средства по-прежнему не появились. Не подумал, что за прошедшее время друзья могли превратиться в былых друзей. Не сомневался – в Москве все решится.

Поездка пароходом к святым местам, в Палестину. Одесса. Южные степи… 5 сентября 1848 года – Москва. Но чудесная, в мягком золоте осень задержала москвичей за городом.

В нетерпеливом ожидании встреч Николай Васильевич Гоголь мчится в Петербург. Прежде всего Анози – графиня Анна Михайловна Виельгорская. Семья, в которой он, кажется, давно и окончательно стал своим. Младшая дочь – десять лет знакомства, душевных разговоров, удивительнейшего взаимопонимания.

И все равно строгая чопорность Петербурга разочаровывает. В октябре Гоголь снова в Москве. Теперь можно говорить о настоящей встрече после разлуки. Все семейства друзей его ждут. И главное – погодинское. Он бесконечно счастлив занять любимый кабинет, начать работать за ставшим привычным столом.

Плетнев напишет о нем сразу по его возвращении: «На вид очень здоров, щеголеват до изысканности». Старшая дочь Аксакова добавит: «Он веселее и разговорчивее, нежели был прежде». Сын Щепкина: «Гоголь в нашем кружке был самым очаровательным собеседником, рассказывал, острил, читал свои сочинения, никем и ничем не стесняясь». И слова его собственного, обращенного к Анози письма: «Сердце исполнено трепетного ожидания творчества».

Но с Погодиным отношения не могут по-настоящему восстановиться. После восторгов первых дней общения наступает слишком быстрое охлаждение. Живя под одной крышей, хозяин и гость избегают встреч, перестают между собой разговаривать. Все идет к открытому разрыву. Погодин заводит разговор о якобы ставшем необходимым ремонте дома. Гоголь использует предлагаемый предлог для того, чтобы отказаться от его гостеприимства. Как нельзя кстати появляется предложение четы Толстых поселиться у них.