Из недр царского флота к Великому Октябрю - Павел Дыбенко

Прошло шесть - семь месяцев после июльских арестов 1912 года; жизнь на корабле как будто начала входить в свою обычную колею, а одновременно, в отдельных скрытых уголках корабля, свивались новые гнезда мятежа, незаметные для Небольсина и его верных слуг. Боевой вопрос: что будет с арестованными, как оказать им помощь? Ответ напрашивался один: ко дню суда_ подготовить новое восстание, развить шире работу, объединить весь флот и новым восстанием вырвать из рук палачей старых боевых товарищей. Но это был лишь мятежный стон, вырывавшийся из груди небольших групп, голос которых тонул среди массы команды, а тем более среди всего флота. Однако духом не падали. Медленно, но верно шагали вперед: к началу летней кампании через Сладкова{3} установили крепкую и надежную связь с ПК{4}. Зашевелилась работа и на других кораблях. Надежды воскресали.

К концу зимней стоянки разнеслись слухи, более чем достоверные, подтвержденные "баковым вестником"{5}, что эскадра линейных кораблей и крейсеров уйдет в заграничное плавание.

Радостная весть охватила всех. Царило праздничное настроение. Хотелось побывать за границей. Но одновременно тревожил другой вопрос: уйдут за границу корабли?

Двух мнений быть не могло: корабли уйдут раньше, чем начнется суд над арестованными. Как быть?

Суд намечался на лето 1913 года. ПК обещал оказать поддержку, но надеяться на открытое восстание петроградских рабочих было трудно. Нужно было организовать свои силы. О поддержке со стороны армии мы не мечтали: она целиком еще была под гипнозом царского произвола.

Организационная работа на сей раз велась с величайшей осторожностью и продуманной конспирацией: списков членов подпольной организации не велось, дабы не повторить 1912 года. Была введена система пятерок.

При такой системе, даже при провале, питали уверенность сохранить организацию на кораблях. В момент восстания было постановлено уничтожить весь офицерский и кондукторский состав, памятуя пример "Потемкина". Более подготовленными к восстанию считались следующие корабли: "Император Павел I", "Андрей Первозванный", "Россия", "Громобой", "Богатырь", "Рюрик", "Баян", "Паллада", "Адмирал Макаров", учебно-минный отряд, некоторые из миноносцев и учебный отряд подводного плавания. Этих сил было достаточно, чтобы подчинить весь остальной флот. Каждый из этих кораблей имел в своих недрах активные ячейки, и нам казалось, что в момент восстания все команды кораблей будут с нами. В этом мы не сомневались. Однако наша работа не могла шириться. Собраний устраивать было негде да и невозможно. В течение всей зимы было проведено два собрания с представителями от каждого актива. На кораблях это было немыслимо. Везде и всюду шныряли шпики. Но разве для массы матросов нужна была принадлежность к той или иной партии? - Нет. Сама подневольная жизнь воспитывала из них бунтарей, жаждущих свободы. И на сей раз в недрах царского флота подготовлялась вооруженная сила для свержения царизма.

Перед походом

Кто из моряков вел исправно дневник? Кто сумел за пять лет записать все походы, стрельбы, шлюпочные учения, погрузку угля, стирку белья, после которой корабль с мощными машинами, кочегарками, двенадцатидюймовыми пушками напоминал старинное многопарусное судно? Трудно теперь вспомнить, когда и за что сидел в карцере или на баке солнцепек принимал, сколько схватил "рябчиков"{6}. Разве вспомнишь теперь, сколько раз с молитвы удирал и, проспав, койку в сетку не выносил. Через десяток лет даже забываешь, сколько раз был "нетчиком" по двое-трое суток. А ведь остаешься "нетчиком" - на все рукой машешь. Только заблаговременно взаймы деньжонок побольше наберешь. А там - что будет, то будет. Зато никогда не забудешь посещение старинного Ревельского парка, где расстреляны были "азовцы", где они без рукопожатий (их руки были привязаны к канату) впились в уста друг друга и стойко приняли смерть от своих палачей...

Длинной, нескончаемой вереницей тянется паутина жизни моряка. Перед вами пробегает рекрутский набор, новобранщина, где впервые научают царю-батюшке служить, минный или артиллерийский отряд, боевые суда, стоянка в Кронштадте, Гельсингфорсе, где настраиваешься на заграничный лад; вспоминаются флотская пасха и веселый Ревель. Много пасмурных и тяжелых дней в службе моряка, но есть дни удали и беспечности. Морская школа выковывает бесстрашие, силу воли и своеобразный задор. Разве лето во флоте не имеет своих поэтических сторон, суровой красоты и раздолья среди морской стихии или чувства беспечности, когда корабль тихо качается в светлой водной лазури, а ты, растянувшись на баке, предаешься мечтам... Разве нет своей прелести в безмолвной борьбе гиганта-корабля с клокочущим морем, разбушевавшейся стихией, кипящей седыми, грозными волнами? Среди бурных, разъяренных волн этот великан, как бы насмехаясь над стихией, чуть кренясь, прорезает себе путь. А рядом идущий миноносец, как маленькая ладья, как скорлупа, утопает в мятущихся волнах и, кажется, напрягает последние силы, чтобы выбраться на поверхность. Разве нас не охватывало чувство страха, что вот этот быстроходный миноносец опрокинется, что его захлестнет гребнем новой волны? Через секунду он снова на поверхности, и как будто из глубины седых волн сигнальщик машет флажками, стоя на командирском мостике...

Как приятно после походов, после стирки белья, которое развевается на плотно натянутых леерах в виде сложенного паруса, после уборки всего корабля и приведения его в состояние изумительной чистоты растянуться на баке под сводом голубого, безоблачного неба! Где, как не в море, можно наблюдать всю прелесть заката солнца, где-то далеко, далеко утопающего в морской синеве, и вслед за ним выплывающую как бы из бездны луну? - Только на море можно пережить все эти резкие контрасты в природе и среди людей. Утром боцман и фельдфебель кричат, ругают, обещая в обед под ружье поставить; днем вы на вахте около машины или в кочегарке, а вечером полной грудью дышите чистым морским воздухом и любуетесь изумительной красотой заката и выплывающей луной. Рядом с вами стоит вечно крикливый боцман и вместе с вами ухмыляется в свои длинные усы. Даже через десяток лет, стоя на берегу моря в момент заката солнца, вам кажется, что вот-вот на всех кораблях горнисты заиграют зорю...

С какой жаждой вы вырываетесь на берег. За несколько часов вы успеваете везде побывать и обо всем, вас интересующем, узнать. Разве сейчас, находясь ежедневно на берегу, в большом городе, бывая в театрах или кинематографе, вы сумеете оценить все это так, как оценит давно не бывший на берегу матрос, для которого все береговое так редко и малодоступно.

Нет! В морской жизни есть много своих прелестей, есть то, что воспитывает из вас сурового, грубого, угрюмого человека, но в то же время есть и то, что рождает в этой суровой, грубой натуре особо мягкое, доброе, умеющее по-своему любить и ценить. Вам иногда странным кажется, что вот этот великан, сонный богатырь-броненосец, боровшийся с морскими седыми волнами, паливший из двенадцатидюймовых пушек и содрогавшийся под их гулом, сегодня, стоя на якоре, стреляет по щиту пулями, и лязг его напоминает вам нечто вроде детской забавы.