Капитан Филибер - Андрей Валентинов

Главное же, в песне была правда. «Ведь подземные жители и птицы райские, осенние ливни и грозы майские, холодные луны и солнце палящее — я знаю, что все это — не настоящее». Его друг пел о совсем ином мире, не об этом — маленьком и таком внезапно неуютном, но здесь тоже все казалось ненастоящим. Даже цвета исчезли, оставив в арьергарде один лишь — серый. Громадный террикон потерял краски, превратившись в громадное бесформенное пятно посреди неровной тверди. Он вспомнил терриконы своего детства — рыжие, старые, поросшие многолетним кустарником. Этот пока «живой», летом наверняка дымится, ад в каменном чреве работает в полную силу. Так и должно быть. Его Мир моложе, здесь еще ничего не перегорело, не ушло в небо бесцветным ядовитым дымом…

Мир выходит из-под контроля, бунтует, живет по собственной программе. У Мира оказалась своя воля…

Он заставил себя усмехнуться. Лет через десять один пролетарский поэт назовет подобные излияния «мелкими рассуждениями на глубоком месте». Самый конец ноября 1917-го… Мир и должен быть таким — на последнем издыхании, переполненный разного рода неверными псами. Скоро это серое небо наполнится снарядами и бомбами, а он ничего не сможет…

Я ничего не смогу…

— Отставить! Я сказал — отставить!

Резко встал, поправил фуражку. Выпрямился. Полез рукой в карман. «Номер один» сейчас без толку, корреспондентская карточка «The Metropolitan Magazine» тоже… Вот!

— Кайгородов, не дурите! — резко бросил штабс-капитан. Подстрелят за милую душу! Если у них, конечно, в наличии душа…

Отвечать не хотелось — ни времени, ни желания. Рука наконец-то зацепила нужное, извлекла, расправила… Кто тут ближе?

— Хивинский, помогите завязать!

— Ого!

И ничего не «ого». Обычная красная повязка, даже без надписи «ДНД». Такие надевали распорядители на первомайской демонстрации — или на ноябрьской, по сезону.

— Отменно, отменно, — комментировал Згривец, наблюдая, как поручик ловко завязывает узелки. — Вам бы еще, господин капитан, кумачовый штандарт в руки — с надписью «Вся власть Учредительному Собранию!»

Я поглядел вперед, на неровный склон, на маленькие бегущие фигурки. Нет, уже не бегущие. Муравьи с красными повязками наверняка выдохлись, к тому же стрельба стихла, их оставили в покое. Может, повернут назад? Едва ли, им, как и нам, хочется оказаться в безопасности, зарыться от врага поглубже в эту холодную землю, они спешат сюда…

Я ничего не смогу изменить. Солнце не встанет на западе, даже не вынырнет на миг из-за облаков, и неверные псы ноября 1917-го скоро начнут рвать друг друга — враг врага! — на части. Но я и не собираюсь ничего менять во Вселенной. Речь сейчас о другом. Совсем необязательно умножать собственные неприятности…

— Не похожи, — рассудил Хивинский, справившись с повязкой и критически оглядев результат. — Максималисты предпочитают, так сказать, рубища…

Кажется, образ комиссара в черной коже еще не стал популярен.

— Не стреляйте пока, — вздохнул, — только если побегут прямо сюда.

Возразили в три голоса — портупею Иловайскому тоже приспичило меня вразумить, но на спор уже не оставалось времени.

— Згривец, вы — за старшего. Только, ради бога, не устраивайте здесь Фермопилы!..

Я замедлил шаг, когда до беглецов оставалось не больше сотни метров. Они меня уже видели, и нарываться на случайную пулю не хотелось. К тому же стоило приглядеться к незваным гостям. То, что это не солдаты, я понял почти сразу, но вот детали…

Первой деталью был, конечно же, пулемет. Какой именно, понять мудрено, однако явно не киношный «Максим». Что-то большое, наверняка очень тяжелое. Его волокли трое — крепкие саженного роста парни, без шапок, в расстегнутых штатских пальто.

Все-таки не бросили!

Остальные тоже были гражданском, лишь на двоих я заметил шинели. Красные повязки — только у пятерых, зато винтовки почти у всех.

Итак, пулемет, два десятка винтовок, двадцать три орла. Нет, двадцать четыре. Только не орла — спринтера.

Вероятно, орлы-спринетры столь же внимательно разглядывали мою скромную персону. Повязку, конечно, увидели, поэтому и не пытались стрелять. Пока…

Остановились… Стали группироватся возле высокого худого парня в широкополой шляпе… С повязкой? Само собой. Сейчас начнут обсуждать, кто-то горячий непременно предложит сперва пальнуть — а потом идти разбираться…

Я поднял руку. Немного подождал. Резко рассек ладонью воздух, вновь помедлил… Если не совсем идиоты — поймут.

Поняли?

Я оглянулся, представил, как поручик и портупей смотрят в прорезь прицела… Фу ты! Ну, вперед!.. Курс? Курс на широкополую шляпу!

Земля поползла вниз, каждый шаг отзывался резкой ударами крови в висках, хотелось остановиться, повернуть назад, побежать вперед. Неправда, будто направленные на тебя винтовки придают уверенности и оптимизма. Разве что прапорщику юному, который со взводом пехоты…

— Почему убегаем?

В лицо смотреть не стал — поглядел прямо, на расстегнутые пуговицы. Под пальто у владельца широкополой шляпы оказалась лишь темная рубаха. Тоже расстегнутая.

Очень тихо, очень-очень тихо… Они тяжело дышат, эти спринтеры. А если бы на подъем пришлось?

— А ты… А вы…

— Спрашиваю я! Почему бросили позиции?

Теперь — смотреть в лицо. В глаза! Не отпускать взгляд.

— Но, товарищ… Их — целый батальон, у них — «танька» с пушкой! Они по поселку стрелять стали, по домам!..

— «Танька» с пушкой, — повторил я. — Хорошо, что не Машка с базукой. С чего вы взяли, что их — батальон? По головам считали?

— Так мы… Мы это…

Парень как парень, чуть постарше Иловайского и поручика. Худой, длиннорукий, жилистый, весь какой-то серый, закаменевший, словно с памятника «Погибшим красногвардейцам Октября». Взгляд, впрочем, неглупый, вполне вменяемый.

А еще ему очень стыдно.

— У нас командира убили, товарищ. И заместителя убили, и представителя из Юзовки…

— Ясно!

Ничего, конечно, не ясно, но для разгона сойдет. Оставалась поинтересоваться фамилией. Нет, лучше вначале самому.

— Старший военинструктор Кайгородов Николай Федорович, уполномоченный по Каменноугольному бассейну. Решаю вопросы по железной дороге.

Кто сказал, что это неправда? А кем именно уполномоченный, можно пока не уточнять.

Парень поправил шляпу, провел худой ладонью по лицу. Вздохнул устало.

Набегался!

— Красная гвардия поселка Лихачевка. Я — Жук. Жук Максим Петрович, помощник командира… То есть был помощник, а сейчас…

— Командир, — подсказал я, пытаясь не улыбнуться. — Вот что, товарищ командир, ведите людей вниз, к оврагу. Там мой отряд…

В его взгляде мелькнула радость, и мне пришлось уточнить.

— Отряд маленький — группа военных специалистов. У оврага остановимся, я должен буду их предупредить. А по дороге расскажете про батальон и про… «таньку». Так кажется?

Товарищ Жук кивнул, хотел что-то ответить. Не успел.

— Каких-таких специалистов? Ахвицеров, что ль? Не надо нам… Ты, ваще, кто таков будешь?! Знаем мы такую контру!.. Товарищи, не слухайте его, кадет он, сразу видно!..

Мы были на склоне не одни. Битая гвардия поселка Лихачевка собралась почти вся, даже здоровяки с пулеметом протиснулись в первый ряд. Я узнал «Кольт-Браунинг» и вполне одобрил их выбор.

Все остальное понравилось куда меньше. Парни, как и их командир, оказались самыми обычными, совершенно штатского вида, несмотря на грозный боевой запас (винтовки, бомбы у пояса, у двоих даже револьверы). Но они были напуганы, растеряны, их только что побила неведомая «контра». Тут и самому товарищу Троцкому не поздоровилось бы. Если этот Жук не вмешается…

— Тыхо! Тихо, вам кажу!.. Цыть! Побазлалы — й будя. Тыхо!..

Вмешался, но не он. Дедок — седоусый, в коротком старом полушубке и смушковой шапке. Подшитые валенки, красная повязка, немецкий карабин.

— Развоювалыся, пивныки! Так развоювалыся, що аж сюды добиглы. Ахвицеры не подобаются? А ти ироды, що нашу Лихачеву зараз грабуют та гвалтують, выходыть, кращи? Гэрои-разгэрои! Здоров будь, товарышу! Шульга я, Петро Мосиевич. Партийная ячейка.

Я подбросил руку к кожаному козырьку и наконец-то улыбнулся. «Партийная ячейка» был всем хорош — особенно тем, что после его залпа «пивныки» дружно проглотили языки.

— Кайгородов. Рад знакомству!

Ладонь Петра Мосиевича оказалась истинно пролетарской — каменной. Но это был не камень старого монумента. Дедок сосвсем не торопился стать барельефом.

— Трое нас в ячейки було, тильки двоих як раз сегодни й положылы: командира товарища Федько и товарища Сергеевича з Юзовки. От я одын й лышывся, а хлопци вид жаху вси подурили…

— Мы мне от страха!.. — попытался вмешаться командир Жук, но Петр Мосиевич лишь дернул усом.