Колодец света - Анатолий Лернер

«Собственно, — писал Той Бренер, — современное человечество и представляет собой тот неприглядный продукт вырождения и полной бездуховности, вызванный непониманием, нежеланием и неприятием Законов, данных свыше; подменой этих Законов иными, своими законами; законами государства, общества, толпы, закона зверей»…

Однажды, когда Той доверил ей редактировать свои записи, она вычеркнула этот отрезок, но, подумав, вернула на место.

— Этот закон нельзя определить понятиями «нравится», «не нравится», говорила она подруге. — Той пишет о выборе. Он его сделал. Его страсть к исследованиям предполагает наличие множества точек зрения. Возможно, когда-нибудь и мне посчастливится увидеть его полную, законченную картину мироощущений.

19.

В ужасающей зависимости души и тела, тела и души, состоял тот невероятный парадокс, бросавший в сражения за душу даже самого Сатану.

О! Это было сражение Противодействующих армий. Армий, пущенных в ход, на подмогу Лике. Армий самого Одина…

Но это были великие битвы. Битвы Демиурга за энергию, оживляющую его творение, каковым и является наше тело.

А поскольку Демиург представлял Все в созданном им мире, — ведь имя ему — Форма, — то нужно понимать, что наше тело — это и есть та самая форма, являющая собой не кого иного, как самого Демиурга, скрывающего в тенетах тел, усыпленную им душу…

— Тело — вот самый большой враг человека. — Говорят мудрецы.

— Тело — самый большой его друг. — Соглашаются с ними другие мудрецы.

И она сражалась. Сражалась со своим Эго, тем самым изворотливым Нафсом, от которого предостерегали ее волхвы.

Лика сражалась и с ней побеждала Любовь.

И если центр уже был освобожден для Воинства Любви, то на периферии еще шли отчаянные сражения.

Ей предстояло полюбить того, с кем она постоянно сражалась. Ей предстояло полюбить себя. И полюбить не только на словах, но полюбить себя всю. Полюбить свою форму, полюбить свое тело.

Кто может себе представить женщину, осознавшую себя именно таковой?! Если найдется наглец, утверждающий, что он познал такую, я готов сразиться с ним, ибо он лжец!

Иногда Лика вспоминала себя. А когда вспоминала, то помнила себя ни много ни мало, а Богиней!

И Богиня уже подсказывала простой смертной Лике все свои женские секреты. Богиня научила Лику любить свое тело. Ведь Богом стать невозможно, покуда не полюбишь свое тело настолько, что осознаешь необходимость заботы о нем. Заботы, полной любви и терпения.

У Лики это называлось просто — «полюбить дьявола». А, полюбив, Лика делала его покорным себе. Дьявол был покорен Богом. И здесь не было ни какого насилия. Одна любовь…

Теперь Лика использовала свое тело не только в качестве телеги, волокущей из супермаркета пакеты со жратвой. Теперь Лика владела ракетой. Стремительным снарядом, способным переносить ее душу в еще неведомые, но такие прекрасные, и столь желанные миры.

Лике ничего не стоило добиться того, чтобы эта ракета, этот сложнейший механизм с уникальным бортовым компьютером, способным сделать все, прекратил сопротивление, и начал подчиняться ее и только ее собственным командам. Так было однажды на «Гермесе»[7].

Лика порой не могла понять природу собственных желаний и, уступая им, начинала осознавать, что навязаны они скорее компьютером. И тут она не могла простить ему этой уловки.

Она была не против него, но она была против того, чтобы он беззастенчиво предлагал, навязывал человеку то, чего ему хотелось самому.

Она была против того, чтобы компьютер, почем зря, использовал энергию на себя.

— Ничего лишнего. — Говорила она и в мгновение ока попадала в такие миры, настолько отдаленные, о которых самой и помыслить было боязно.

И Лика знала. И знала, как никто другой, что не следует засорять вселенную космическим оружием. Она знала, что единственно достойное усилие человека — это изучение самого себя.

Ведь все миры, в которые она летала, находились в ней самой.

Но прежде это было необходимо понять.

20

Были времена, когда люди знали себя слишком хорошо. Это было время, когда Атланты, это человечество Адама и Евы, были низвергнуты из Эдема и отправлены на Землю. Их грехом было сомнение.

Но с тех пор, как Атланты утвердили в человечестве ритуал поедать трупы, сомнение в истинности их божественного происхождения, приводило к Истине и Вере. И каждый раз, едва человечество, идущее за искаженной истиной, падало в материю, — как тут же появлялись силы, отрывающие его от земли и устремляющие дух к небу.

И пока человек не понимал необходимости самопознания, пока в нем не возникала такая необходимость, он продолжал оставаться пленником.

Паутинка сна плотно оплела лицо Лики. Но даже во сне различала она чей-то голос, обращенный к ней.

— Человек — дьявол, — говорил этот голос, — страдающий от самого себя. И будет он пребывать таковым до тех пор, пока не очнется. Пока не выйдет из состояния гипнотического сна. Пока, проснувшись, не изучит, а, изучив, не полюбит, а, полюбив, не исправит себя.

И она разорвала оковы сна, эти липкие, противные волокна паутины. И, очистив свое жилище огнем, проветрив его воздухом, отогрев лучами солнца и зарядив энергией своей души, то и дело принимающей дары из высших сфер, где, затаив дыхание, воинство любви наблюдало за тем, как на Земле разворачиваются события, в которых принимает участие их Сущность, приступила к мытью полов.

— Исправляя себя, — говорила Лика, — человек, прежде всего, сталкивается с необходимостью убрать среду своего обитания. Ненавижу грязь во всем!

Она латала свои миры. Она изо всех сил стремилась починить ту самую крышу над головой, которую разрушила когда-то. Давно. Когда еще она не только помнила себя, но и была тем, кого потом долго вспоминала. Когда она была Богиней.

Она латала ту самую крышу, которая являла собой небесную твердь в ее мире. Лика строила Абсолютную защиту над уже созданным ею, но еще недостаточно совершенным, миром.

И она устремилась к своим детям. К огромной части своего мира. Она хотела оградить их от их собственного невежества; заимствованной глупости; залетной злобы; пришлой зависти; и ничейного равнодушия.

Лика приставила к детям Ангелов, несущих знание, любовь и мир. Ангелов-хранителей.

21

Ведро Луны шлепнулось в колодец его памяти. Там, глубоко, где-то на самом дне, в самой душе, образовался невообразимый хаос, именуемый тоху боху.

Хаос, который и дал толчок мысли Всего.

Хаос, из которого зародилась жизнь, был погружен в сосредоточенное молчание.

Ужас пришел потом. Когда выяснилось, что Путь не только указан, но и заказан. Мало того, он был мало кем изучен. И Той попросил о помощи. Он обращался к Лике. Он говорил ей те же слова, что некогда Один повторял своей возлюбленной:

— Я прошу твоей помощи, моя любовь. — Говорил Той. — Я взываю к тебе с мольбой! Вот все, что я прошу у Бога: не знаний я прошу у Него, не сил и не умения. Я молю его о вере! Прошу тебя, помоги мне, любовь моя. Поверь. Поверь в меня.

Ведь все, что теперь происходит с нами, все, что случилось с тобой и со мной, — ведь это все равно — впервые…

Я — малое дитя, только что появившееся на свет.

Я учусь в свои сорок лет всему заново.

Учусь все видеть, слышать, чувствовать, понимать.

Я учусь ходить.

Радоваться и нести добро.

И падать учусь тоже.

В памяти моей остался опыт иных жизней, отличных от той, которая вырисовывается сейчас. Но я сам выбрал эту жизнь однажды.

Я выбрал ее осознанно, и сам привел себя к тому ужасу, который врезался рубцами вечного возвращения в душе моей.

А в памяти переживания было чувство несвободы, вызванное заточением души. И было это заточение не на острове, и не в крепости, не в одиночной камере. Нет. Все намного было проще. Все намного было сложней.

Ужас скрывался во мне самом. Он заключался не в том, что осознание все же пришло. Ужас был в том, как пришло осознание.

А пришло оно через бездну времени, а точнее — безвременья. Когда времени еще не было и быть не могло.

Его осознание приходило через тот ад, воплощением которого для многих являлась Луна. Он видел ее из глубин своего колодца, где пребывал песчинкой, мнящей о себе, как о части вселенной.

…Луна была тем самым организмом, что питался органической жизнью Земли. Организм, который только еще создавался во Вселенной. Организм, который интенсивно рос, приобретая и объем, и массу.

Луна росла за счет энергии поглощенных ею душ… Правда, это была иная Луна. Но и он тогда был не Тоем.

Он полз из глубин своей памяти к свету.

Он карабкался изо всех сил вверх, и он не желал больше никому такой участи.

Он не хотел никому такой тюрьмы, прежде всего, он не хотел ее снова для себя.