Друзья, любимые и одна большая ужасная вещь. Автобиография Мэттью Перри - Перри Мэттью

В старые добрые времена, то есть до 11 сентября 2001 года, детям, а также любопытствующим взрослым иногда разрешали заглядывать в кабину самолета. Я впервые оказался в такой кабине, когда мне было около девяти лет. Меня так потрясли все эти многочисленные кнопки, внушительный вид командира корабля и вообще весь поток информации, который на меня обрушился, что я в первый раз за шесть лет забыл засунуть в карман руку с изуродованным пальцем. До этого я ее никогда и никому не показывал, настолько мне было стыдно. Пилот заметил мое смущение и попросил меня показать руку. Сгорая от стыда, я вынул руку из кармана, после чего он сказал: «Вот, посмотри». Оказывается, у него не было точно такой же части среднего пальца на правой руке.

Да, у этого замечательного человека, у командира корабля, который знает, для чего нужны все эти кнопки, который понимает все, что происходит в кабине, — и у него тоже не хватает части пальца! С того дня и до настоящего времени — а мне уже пятьдесят два годика — я больше никогда не прятал свою руку. На самом деле из-за того, что я много лет курил, люди часто замечали мой палец и спрашивали, что случилось.

А еще из-за случая с дверью я получил возможность шутить на тему о том, что уже много лет я не могу никому показать средний палец, и поэтому мне приходится подавать команду голосом: «Да пошли вы на…»

У меня могло не быть отца или всех десяти пальцев, но зато у меня с самого начала был острый ум и острый язык. Добавьте сюда мою мать, которая всегда была очень занятой и очень важной персоной и которая также обладала острым умом и острым языком. Правда, были времена, когда я с удовольствием отчитывал маму за то, что она уделяет мне недостаточно внимания, и, скажем так, поступал я не очень хорошо. Здесь важно отметить, что мне вообще никогда не удавалось заполучить его в достаточном количестве — что бы она ни делала, мне никогда не хватало ее внимания. Правда, давайте не будем забывать, что она работала за двоих, в то время как мой старый добрый папочка был занят в Лос-Анджелесе борьбой со своими демонами и желаниями.

Сюзанна Перри (по требованиям профессии мама сохранила за собой отцовскую фамилию), по сути дела, представляла собой героиню Эллисон Дженни из сериала «Западное крыло» — она работала новостным менеджером. Некоторое время мама работала пресс-секретарем Пьера Трюдо, который тогда был премьер-министром Канады и главным канадским бонвиваном. (Одно из их совместных фото, опубликованное в газете Toronto Star, было подписано так: «Пресс-секретарь Сюзанна Перри работает на премьер-министра Пьера Трюдо, одного из самых известных мужчин Канады, но рядом с ним и сама быстро становится знаменитостью».) Представьте себе: вы стали знаменитостью просто потому, что постояли рядом с Пьером Трюдо! Премьер-министр был исключительно учтивым и обходительным человеком с вкрадчивыми манерами и, скажем так, обширными социальными связями: он в разное время встречался с Барбарой Стрейзанд, Ким Кэтролл и своим послом в Вашингтоне Марго Киддер. Однажды Трюдо пригласил на ужин не одну, а сразу трех своих подруг, мотивируя это тем, что мужчине, столь влюбленному в женщин, приходится много вертеться. Таким образом, мама много времени проводила на работе, так что мне приходилось соперничать в борьбе за ее внимание со всей крупной западной демократией и ее харизматичным лидером-меченосцем. (Наверное, в то время ко мне лучше всего подходило определение «ребенок с ключом на веревочке» — был такой мягкий аналог слова «беспризорник».)

Соответственно, мне пришлось научиться быть забавным: сыпать шутками, быстро придумывать остроты и тому подобное — ну, вы знаете эти штучки. Моя мать постоянно находилась в стрессе из-за напряженной работы и к тому же была очень эмоциональной женщиной (и брошенной женой). Я, прикидываясь забавным, научился успокаивать ее до такой степени, что она готовила еду, садилась со мной за обеденный стол и выслушивала меня — а после этого я, конечно, выслушивал ее. Я не виню мать за то, что она работала, — в конце концов, кто-то должен был обеспечивать семью. Я просто хочу сказать, что много времени проводил в одиночестве. (В детстве я пытался и другим рассказать о своем одиночестве, но вместо lonely child, «одинокий ребенок», всегда говорил only child, «единственный ребенок» — так, как расслышал и запомнил эти слова, которые люди произносили в моем присутствии.)

Итак, я был ребенком с острым умом и еще более острым языком. Но, как уже было сказано, у мамы тоже был острый ум и острый язык (а я-то думаю, от кого я получил такие таланты). В результате мы много спорили, но последнее слово всегда оставалось за мной. Однажды, когда мы ссорились на лестничной площадке, ее слова вызвали во мне такую ярость, которую я больше никогда в своей жизни не испытывал. (Мне было двенадцать лет, я понимал, что мать бить нельзя, поэтому ярость обратилась внутрь меня. В зрелом возрасте в подобной ситуации мне пришлось превратиться в алкоголика и наркомана, но не обвинять в своих бедах других людей.)

Меня часто оставляли дома одного. Оставляли настолько часто, что, когда над нашим домом в Оттаве пролетал очередной самолет, я спрашивал бабушку: «А в нем моя мама?» Я всегда боялся, что вслед за отцом она тоже исчезнет, но этого, к счастью, не случилось. Моя мама — красавица, звезда любого собрания. И именно благодаря ей я стал таким забавным.

Когда папа уехал в Калифорнию, мама — красивая, умная, харизматичная женщина, звезда любого собрания — начала встречаться с парнями, которые в свою очередь с радостью встречались с ней, а я, конечно же, в каждом из этих мужчин видел своего папу. Когда над нашим домом в очередной раз пролетал самолет, я спрашивал бабушку: «Кто это полетел? [Майкл?] [Билл?] [Джон?]» (Тут следовало подставлять имя очередного маминого ухажера.) Я постоянно терял отцов, меня постоянно бросали на границе. В результате в моих ушах всегда звучал рев реки Ниагары, и даже лошадиная доза фенобарбитала не могла заставить его замолчать. Бабушка сюсюкала со мной, со щелчком открывала мне банки диетической колы, и этот звук вместе со слабым ароматом лакрицы навсегда связал мои вкусовые рецепторы с чувством потери.

Что касается моего настоящего отца, то он звонил нам каждое воскресенье, и это было здорово. После завершения работы в фолк-группе Serendipity Singers он трансформировал свое исполнительское мастерство в мастерство актера — сначала в Нью-Йорке, а затем в Голливуде. Конечно, он был тем, кого иногда называют середнячком от искусства, но его карьера довольно стабильно шла вверх, и в итоге он стал героем рекламы Old Spice. В это время я чаще видел его лицо по телевизору или в журналах, чем в реальности. (Может, именно поэтому я и стал актером?) «А знаете, кто насвистывает мелодию Old Spice? Да это мой папа!» — так говорил закадровый голос в одном рекламном ролике 1986 года. А в кадре в это время показывали, как светловолосый мальчик с короткой стрижкой обнимает за шею моего настоящего отца. «Мой практически идеальный муж», — произносит в другой рекламе улыбающаяся светловолосая женщина, и, хотя все это шутки, мне никогда не было смешно. «На него можно положиться, он хороший друг…» — говорилось в еще одном ролике…

Позднее, когда прошло достаточно много времени для того, чтобы разлука с отцом стала выглядеть неприлично, мне на шею повесили табличку с надписью «несовершеннолетний без сопровождения взрослых» и отвезли в аэропорт, чтобы отправить в Лос-Анджелес. Всякий раз, когда я навещал его там, я снова и снова осознавал, что мой папа был человеком забавным, обаятельным и очень красивым.

Он был идеален, а мне даже в том возрасте в отце нравилось то, чего у меня быть не могло.

В итоге вышло так, что отец стал моим героем, а на самом деле — супергероем: в какую бы игру мы ни играли, я всегда ему говорил: «Давай ты будешь Суперменом, а я Бэтменом!» (Хороший психолог мог бы сказать, что мы играли эти роли вместо того, чтобы быть настоящими папой и Мэттью, потому что наши настоящие роли были для меня слишком запутанными. Но я вряд ли смогу прокомментировать такое высказывание.)