Синьор президент - Мигель Астуриас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– С богачами всегда так! – проворчала хозяйка.
– Я и решил, – пояснил Кара де Анхель, – увести ее из дому. Она согласна. Как раз сейчас мы обо всем договорились, назначили на эту ночь.
Васкес и хозяйка заулыбались.
– Пропустите глоточек, – сказал Васкес. – А это мы уладим. – Он протянул сигаретку. – Курите?
– Нет, благодарю… Однако… за компанию…
Пока они закуривали, хозяйка налила три стопки.
Когда отдышались – глоточек оказался крепкий, – Кара де Анхель сказал:
– Итак, я на вас рассчитываю. По правде сказать, помощь мне очень нужна. Только – обязательно сегодня, позже нельзя.
– Я после одиннадцати не сумею – служба, знаете… – сообщил Васкес. – Зато вот эта…
– Говори, да не заговаривайся! «Эта»! Еще чего!
– Ну, ладно, наша хозяюшка, «Удавиха» по прозванию, – он взглянул на хозяйку, – она справится. Она двоих стоит. А захочет помощника – пошлю. Есть у меня один дружок, как раз у нас с ним свиданье назначено в индейском квартале.
– Вечно ты суешь своего Хенаро Родаса, бутылку эту лимонадную!
– Почему его так прозвали? – осведомился Кара де Анхель.
– Да он дохлый такой, знаете, апети… тьфу, апатичный, вот!
– Ну и что?
– Мне кажется, нет оснований…
– А вот и есть! Вы простите, сеньор, что перебью. Не хотела бы говорить, да придется. Федина, этого Родаса жена, всюду звонит, будто генералова дочка обещалась быть у ней крестной… Вот, значит, и не годится твой дружок для этого дела!
– Ух и балаболка!
– Сам-то ты дурень!
Кара де Анхель поблагодарил Васкеса за готовность помочь, но дал понять, что лучше обойтись без «Лимонадной бутылки», поскольку, как сообщила хозяйка, его нельзя признать лицом незаинтересованным.
– Мне очень жаль, друг Васкес, что вы не можете сами…
– Да и мне жаль. Знал бы, отпросился бы…
– Если надо денег…
– Нет, что вы! Я не из таковских. Тут уж никак… – И Васкес почесал за ухом.
– Что ж поделаешь, нельзя так нельзя. Итак, я приду поздно, без четверти два или в половине второго. Любовь не ждет!
Он простился, поднес к уху часы – как беспощадно щекочут слух эти мелкие, частые удары! – и быстро удалился, закрывая черным шарфом бледное лицо. Он нес голову генерала и еще кое-что.
VII. Архиепископ отпускает грехи
Хенаро Родас остановился у стены закурить сигарету. Пока он чиркал спичкой, появился Лусио Васкес. У решетки храма заливалась лаем собака.
– Ну и ветер! – проворчал Родас.
– Эй, как дела? – приветствовал его Васкес. И они пошли
дальше.
– А ты как?
– Куда идешь?
– Тоже, спросил! Мы ж уговорились…
– Я уж думал, ты забыл. Сейчас тебе все расскажу про то дельце. Глоточек пропустим, и расскажу. Сам не знаю, чего-то выпить хочется. Пойдем через площадь, посмотрим, как там что…
– Да ничего… Конечно, хочешь – пойдем. Только как нищих прогнали, там ни души пет.
– И слава богу. Пойдем, значит, мимо Портала.
После убийства полковника Парралеса Сонриенте тайная полиция ни на минуту не оставляла без надзора Портал Господень. Слежку поручали самым отъявленным головорезам. Васкес и его друг поднялись но ступеням со стороны архиепископского дворца, обошли Портал и вышли к Ста Воротам. Тени колони лежали на плитах Портала вместо нищих. Несколько лестниц, прислоненных к стене, говорили о том, что маляры подновляют здание. Действительно, среди распоряжений муниципалитета, долженствующих выразить безоговорочную преданность Сеньору Президенту, важное место занимало распоряжение об окраске и ремонте Портала, у которого произошло чудовищное злодеяние; причем все расходы несли турки, расположившиеся у стен храма со своими вонючими лавчонками. «Расходы несут турки, поскольку они в определенной степени ответственны за смерть полковника Парралеса Сонриенте, погибшего вблизи от их жилищ», – гласили суровые постановления. И контрибуция эта разорила бы турок вконец, низвела бы их до уровня нищих, ночевавших еще недавно у их дверей, если бы не влиятельные друзья, благодаря которым удалось оплатить расходы по освещению, окраске и ремонту Портала Господня векселями на государственную казну, купленными за полцены.
Но постоянное присутствие тайной полиции несколько умеряло радость турок. Они потихоньку спрашивали друг друга, чем вызвана подобная подозрительность. Разве не сгорели те векселя в негашеной извести? Разве не куплены малярные кисти, пышные, как борода пророка? И осторожности ради турки приделывали к дверям новые замки, задвижки и засовы.
Лусио и Хенаро вышли к Ста Воротам (тишина сочилась пустым эхом шагов) и, дойдя до конца улицы, свернули к трактиру «Пробуждение льва». Васкес поздоровался с хозяином, заказал две стопки, приятели прошли за перегородку и сели к столику.
– Ну, рассказывай. Выгорело наше дельце? – сказал Родас.
– Твое здоровье! – Васкес поднял стопку.
– Твое, старикан!
Хозяин, подошедший к столику, машинально поддержал тост:
– Ваше здоровье, сеньоры!
Оба опрокинули стопки.
– Ни черта но вышло… – Васкес выплюнул эти слова вместе с пенистой слюной и остатком агуардиенте[3]. – Помощник начальника своего крестника подсунул. Стал я, значит, намекать на тебя, а он уж тому обещался. Дерьмо, видать, этот крестничек.
– Да уж не иначе!
– Ну, сам понимаешь, куда нам против начальства!… Я ему и так и эдак… хочет, мол, на секретную, и парень толковый.
– А он что?
– Занято, мол, крестника берем. Скажу я тебе, раньше легче было. Раззвонили, что служба выгодная, все и прут.
Родас пожал плечами и что-то пробормотал. Он очень рассчитывал на это место.
– Да ты брось, не горюй! Другое место найдем, я тебя пристрою! Ей-богу, пристрою! Теперь, знаешь, дела такие заворачиваются, много мест будет! Не помню, говорил я тебе… – Васкес осмотрелся. – Нет, не скажу!
– Твое дело!… Не хочешь, не надо!…
– Тут, понимаешь…
– Да не надо, не говори, никто за язык не тянет! Сам начал…
– Да ладно, чего ты! Напился, что ли?
– Молчи-ка ты лучше, очень мне надо! Не доверяешь – и черт с тобой! Как баба, честное слово! Кто тебя спрашивал?
Васкес поднялся – не подслушивает ли кто – и, подвинувшись к Родасу, который обиженно отворачивался, тихо сказал:
– Не полню, говорил я тебе, нищие эти, которые там в Портале ночевали, так вот нищие эти дали, значит, показание и теперь доподлинно известно, кто полковника пришил… – И громко: – Как, как, говоришь? – И снова тихо, тоном человека, поверяющего государственную тайну: – Генерал Эусебио Каналес и лиценциат Абель Карвахаль…
– А тебе разрешили рассказывать-то?
– Сегодня приказ вышел об их, значит, аресте, так что можно…
– Ну и дела!… – Родас немного успокоился. – Говорят, полковник тот на лету муху сбивал, никому спуску не давал, а вот – голыми руками взяли. Задушили, как курицу! Всегда в жизни так – главное, чтоб решиться. Ученые, видать, люди!
Васкес глотнул агуардиенте и позвал хозяина:
– Еще две стопочки, дон Лучо!
Дон Лучо наполнил две стоики, сверкая черными шелковыми подтяжками.
– Ну, еще по одной! – крикнул Васкес, сплюнул и про цедил сквозь зубы: – Сам знаешь, не могу полную стоику видеть. А не знаешь – так знай. Твое здоровье!
Родас стряхнул рассеянность и поспешил чокнуться. И, ставя на стол пустую стоику, воскликнул:
– Дураки будут эти самые убийцы, если обратно к Порталу придут!
– А кто тебе сказал, что они придут?
– Чего?
– Га… вот чего! Ха-ха-ха! Смех, ей-богу!
– Брось ты! Я что говорю? Если известно у вас, кто его тюкнул, нечего их на площади дожидаться. Так они тебе и придут! Не иначе, ради турков ты все у Портала шляешься! А?
– Не знаешь, не говори!
– А ты не заливай! Дурака нашел!
– Что тайная полиция у Портала ходит, совсем это не к тому убийству, и не твое собачье дело…
– Может, не собачье, а мое!…
– Да брось, я серьезно говорю! О том убийстве и разговору пет. Ей-богу! Ввек тебе не додуматься, кого мы там сторожим! Мы одного дурачка дожидаемся.
– Будет врать-то!
– Помнишь, немой одни все бегал, ему еще «мама» кричали? Длинный такой, тощий, ноги кривые… Помнишь, а? Ну, как же! Вот его самого и ждем, три дня как сбежал…
И Васкес положил руку на револьвер.
– Брось, не смеши!
– Да какой тут смех! Верно говорю, ей-богу, верно! Сколько народу перекусал! Доктора и прописали – порцию, значит, свинца!
– Ты мне зубы не заговаривай! Убийц этих самых полиция твоя дожидается, которые полковнику шею свернули, вот кого!
– Ой, господи! Заладил! Немого ждем, понял? Дурачка немого, сколько тебе говорить?
Стоны Пелеле червем извивались по улице. Он волочил изболевшееся тело – то на руках, отталкиваясь носком здоровой ноги, животом по камням, то на бедре, упираясь локтем и поджимая ногу. Наконец показалась площадь. Не коршуны ли шуршат на деревьях парка, иссеченных ветром? Пелеле стало страшно, он долго лежал без сознания; невыносимая жажда обжигала язык, сухой, пересохший, распухший, как мертвая рыба, п холодели мокрые ляжки, как половинки ножниц. Со ступеньки на ступеньку взбирался он, со ступеньки на ступеньку, как издыхающая кошка, и скорчился в тени. Глаза мутные, рот разинут, лохмотья затвердели от крови и грязи. Тишина плавила шаги последних прохожих, позвякиванье жандармских сабель, мелкие шажки собак, рыскающих в поисках кости, шорох бумажек и листьев, занесенных ветром к берегам Портала.
