Взгляд Медузы - Торкиль Дамхауг

— Еще по вафельке? — предложила Рита, протягивая тарелку.

Аксель отказался, похлопав себя по животу.

— Я забираю студентку на обход больных на своем участке, — сказал он, — в полной уверенности, что здесь ты, Рита, сумеешь держать оборону.

— Уж это ты будь спок. Только вот один тип пытался записаться на сегодня. Говорит, что подавал заявление, чтобы его записали к тебе как лечащему врачу, но его бумаги еще к нам не поступили.

— Ты ведь сказала ему, наверное, что на сегодня все занято?

— Он спросил, нельзя ли тогда записаться на завтра после обеда, а я ответила, что по четвергам после обеда ты ездишь на велосипедную прогулку. Не надо было этого говорить, наверное?

Аксель нахмурил брови:

— Пациентов не касается, чем я занимаюсь в свободное время. А почему такая срочность?

— Он не сказал почему, но настаивал на том, что ему необходимо поскорее попасть на прием.

Вернувшись к себе в кабинет, Аксель вместе с Мириам проверил содержимое экстренного чемоданчика. Они уже собрались, когда из регистратуры позвонила Рита:

— Сольвейг Лундвалл пришла.

— Она на сегодня не записана.

— Я знаю, но она не хочет уходить, не поговорив с тобой.

— Скажи, что я ей позвоню сегодня ближе к вечеру.

Он услышал, как Рита что-то говорит пациентке. Потом в трубке раздался громкий крик.

— Ты слышишь? Она кричит и ругается.

— Ну ладно, пусть зайдет.

Дверь открылась нараспашку.

— Присаживайтесь, Сольвейг.

Она застыла на месте, подозрительно косясь на Мириам.

— У меня проходит практику студентка медвуза. Не возражаете, если она будет присутствовать при нашей беседе?

Сольвейг Лундвалл резко покачала головой, и Аксель велел Мириам выйти. Как только они остались вдвоем, Сольвейг выкрикнула:

— Так не пойдет, Аксель!

Он опешил оттого, что она обратилась к нему по имени.

— Что именно не пойдет?

Она присела на самый краешек стула, готовая вновь вскочить в любую минуту.

— Ни к чему ей здесь быть, — фыркнула она и покосилась на дверь.

— Вы студентку имеете в виду?

Сольвейг не отвечала. Аксель наклонился к ней:

— Расскажите, почему вы пришли ко мне, Сольвейг.

— Блудница, — пробормотала она. — Блудница вавилонская. Ни к чему ей здесь быть. Я против того, чтобы вы здесь терпели эту Иезавель.

Аксель лечил ее не один год и давно уже научился распознавать ее состояние. Когда она начинала изъясняться библейским языком, это значило, что дела плохи.

— Я помогу вам, Сольвейг.

— Мне постоянно не хватает молока, — пожаловалась она. — Они пьют да пьют, и все им мало. Я все время закупаюсь, а все утекает как в песок.

Он не стал этого комментировать. Внезапно выражение ее лица изменилось. Отчаяние отступило, и она посмотрела на него, широко распахнув глаза:

— Я вас видела давеча.

Он не выказал удивления.

— У здания администрации Майурстюа. Вы стояли на лестнице, ведущей вниз, к станции метро, вы стояли на самом верху, на просвете — «гленне» по-нашему, по-норвежски, как ваша фамилия. А выглядели-то как нищий — с бородой, но лицо ваше, и глаза тоже. Ты был Иисус. Точно, вот именно тогда ты был Иисус, Аксель Гленне, и ты меня спас. Если бы ты мне не явился, я бы сюда больше не пришла.

Он застыл, не в силах вымолвить ни слова.

— На Майурстюа? — выдавил он наконец.

— Я видела в газете фотографию той девушки. Ей же было всего шестнадцать. Она меня хранит. Должно случиться что-то ужасное, Аксель. А царем над ними ангел бездны. Будут гибнуть люди. Пастор Браннберг повернулся к нам спиной и не хочет этого видеть. Ты единственный, кто может помешать этому.

Он взял себя в руки. Она доверяет ему. Ей случалось и раньше обращаться к нему, когда она чувствовала, что вот-вот сорвется. Когда Сольвейг начинала вести вот такие разговоры о смерти, значит, положение было серьезным. Она уже два раза пыталась покончить с собой.

— Я позвоню в больницу, — сказал он.

Часом позже они с Мириам спустились во двор, уселись в машину.

— Что же теперь будет с этой вашей пациенткой? — поинтересовалась она.

Он свернул на Бугстад-вейен, в сторону Майурстюа.

— С Сольвейг Лундвалл? В больнице ее вряд ли будут держать долго, обычно хватает нескольких недель.

Он остановился на красный сигнал, окинул взглядом здание администрации. Вверх и вниз по лестнице, на станцию метро и оттуда, снуют люди. Тот человек, которого увидела здесь Сольвейг Лундвалл, мог быть плодом ее собственного помутившегося сознания. Но описание его внешности соответствовало внешности того человека, на которого он сам наткнулся накануне. Может, припарковать машину, пойти туда, поискать его…

— Сольвейг работает воспитательницей в детском саду, ее там ценят, — сказал Аксель. — У нее и своих детей трое, и я никогда не сомневался, что она хорошая мать. Но время от времени у нее начинается психоз, или, как она сама выражается, она слетает с катушек. Последний раз это с ней было года три-четыре назад.

— Видно, что она вам доверяет.

— К счастью. Последний раз все могло кончиться очень плохо.

— Мне-то она была совсем не рада. Наверное, не хочет вас ни с кем делить.

Он выехал на другую полосу и прибавил скорости.

— У нее сложилось какое-то идеальное представление обо мне. Сегодня я возник перед ней у здания администрации Майурстюа. Я был похож на Иисуса.

Она не засмеялась, и он собрался было продолжить.

Рассказать, что ли, Мириам, что у него есть брат-близнец? Взглянул на нее. Лет ей было между двадцатью и тридцатью. Наверняка лет на пятнадцать моложе его. Но был в ней этот покой и что-то такое во взгляде, что позволяло рассказывать дальше. Внезапно у него возникло желание протянуть руку, дотронуться до ее волос. Аксель отвернулся и сосредоточился на дороге.

Обычно студентам нравилось, когда их брали на обход. Это напоминало работу семейных врачей в прежние времена. Прийти домой к больному, присесть на краешек постели к пожилой женщине, которой трудно дышать. Не торопиться уложить ее в больницу, а попробовать сначала увеличить дозу мочегонного. Или вот пятилетний ребенок с высокой температурой и высыпанием на грудке; мать прокричала в трубку, что не решается везти его в клинику, пусть врач поскорее придет к ним домой. Увидев чемоданчик, мальчуган завопил, и Акселю пришлось надуть резиновую перчатку, как воздушный шарик, нарисовать на ней ручкой рот, нос и уши. Почти сразу плач утих, и Аксель смог осмотреть ему уши, горло и глаза без каких-либо протестов; осмотреть глаза ребенок позволил даже Мириам. Аксель уверил мать, что причиной и сыпи, и температуры была детская розеола и что наверняка у половины детского сада то же самое. Но все-таки оставил ей номер своего мобильного с разрешением звонить, если ее что-то будет беспокоить. Когда они уходили, мальчишка, сидя на диване, играл с шариком из перчатки и все порывался показать Акселю пожарную машину, которая была спрятана под диваном.

Они закончили обход к половине пятого. Аксель остановил машину в «кармане» для автобусов на Майурстюа.

— Тогда до понедельника, — сказала она, не двигаясь с места.

— А завтра?

— Завтра я не смогу прийти. А в пятницу у нас общие лекции.

Он вырулил обратно на Хирке-вейен.

— Ты ведь на Руделёкка живешь, кажется? Так я могу тебя там высадить.

Пока они ждали зеленого сигнала возле Уллеволской больницы, он думал о Сольвейг Лундвалл. Она лежала там в совершенно пустой палате, спала, наверное, потому что, чтобы перебороть ангела бездны, овладевшего ею, ей наверняка вкатили лошадиную дозу. «Должно случиться что-то ужасное, Аксель. Будут гибнуть люди».

— У меня есть брат, — сказал он вдруг, въезжая на улицу Хельгесенс-гате. — Близнец. Я его не видел больше двадцати лет.

Она ничего не сказала, но он заметил, как она посмотрела на него.

— Я уж думал, что он умер. В каком-то смысле это так и есть… Может быть, это его Сольвейг видела сегодня на улице.

— Остановите здесь, пожалуйста, — сказала Мириам. — Я вон там живу. — Она показала на одно из старых кирпичных зданий. — На четвертом этаже, последнем.

Он поставил машину на холостой ход, потянул кверху ручной тормоз.

— Может быть… — начала было она. В ее карих глазах были зеленоватые крапинки. — Не хотите чашечку кофе?

Ему очень хотелось подняться к ней в квартиру на последнем этаже. Посидеть у нее в гостиной. Ощутить тот покой, что исходил от нее. Рассказать ей что-нибудь, он еще не знал, что именно. «Некоторые люди умеют слушать, — подумал он, — а другим только дай потрепаться. Вот она из тех, что слушает».

— Если бы я только мог, — сказал он.

Ее глаза распахнулись еще шире.