Убийство души. Инцест и терапия - Урсула Виртц

Однако в переписке Фрейда и Юнга толкование инцеста в рамках теории либидо занимает важное место. Предположение Юнга о духовном значении инцеста как символа, которое он делает в работе «Метаморфозы и символы либидо», стало одной из причин разрыва с Фрейдом. Он отказался от главенства исключительно сексуального либидо и тем самым противостоял фаллоцентрической позиции Фрейда. В своих воспоминаниях Юнг пишет, что в течение двух месяцев он не мог взять в руки перо, потому что знал, что его собственное мнение будет стоить ему дружбы с Фрейдом.

Видимо, тема инцеста была комплексом как для Фрейда, так и для Юнга. Под «комплексом» в аналитической психологии понимают психический фактор, который эмоционально очень сильно заряжен. Любой комплекс обладает некоторой автономией и лишь частично доступен сознанию. Комплексы ведут себя как части личности, как «бесы», которые хотят сыграть с нами злую шутку. Источником комплекса, как правило, является травма, например, эмоциональный шок. По большей части, мы не осознаем наши комплексы, что дает им больше простора для отыгрывания вовне.

Выскажу некоторые соображения, которые привели меня к тому, чтобы обозначить юнгианское понимание инцеста как «обусловленное комплексом». Юнг очень ясно дает понять, что для него инцест означает личностную проблему лишь в «редчайших случаях». Вот почему его интерес направлен только на архетипические основы феномена инцеста. Случаи в практике он видит, в конечном счете, только как психопатологические проявления коллективной тематики.

Для Юнга это «cum grano salis не так уж важно… действительно ли произошла сексуальная травма или же это просто фантазия»[22]. В воспоминаниях он пишет: «Инцест и перверсии не были для меня какими-то примечательными новинками и не стоили особого объяснения. Они относились к криминалу, к такому черному осадку жизни, который портил мне благостную картину мира, они слишком ясно тыкали меня носом в уродство и бессмысленность человеческого существования»[23]. Он c удовольствием производит на нас впечатление, будто для него, сына природы, сексуальность лишь естественна и, следовательно, не интересна. Однако его страстные выпады «в праведном гневе» против фрейдовской точки зрения на сексуальность говорят нам совершенно о другом. Например, он критикует Фрейда за «грязные подростковые фантазии», которые «затягивают всех и вся в инфантильно-извращенную трясину психологии неприличных шуток»[24].

Юнг яростно отвергал идею Фрейда, что сексуальная травма в детстве является источником невроза. По его мнению, вряд ли найдется ребенок, который не испытал эмоционального шока, но все же сравнительно немного людей потом формируют невроз. У меня сложилось такое впечатление, что Юнг имел личные причины преуменьшать значение сексуальной травмы в детстве и ее возможных невротических последствий.

Поразительно, как сильно Юнг выхолащивает переживание влечений в раннем детстве. Его заявление «Мы не занимаемся тем, что происходит в детской комнате»[25] позволяет предположить, что Юнг имел весомые причины выносить эту тему за скобки. В своей книге «Миф и эмансипация» Эверс указывает на то, что скрыто за образом «того, что происходит в детской комнате», не раскрывая, о чем идет речь. Он упоминает только «вторичное табуирование»[26] сексуальности у Юнга. Другие авторы обосновывают юнговское сексуальное табу атмосферой протестантского родительского дома[27]. Я лично тщательно изучала переписку Фрейда и Юнга и пришла к выводу, что Юнг был обязан во что бы то ни стало вытеснять то, что он был жертвой сексуальной эксплуатации. На фоне его биографии удивительно как раз то, что Юнг защищался от того, чтобы «людей, порядочных до глубины души… подвигать на подлые мотивы и подозревать их естественную чистоту в неестественной грязи»[28].

Сам Юнг еще мальчиком стал жертвой гомосексуального обольщения со стороны как раз «порядочного человека», старшего и им очень уважаемого. В своих воспоминаниях он не упоминает об этом насилии и, насколько мне известно, Юнг нигде не разглашает, кто это был. В письме от 28 октября 1907 г. он пытается объяснить Фрейду причину своей неспособности писать. Он упоминает о том, что ему мешают аффекты, которые Фрейд называл «комплекс самовоздержания», нечто вроде злых духов. Этот комплекс самовоздержания, пишет Юнг, «происходит из того, что мое почтение к Вам носит „религиозно“-преданный характер, правда, это не доходит до „приставаний“, но его несомненно эротические оттенки заставляют меня ощущать себя отвратительно и глупо. Это отвратительное чувство происходит оттого, что мальчиком я уступил гомосексуальному посягательству со стороны одного человека, которого я ранее очень уважал. Уже в Вене замечания женщин… пробудили мое отвращение, но тогда мне еще не было ясно, в чем дело.

Это чувство, от которого я еще не совсем освободился, теперь во многом мне мешает. Это проявляется в том, что мне стали прямо противны отношения с коллегами, у которых на меня сильный перенос из-за моей психологической проницательности. Поэтому я опасаюсь Вашего доверия. Кроме того, я опасаюсь появления такой же реакции на Вас, если бы я заговорил бы с вами о чем-то своем интимном. Я избегаю этого, насколько это возможно»[29].

Заметно, что эротический подтекст в его отношениях с Фрейдом сразу возвышается до религиозно-преданного. Страх близости с мужчиной в этом письме Юнга описан очень определенно, хотя, кажется, этот страх имеет двойной аспект: страх того, что мужчина, которому он доверится, может этим воспользоваться ради сексуальных отношений и одновременно страх близости как страх перед собственными эротическими импульсами.

В письмах Юнга к Фрейду совершенно очевидно, что сексуальное насилие оставило в нем такой след, который было необходимо сильно вытеснять. Видимо, он также страдал от чувства вины, потому что в следующем письме он выражает опасения и озабоченность «возможными последствиями своей исповеди»[30]. Исповеданы бывают грехи и нарушения заповедей. С исповедью связано отпущение грехов, избавление от вины, спасение от стыда. Семейная среда, в которой вырос Юнг, не давала ему возможности открыть тайну сексуального насилия. Мальчик оставался один на один со всем этим, прежде всего, с неопределенностью своей мужской идентичности и раненым чувством собственного достоинства. В связи с этим он отстранился от жизни и в своих воспоминаниях рассказывает: «Вся моя юность может быть понята через идею тайны — из-за этого я оказался в почти невыносимом одиночестве». Юнг очень трогательно описывает двойственность своих детских чувств: «Изгнан или избран, проклят или благословен». О своих ранних переживаниях Юнг вряд ли где-то говорит. «С детства в течение десятилетий на это было наложено строгое табу»[31].

Исследования отсроченных последствий сексуального насилия подтверждают, что обычно происходит эмоциональное отстранение и уход в одиночество, онемение из-за стыда и вины. Все симптомы, которые Юнг описывает в связи с двенадцатым годом своей жизни, называя его подлинно «судьбоносным»[32], также могут быть увязаны с пережитым сексуальным соблазнением: диссоциация, отщепление или расщепление на две разные личности, обмороки, эпилептоподобные припадки, самообвинения и идентификация с агрессором, провалы в памяти, бессонница, мучительные мысли и т. д. — все это часто описывают как последствия насилия. «С того времени у меня появились обмороки», врачи «считают, что может быть эпилепсия», «я живу в двух мирах, во мне два разных человека». Многие из его высказываний, соотнесенных с тем, что по дороге из школы его толкнул приятель, читаются совсем иначе с учетом нынешних знаний и результатов исследований. Эти описания выглядят смещением, покровом для совсем другой травмы. «Невроз тоже стал моей тайной, но это была гнусная тайна и поражение», «у меня было чувство гнева на себя самого, я стыдился самого себя». Юнг списывает «примечательную» потерю памяти в то время на свой невроз после несчастного случая. Он не считает своего товарища плохим за его выходку, а берет вину на себя. «Никто другой не виноват», но «с моей стороны все складывалось дьявольски».

Из нашего психотерапевтического опыта мы знаем, что люди пытаются утаить нарциссическую или сексуальную эксплуатацию в детстве и обвинять себя в том, что произошло. Также и тут складывается впечатление, что Юнг очень боялся встретиться лицом к лицу с этой детской травмой. Однако заблокированные чувства неизбежно должны были найти себе какой-то выход, раз их невозможно было интегрировать. У Юнга не было «адвоката» или «свидетеля», как называет Алиса Миллер людей, которые могут помочь в детстве в переработке травмы. Он вырос в семье, которая не могла поддерживать ощущение эмоциональной защищенности. В своих воспоминаниях он пишет, что уже ребенком бывал настороже, когда звучало слово «любовь».