Невеста генерала Грозы - Соня Мишина

Я вздохнула. Отступать действительно было некуда.

— Ладно, — сдалась я и шагнула в приятно пахнущий коридор. — Но, если из меня на завтрак сделают стейк, я буду являться вам каждую ночь призраком и рассказывать в стихах о своей родословной. Все шестнадцать колен. Вы об этом пожалеете сильнее, чем я!

Голос рассмеялся — густым, довольным смехом.

— Договорились! А теперь иди, «пышнотелая красотка». Завтра тебя ждет самое интересное: парад участниц, приветственная речь императора и… первое знакомство с драконами. Постарайся не бить никого в первый же день. Хотя бы до обеда.

Дверь захлопнулась за спиной, оставив меня в коридоре, ведущем к еде и вожделенной помывке. Я пошла на запах хлеба, чувствуя себя так, будто только что заключила сделку с неведомым и очень остроумным придворным.

«Ну что ж, Альриана, — подбодрила я себя. — Либо твоя родословная вскорости украсится именем Грозы… либо закончится вместе с тобой на его обеденном столе. В любом случае, будет не скучно».

И, предвкушая тарелку с бараниной, я зашагала быстрее.

Глава 6

Погоня вслепую

Если бы не отвратительное настроение, которое владело им уже пятый день, генерал Гроза, он же герцог Герт Раттлин Гремучий, никогда бы и носа не показал в таверне «Горгулья на углу», хотя это было самое популярное заведение у драконов, сбежавших от строгих нравов императорского дворца.

Это омерзительно-мерзопакостное настроение овладело генералом не на пустом месте. Гроза, как он сам давно привык себя называть, злился, гневался и ярился. Но разве можно злиться на самого императора? Тем более, когда тот с отеческой улыбкой объявляет, что желает тебе только добра!

…И объявляет отбор драконьих наездниц, чтобы найти тебе пару!

Обычно Гроза не топил горе в бочках с брогом, который все равно не вызывал у драконов ничего, кроме сонливости и икоты, но это был особый случай. Генерал категорически не хотел жениться! И на это у него были свои причины. Об одной из них не знал даже сам император. И то, что ее приходилось скрывать, угнетало Грозу еще больше.

А потому вот уже пятый вечер он, глава Дома Грозы, просиживал штаны на лавке в таверне, словно дорвавшийся до свободы птенец, покинувший родительское гнездо. Перед Грозой громоздился десяток пустых кружек, и он заказал еще столько же: до сонливости ему было далеко, а спал он в последнее время слишком мало ― даже для дракона.

По сторонам Гроза не смотрел: драконы, с их дальнозоркостью, свойственной всем крылатым хищникам, все равно вблизи видели слабо. Настолько, что для чтения приходилось пользоваться моноклями. Впрочем, при мощи и размерах драконов их плохое зрение было проблемой тех, кто вставал у них на пути.

И кто бы мог подумать, что здесь, в таверне, найдется та, кто рискнет это сделать!

Он уловил движение — смутную тень, склонившуюся над его столом, чтобы убрать пустую посуду и выставить полные кружки. Сквозь горький аромат горящих в очаге поленьев и сладковатый запах жареного мяса он едва уловил ее аромат — смесь пота, дорожной пыли и чего-то простого, сдобного, вроде пирогов с вареньем.

Ничего примечательного. Никаких изысканных духов, как у столичных аристократок. Обычная служанка. Он даже не повернул головы, погруженный в мрачные думы на тему брачных уз, которые ему уже почти навязали. Но не заметить пышный бюст, зависший прямо перед его носом, генерал Гроза не мог ― даже без монокля!

Его рука, давно не сжимавшая ничего, кроме оружия и хвостов строптивых дракончиков, напросившихся на поучительную трепку, против воли хозяина потянулась и легла на волнительно-круглый зад. Пальцы сжались сами собой, оценивая его упругость.

Разум, затуманенный гневом и слабым, но обильным возлиянием, отметил: «Приятно. Напоминает лошадиный круп под пятью слоями попоны. Только нежнее и без хвоста».

Мысль не успела оформиться, как мир взорвался.

Сперва — оглушительный рык прямо над ухом: «Р-руки!». Вопль был настолько громким и яростным, что заставил Грозу на мгновение откинуться на спинку скамьи. А затем…

Затем в его тяжелую квадратную челюсть врезался кулак.

Это не было похоже на удар. Это было похоже на падение небольшой, но очень обиженной скалы. Или на шлепок хвостом молодого, но невероятно строптивого дракончика. В глазах у Грозы потемнело, а на языке он почувствовал солоноватый привкус крови. Провел по губе языком — да, разбита.

И тогда его гнев, копившийся пять долгих дней, нашел себе выход. Не на императора. Не на глупый отбор. Не на свою собственную тайну. А на эту трактирную выскочку!

Воздух вокруг генерала затрещал, в волосах заплясали синие искры. Он взвился, готовый изрыгнуть поток ярости, обратить наглую служанку в горстку пепла, ― и бросился прочь из таверны: превращать «Горгулью на углу» в залитое потоками ливня пожарище он не имел права!

* * *

Замерев посреди мостовой, Гроза сжимал и разжимал кулаки.

«Проклятая деревенская булка! — Ярость кипела в нем, горячая и слепая. ― Ты у меня поплатишься!»

Он запрокинул голову к небу. В нем быстро собирались и закручивались в спираль темные грозовые тучи. Тяжелые, как его собственный нрав. Не прошло и пары минут, как разразилась настоящая буря. Хлесткий ветер трепал волосы генерала, пытался сорвать с его плеч развевающийся плащ. Ледяные потоки ливня превращались в пар, соприкасаясь с горячей кожей.

Но, когда первые порывы гнева начали стихать, смытые обильными струями ливня, ум Грозы, отточенный годами тактики и стратегии, невольно начал анализировать произошедшее.

Пусть девица была грубой, наглой и дурно воспитанной, но она смело отстаивала свою честь…

«И, надо отдать ей должное, — промелькнула невольная мысль, — далеко не каждая взрывная тыковка способна нанести удар такой точности…»

Он снова почувствовал жжение в ушибленной челюсти. Удар был мастерским. Четким, быстрым, нанесенным без размаха, с короткой дистанции. Так бьют те, кто дрался не на турнирах, а в настоящих, грязных уличных потасовках. Это было… неожиданно.

И именно это осознание — что его, герцога Раттлина, уложил в лужу один меткий удар какой-то трактирной служанки — заставляло его кровь бурлить с новой силой. Вот что было по-настоящему унизительно. Не сам удар: физическая боль была мимолетной. А та дерзость, та первобытная, дикая отвага, с которой она это сделала. Ни страха, ни подобострастия, ни попытки оправдаться. Просто раз! — и готово.

Он даже не разглядел ее как следует! Помнил только смутный образ: круглые щеки, растрепанные волосы орехового оттенка и яростные глаза, на долю