Вечная жизнь - Фредерик Бегбедер

У стариков вечно что-нибудь болит. Тело износилось, редкий день проходит без идиотских болей в ступне, без подколенной судороги, ночных резей в простате, межреберной невралгии. И это не считая психологических или нервных потрав. Но хуже всего постоянное нытье. Основное занятие стариков – доставать близких (и не очень) людей. Старик ворчит, жалуется, и молодые разбегаются.

Страх – вот общая черта «тех, кому за пятьдесят». Мы становимся жутко переборчивы в еде. Бросаем пить и курить. Бережемся от солнца. Избегаем всевозможных закислений. Постоянно пребываем в депрессии. Бывшие прожигатели жизни превращаются в трусов, дрожащих за свою шкуру. Мы яростно защищаем последние в нашей жизни вдохи. Подписываем полисы и страховки. Мое поколение в мгновение ока перешло от непоследовательности к паранойе, кажется, это случилось за одну ночь: все мои развеселые друзья восьмидесятых говорят только о здоровой пище, киноа, веганстве и велопрогулках. Нами овладело ГПП – Гигантское Поколенческое Похмелье. Чем чаще двадцать лет назад ребята ловили кайф, «подстегивая лошадку» в туалете клуба Le Baron[73], тем чаще они теперь читают мне лекции о гигиене жизни во всех ее проявлениях. Случившееся еще сюрреалистичнее оттого, что я не заметил его приближения! Пребывая в черной дыре из-за разводов и телешоу, я развлекался с девушками из службы эскорта, а мир менялся. Парни, заканчивавшие ночь в канаве, стали аятоллами овощей, а мои прежние дилеры – апостолами прогулок по горным тропам в башмаках North Face[74]. Закуриваешь сигарету – и тебя называют самоубийцей-камикадзе, заказываешь «Кайпироску»[75] – слышишь в свой адрес: «Отброс зловонный!» Ты не читал Сильвена Тессона?[76] Несчастный… Они ругают собственное прошлое. А Сильвен, между прочим, чуть не убился, когда обкурился и отправился гулять по крышам. Прекратите делать из него монаха-эколога! Тессон похож на меня: алкоголик-русофил, трясущийся за свою жизнь.

Я начал смотреть все кулинарные шоу. «Мастер-шеф», «Топ-шеф», «Эскапады Птирено»: я, еще недавно завсегдатай ночных клубов, стал адептом диетической еды. Потом случилось то, что должно было случиться: я записался на фитнес. Даже в худших кошмарах мне не снилась подобная катастрофа: вот я «несусь» на эллиптическом велосипеде без седла; пытаюсь исполнить планку на локтях, борясь за рельефный пресс; лежу на армированном коврике и преграждаю смертоносной штанге путь к моей беззащитной шее; тщусь изобразить ногами стул, зацепившись локтями за шведскую стенку; меня растягивают во все стороны неумолимые резиновые петли (женщины называют это пилатес, мужчины – силовым эспандером). Под конец я тягаю гири, как распоследний культурист. Ужас!!! Столетиями мужчина участвовал в героических войнах; в двадцать первом веке борьба со смертью приобрела иную форму: дядька в шортах прыгает через скакалку.

Я боюсь, потому что Роми и Лу не заслуживают сиротства, и пытаюсь оттянуть конец. Жизнь заканчивается, а я с этим не соглашаюсь. Смерть не укладывается в рамки моего ретропланинга[77]. Сегодня утром я ходил босиком по клубнике, которую моя младшенькая раскидала по паркету.

Ужели счастье, отвоеванное в борьбе,Закончится в ближайшие пять минут?

Я глохну – повторяю чужие фразы. Не исключено, что дело не в ушах, просто другие люди перестали меня интересовать. В моем возрасте начинаешь пить коку Zero: смотришь на растущий живот и боишься, что скоро перестанешь видеть «гордость мужчины». Чаще всего я прописываю себе сеанс релаксации. Каждый вечер, лежа в ванне, пересчитываю выпавшие волоски, плавающие на поверхности воды. Если их больше десяти, впадаю в уныние. Потом беру пинцет и выдергиваю седой «мох» из носа, ушей и прореживаю кустистые брови, достойные знаменитого политического «бровеносца» Франсуа Фийона[78]. За родинками я слежу, как за молоком на плите. Одеваюсь в костюмы «строго по фигуре» от Эди Слимана[79]: пусть смерть, встретив бородача в приталенном пиджаке, решит, что ошиблась клиентом. Суставы рук у меня немеют, спину начинает ломить после пятнадцатиминутной зарядки. В пятьдесят лет нет времени на бесцельное фланирование. Все рассчитано по минутам. Мои умные часы круглосуточно показывают сердечный ритм и число калорий, сжигаемых при ходьбе. Моя футболка Hexoskin по Bluetooth связана с моим iPhone 7 и докладывает ему все про мое потоотделение. Статистика бесполезная, но меня успокаивает. Я в любой момент могу сказать, сколько шагов сделал с утра. ВОЗ[80] рекомендует 10 000 в день, я пока на 6136-м и уже утомился.

Я кое-что потерял в дороге, и это «кое-что» – моя молодость. В наше плоское время голова кружится только от смерти. С начала этой главы в мире умерло 10 000 человек. О бойне к концу книги предпочитаю умолчать: уж слишком омерзительный выйдет оссуарий.

Кое-чего я не понимаю: чтобы водить машину, нужно получить права, а если собрался дать жизнь, никто ничего с тебя не спросит. Любой болван может стать отцом. Посадил семечко, и через девять месяцев на тебя падает гигантская, подавляющая все и вся ответственность. Какой мужчина готов к такому? Я ратую за введение «прав на отцовство». И чтобы выдавали их по результатам экзамена на великодушие, способность любить, моральную устойчивость, человеческую теплоту, мягкость, вежливость, культурный уровень, ну и, конечно, полное отсутствие склонности к педофилии или инцесту. Плодить потомство должны только совершенные люди. Есть проблемка: ни один мой знакомый подобного испытания не прошел бы, я в том числе. Поколение, которое введет «отцовские права», станет… последним. Потому что ни один мужик не сможет делать детей по закону. Человечество исчезнет – по причине отзыва «прав».

Отцовство – ремесло, требующие дара импровизации, даже если человек жаждал стать папой. Предусмотрительная мать-природа наделила его потоком сыновней нежности, радостью, которая заливает душу с самого рождения. Отец берет на руки вопящего младенца и влюбляется в синюшное скользкое создание, сучащее крошечными ручками и ножками. Природа очень рассчитывает на этот момент, когда молодой вертопрах превращается в старого маразматика. Происходит отцовский щелчок: мужчина внезапно перестает думать о своей машине, своей квартире, своей работе и даже о том, как половчее обмануть мать своего ребенка. Мужчина больше не мужчина, но отец семейства, «великий авантюрист нового времени», по определению Пеги[81], в действительности – счастливый дурак. Знает ли он, чтó его ждет? Нет, природа и тут отлично самоорганизовалась. Знай мужчины о последствиях, подумали бы, прежде чем затевать настолько безумный проект. Выбрали бы что полегче: например, пересечь вплавь Тихий океан или взобраться босиком на Гималаи. Оздоровительные прогулки. Отцовство обрушивается на голову некомпетентного индивида без предупреждения. Это катастрофа называется счастье.

У меня две дочери: старшей десять лет, вторая только-только научилась выговаривать свое имя. Вы заметили, я сказал «вторая», а не «младшая» из суеверия. Надеюсь, выражение «где две, там и три» меня не коснется, но тот факт, что я об этом пишу, доказывает одно: ты готов к худшему, дружок! Хороший ли я отец? Поди знай… Иногда я отсутствовал, бывал непоследователен, неловок, а иногда демонстрировал чистый идиотизм, но… старался как мог. Гладил по голове, целовал, много работал, чтобы обеспечить моим девочкам чистый уютный дом, здоровую еду и каникулы на солнышке. Кстати, пришлось очень постараться! Отцовство для меня состоит из двух моментов: 1) оно придало смысл моей жизни; 2) оно не позволило мне умереть. Пора отказаться от представления, что отец есть человек, занимающийся другими. Вранье! Я не кривлю душой, когда пишу это. В моем поколении дети занимаются родителями, а не наоборот. Став отцом, я воображал себя Куртом Кобейном[82] (у него тоже была дочь), только без самоубийства. Я часто думаю о Фрэнсис Кобейн[83] – ей сейчас двадцать четыре – и начинаю чуть меньше любить «Нирвану». Отцовство – служба, с которой не выходят в отставку.

Я все время чувствую себя виноватым и не горжусь, что не сумел сохранить брак с матерью Роми. Как воспитывать дочь, если сам сделал все, чтобы оставаться инфантильным? Вообще-то, я изо всех сил пытался соответствовать. Быть достойным моих детей, пусть даже мой отец занимался мною меньше, чем моя мать. Это была не его вина, и, к счастью, все давно прощено. Я знаком со множеством папаш, верящих, что они идеальные отцы, хотя ни на мгновение не остаются наедине с потомством, проводя весь день на работе или дома, перед компьютером. Они не задают вопросов и не слушают ответов, включают телевизор и смотрят новости, а срочные звонки и судьбы нелегальных эмигрантов ставят выше интересов собственных детей. Их очень легко не замечать, эти маленькие «довески», живущие рядом с вами. Научился не наступать на них – уже спасибо, скажете вы – и ошибетесь. У моего отца не было выбора: его жена забрала детей и ушла, была такая мода в 1970-х. Я отстал от жизни и в 1990-х поступил так же. Похоже, наше общество состоит из отсутствующих отцов и отцов-отставников. Я не такой. Когда мы с Каролиной расстались, я был обязан брать Роми к себе – сначала через уик-энд, потом на целую неделю два раза в месяц. Думаю, живи мы вместе, я вряд ли проводил бы с дочерью больше времени… С Лу все иначе: я забочусь о малышке «не в очередь» с ее матерью, а «на постоянной основе». Не так уж плохо каждый день видеть, как растет человек. Я испробовал несколько стилей отцовства: отсутствие, чередование, присутствие. Нужно будет как-нибудь спросить у моих девочек, какой отец им больше нравился: уходящий, остающийся или спорадический. Вообще-то, только в театральных пьесах бывают «периодические» отцы.