О русском акционизме - Петр Павленский

А теперь язык психиатрии. Как видит психиатр. Это первый.

– А у тебя было три психиатра после Фиксации?

– Нет, у меня было много. После каждой акции. Освидетельствований штук 8 плюс экспертиза эта. Много. Это после последней акции, Отделения, было три освидетельствования.

А теперь язык психиатрии. «Отмечалось, что собрать анамнез затруднительно». Это то, как они говорят, то, вокруг чего ведется борьба.

«Погружен в бредовые переживания, протестовал против засилья полиции, считал себя художником». Не важно, что ты дальше говоришь, если твои слова предваряет: «погружен в бредовые переживания».

Психиатр сидит с тобой так же как мы сейчас, просто общается. Он болтает с тобой, как простодушный человек, он не показывает своих намерений, а потом диагностирует вообще все, что ты ему говорил, проецирует через оптику патологии.

Если ты открыто говоришь, что ты телевизору не доверяешь, все, у тебя уже завышенная самооценка. Ты кто вообще такой? Если у тебя в жизни есть идея какая-то, все, у тебя экспансивно-шизоидные проявления со склонностью к сверхценным образованиям с идеями реформаторства. Но это не всегда так, например, первая психиатр, с которым была встреча после акции «Шов». Это, наоборот, женщина, которая встала на мою сторону, мне рот еще не расшили.

– Диагноз какой?

– Зашит рот.

– Нет, диагноз в конце? Что это такое?

– Тут написано, наверное: «Колотые раны верхней и нижней губы». И дальше психиатр пишет: «Психически здоров». Это взгляд психиатра, который поддержал, моим диагнозом стала ее позиция.

Дальше документация акции «Туша». Хронологически акция была осуществлена раньше чем «Фиксация, но я решил изменить порядок. Я думаю, что интересно двигаться в бюрократической логике. А бюрократы сначала возмутились «Фиксацией», потом возбудили дело, и только потом удачная подпись дознавателя Капнина связала дело с акцией «Туша». Теперь фотографии. Сначала это два элемента – тело и металл. Потом появляется тряпка, эти полицейские суетящиеся, они сама власть, которая втягивается в пляску собственного опровержения. Они начинают бороться с металлом. Они его боятся. С другой стороны, им хочется как-то накрыть, спрятать, они не знают, что с этим делать, борьба идет. На видео лучше видно. Они ее разрезали, потом опять кидают тряпку, а тряпка каждый раз цепляется, им ее тяжело содрать. У них идет борьба с материалом. Опять ее кинули. Фотографам говорят: «Все, не снимаем».

В конечном итоге они нашли способ ликвидировать. Потащили меня к парадным дверям. Это такой почетный и самый главный вход в Законодательное собрание, в которое они меня втащили, а потом выводили. По-моему, очень торжественно получилось. Тут есть важный момент – медицина как инструмент власти. На фотографии видно – полиция отстранилась, ситуацией руководят медики. Полиция все время к ней обращается.

Медицина – такой же орган власти. Дальше консультация с дежурной психиатрической бригадой, больница. «До очной консультации психиатра вы были помещены в клинико-диагностическую палату ввиду того, что ваше состояние представляло непосредственную опасность для вас». И опять эта забота о безопасности. А то, куда они меня поместили, пожестче любого обезьянника в отделе полиции. Это не место с лежанкой и решеткой, это алюминиевый бокс, все металлическое.

– А окна есть?

– Одно зарешеченное окно и второе, из очень толстого стекла, смотровое окно, за тобой смотрят.

– Ты один там был?

– Я один там был. Я там находился несколько часов. «Вы представляли непосредственную опасность для вас». Можно все этим объяснить – ты опасен для себя, поэтому мы поместим тебя туда, мы же заботимся о твоей безопасности.

Теперь «Свобода», это мост около Спаса-на-крови, где Александра II народовольцы завалили. Он тоже подавлял разные освободительные восстания. Это был призыв – 23 февраля, встаньте на праздник Майдана и защиту своей свободы. По большому счету, высказывание строится на бдительности горожан, пожарных, работников коммунальных служб и прочих придатков власти. Социальная ткань сама себя диагностировала. Ликвидируют огонь в России легко, а разжечь его почти невозможно. Российское законопослушное уныние в сравнении с украинским Майданом. Это же было практически в то же время. Они только 1–2 дня как победили.

Все начинается с рапорта. Недостающий элемент – Курочкин. Реставратор Курочкин ехал в храм. Они записывают в рапорте его показания. Курочкин – важный персонаж в деле. Он транслирует волю власти. Она говорит его показаниями. Это и есть система ценностей режима. Курочкин оказался не рядовым заявителем или кем-то еще.

– Он оказался специалистом?

– Он архетип этой системы ценностей. Этот Курочкин – реставратор. Он всю жизнь посвящает консервации. Он ненавидит ход времени и всегда устремлен назад. В прошлое. Реставрация режима, реакция. Курочкин в 8 утра ехал с семьей на службу в храм. И он расценивает праздник как проявление вандализма. Он возмущен.

– Разве это не абсолютно нормальная реакция обычного человека?

– Что ты подразумеваешь под словом обычный человек? На самом деле ни в коем случае. Курочкин оказался знаком. Эталоном соответствия.

Это показания свидетеля Курочкина, который выступал на одном из судов (см. в приложении). А какой-то дворник, которого они притянули… Узбек, говорил плохо по-русски, он дворником работал. Его спрашивали: «Что вы с утра увидели?» Судья его подталкивает к чему-то. «Я смотрю, горит так все, светло, думаю – праздник начинается». Из-за того, что он просто меньше телевизор смотрит, он меньше подвержен влиянию пропаганды. Плохое знание языка стало его защитой. Дело в том, что он не знал, что его обязывают это транслировать. Он не знал, что от него хотят. И он сказал: «Праздник». Это чистый взгляд.

– А чистый ли это взгляд? Или это взгляд узбека, который не хочет связываться?

– А ему какая разница? Во что ему ввязываться? Он на суде по административному делу, его попросили рассказать, что он видел, и он ничем не рискует. Публики нет, журналистов тоже.

– Жженые покрышки не ассоциируются с праздником.

– Он действительно подумал, что это праздник. Он увидел огонь, флаги, он видел, что… Он слышал шум, ритм. Он как раз услышал утренний набат, призыв и воспринял это как праздник. А Курочкин, он ездит в храм, он хорошо знает, что нужно говорить. И он транслирует это, потому что он и есть функция. Он транслятор. И он, конечно, так возмущен, что даже смог увидеть в темноте с пятидесяти метров повреждение позолоты. Это, естественно, ложь, он не мог этого увидеть. Но он может дать именование. Курочкин видит вандализм.

Искусство может противодействовать этим аппаратам. Вполне очевидно, что если им нужно закрыть человека, у них много возможностей для изоляции. Однако весь смысл в именованиях. Кодов, которые предписывают порядок действий. Того, что является областью понимания любых событий. Понимание предваряет действие.

– Ты говорил, что искусство может противостоять каким-то образом. Поясни.

– Да.

Я делаю этот вывод из своего столкновения с комитетом.

Пока я вижу, что пока ситуация скорее для меня более выигрышная, что они теряют больше, чем получают во всем этом деле. Они хотели закрыть меня на стационарную экспертизу от месяца до трех в психиатрическую больницу. Достаточно времени, чтобы кого угодно объявить сумасшедшим. Столкновение было вокруг этого. Есть разные способы работы с этими аппаратами. Например, регламент молчания объявить.

Суд весь построен по регламентам. Я объявляю регламент молчания в суде, и это начинает действовать на судью. Все вместе действовать – и дело, и позиция, потому что это уже не повседневный конвейер судопроизводства. Беспокойство заставляет судью думать. Полиция во время акций тоже вынуждена думать. Они каждый раз сталкиваются с ситуациями, которые нетипичны для полномочий.

– А ты в суде молчал полностью?

– Да, молчал. С этих судов психиатрии я начал пробовать эти тактики, регламенты молчания.

Первый судья отказал комитету: «В связи с необоснованностью». Тогда как раз первый следователь уволился. Следующая появляется следователь, Климентьева. И она начинает настаивать. Видимо, начальство начинает давить ее, чтобы она заставила пройти меня психиатрическую экспертизу. Она начинает сначала постепенно – одна повестка, она вызывает, вручает повестку, просит, нужно прийти, нужно пройти. Я повторяю: «Отказываюсь проходить экспертизу».

– По тому же делу?

– Да, по вандализму. Я тебе объясняю. Поскольку это для материала, где я не буду комментировать то, что судья записывала. Проведение экспертизы невозможно с неявкой. Следующее. О приводе. Не удалось доставить. Они все более одержимы. Их одержимость начинает приобретать оттенок безумия.