Волосы Вероники - Вильям Козлов

О японских часах и транзисторных приемниках, магнитофонах я бы еще мог с ней поговорить, но в духах слабо разбирался. Бог с ними, японками, пусть себе душатся французскими духами. Правда, я знал, что крошечный флакончик французских духов стоит сорок пять рублей. Я такой подарил перед самым разводом на день рождения своей бывшей жене.

— А как со статьей о проекте пневматической железной дороги? — поинтересовался я.

— Ох уж эти японцы! — вздохнула Альбина Аркадьевна. — До чего только они не додумаются! Зачем им пневматическая дорога? Страна-то небольшая, дорог у них хватает, есть даже воздушные, и скорости сумасшедшие…

— Поторопитесь со статьей, — сказал я.

— Все о работе и о работе… — она совсем по-детски надула влажные губы. — Вы были вчера в Пушкинском?

— Не был, — ответил я.

Уткина на меня не обижалась. Рассказав, что она была вчера в Пушкинском на просмотре нового спектакля и какая прелесть Игорь Горбачев, он даже ей ручку поцеловал, когда она снимала шубу в кабинете заместителя директора, с которым тысячу лет знакома, Альбина Аркадьевна, гордо неся голову с мудреной прической, выходила из кабинета, а меня еще долго преследовал стойкий запах французских духов. Я ничего против них не имею, но распространившийся в тесном кабинете приторный запах отвлекал от работы, мои мысли принимали другое направление: я вставал на подоконник и распахивал форточку. Амуры лукаво косили на меня глупые круглые глаза и будто усмехались, намекая, что, если бы у них руки не были заняты, они обязательно выпустили бы в меня любовную стрелу…

Я листал американский научно-технический журнал и не без удовольствия прочел шуточные, но довольно меткие «законы Мэрфи»:

1. Уроненный предмет падает туда, где может причинить наибольший вред.

2. Любая трубка при укорачивании оказывается чересчур короткой.

3. После разборки и сборки какого-либо устройства несколько деталей оказываются лишними.

4. Количество имеющихся в наличии запчастей обратно пропорционально потребности в них.

Бьют в самую точку! Когда у меня был «Запорожец», я возил с собой кучу запчастей, но стоило случиться поломке, никогда нужной детали не находилось в моем багажнике…

5. Если какая-нибудь часть машины может быть смонтирована неправильно, то всегда найдется кто-нибудь, кто так и сделает.

6. Все герметичные стыки протекают.

И это верно. У меня были водонепроницаемые часы, на юге я гордо полез с ними в море, мне кричали, мол, вызабыли снять часы, но я только улыбался… А когда вылез на берег, то увидел, что под стекло циферблата набралась вода, и часы скоро остановились.

Телефонный звонок прервал чтение. Я снял трубку.

— Здравствуй, Георгий, — певуче прозвучал знакомый голос, заставивший мое сердце опуститься в пятки, а потом подпрыгнуть к самому горлу. — Ты очень занят?

— Я тебя слушаю.

— Ты сердишься? Я молчу.

— Понимаешь, так получилось…

— При любом расчете число, правильность которого для всех очевидна, становится источником ошибок… — читаю я английский текст.

— Откуда ты знаешь? — после паузы изумляется Оля.

Ошарашенный, я молчу: неужели и в моем случае, далеком от проблемы техники, «закон Мэрфи» сработал?..

— Я допустила ошибку в элементарных расчетах, — продолжала Оля. — Наша группа ревизоров ездила в Волхов, и там мы вскрыли хищение на овощной базе. Я сдала отчет, а вечером меня вызвал начальник отдела, отругал как следует и посадил в своем кабинете за переделку отчета. Георгий, милый, я не виновата, что у Думы нет телефона, я бы обязательно тебе позвонила.

— Я сейчас же напишу в горсовет, чтобы под часами поставили для обманутых влюбленных специальный телефон…

— Напиши, Георгий, бедные влюбленные тебе памятник соорудят…

— Почему ты раньше не позвонила? — чувствуя облегчение, но тем не менее строго спрашиваю я.

— Разгневанный начальник снова послал меня в Волхов. Я вчера только приехала. Еще вопросы будут?

— Последний: когда мы встретимся?

— В половине седьмого у Думы…

— У Думы? — свирепо перебил я. — Ни за что на свете! Я жалею, что восставший пролетариат не разрушил ее дотла в героическом семнадцатом…

Мы договорились о встрече у кинотеатра «Художественный». Оля сказала, что там идет фильм «Спасите „Конкорд“!», и попросила взять билеты. Уже повесив трубку, я подумал: откуда она может знать о фильме, если только вчера приехала из Волхова? Однако голову на этот счет ломать не стал, постарался сосредоточиться на английском тексте.

Запах духов меня больше не раздражал: у Оли были точно такие же духи. Амурчики над дверью, глядя друг на друга, ехидно улыбались. Я подозревал, что когда-то мой кабинет был спальней в особняке петербуржца, вот тогда амурчики были при деле, а теперь, конечно, скучали в официальной пресноте новой обстановки. Вместо роскошной, украшенной бронзой дубовой кровати под балдахином они теперь видели заваленный иностранными журналами и брошюрами письменный стол.

Перед концом рабочего дня меня вызвала к себе заместитель директора института Гоголева. Обычно начальство приглашает не для того, чтобы сообщить тебе, что весьма довольно твоей работой, чаще всего наоборот — сказать, что ты плохо работаешь. Такая уж должность у начальства — указывать другим. Я хоть и не большой начальник, а вот тоже иногда журю своих подчиненных. Наверное, без этого нельзя: не подтолкни человека, он может и остановиться. И работа станет. Правда, обидно, когда ты хорошо работаешь, а тебя все равно подталкивают, по привычке. Ведь начальство тоже не может сидеть без дела…

Можно выслушивать замечания начальства, если оно соображает в твоем деле, а если нет? Бывает ведь и так: начальник ни черта не понимает, общие указания дает, отчитывает, требует. Стоишь перед таким руководителем столбом и слушаешь. Ну, еще думаешь: врезать ему, что он чурбан, или не стоит? Чаще всего никто такого начальству не говорит…

Справедливости ради следует сказать, что Гоголева хорошо знала свое дело. И мое, кстати, тоже. Она отлично владела английским и не раз указывала мне на ошибки в переводах.

Ольга Вадимовна Гоголева занимала кабинет на третьем этаже, примерно в три раза большего размера, чем мой. На потолке поблескивает старинная бронзовая люстра. Где раньше были свечи, теперь — продолговатые электрические лампочки на белых цоколях. В углу у окна на мраморной круглой подставке в виде колонны — бронзовая фигура греческой жрицы с обнаженной грудью, в ниспадающей мантии. В руке жрица держит факел, в него ввернута электрическая лампочка под шелковым абажуром. От высокой красноватой двери к письменному столу тянется ковровая дорожка. Несколько застекленных книжных шкафов довершают обстановку кабинета. На одном из них гипсовый бюст Аристотеля.

Ольга Вадимовна еще довольно стройная женщина в свои сорок шесть лет: невысокая, коротко подстриженные волосы серебрятся. Это та самая седина, которая женщину не старит, — бывает, девушки красят волосы в голубовато-седой цвет. Красивой Гоголеву назвать нельзя, но и уродиной — тоже. Хотя она и курит, голос у нее приятный, звучный. То, что она была доктором наук и являлась уже десять лет заместителем директора нашего НИИ, безусловно наложило на нее свой отпечаток. Некая властность проглядывала в ее облике, то ли в посадке головы, то ли в уголках чуть подкрашенных губ, то ли в манере говорить. Гоголева была умной женщиной, муж у нее тоже доктор наук, заведует кафедрой в университете. Я его видел раза два на торжественных вечерах, он значительно старше жены и абсолютно лыс. С женой своей он обращался подчеркнуто почтительно. Чувствовалось, что главенствует в доме Ольга Вадимовна.

У меня с Гоголевой сложились довольно своеобразные отношения: не знаю почему, но я не мог заставить себя серьезно относиться к женщине-начальству. Ольга Вадимовна занималась проблемами охраны окружающей среды. В основном благодаря ее усилиям один вонючий химический завод был переведен за черту города. Гоголева была в Америке, Японии, ФРГ; там, в промышленных городах, загрязнение воздуха, по ее мнению, уже сейчас опасно для существования человека.

Я не мог не признать, что она ведет полезную научную работу. На улице Салтыкова-Щедрина, где я живу, ощутимо воздействие выхлопных газов автомобилей: каждые две недели я стирал с подоконников черную пыль. Не говорю уж о металлическом грохоте трамваев, к которому трудно привыкнуть, особенно когда бессонница.

Все это я понимал и тем не менее, глядя на заместителя директора, живо рисовал про себя такую картину: Ольга Вадимовна орудует на кухне, у плиты, в фартуке и белом платке на голове, или я вижу ее в домашнем кресле с длинными вязальными спицами в руках… Наверное, Гоголева догадывалась об этом, и, по-видимому, что-то во мне ее задевало. В общем, я не испытывал к ней той элементарной почтительности, которая должна присутствовать у подчиненного к начальнику. Помимо моей воли в моем поведении, голосе проскальзывали раздражающие ее нотки. И тут уж я ничего не мог с собой поделать.