Разгадай меня (сборник) - Тахира Мафи

Но мои истинные мотивы умрут вместе со мной.

Я буквально падаю на кровать. Кладу руку на лоб и провожу ею по лицу. Я никогда бы не подсадил к ней Кента, если бы смог выкроить время и самому стать «подсадной уткой». Каждый мой шаг был ошибкой. Каждая тщательно просчитанная комбинация заканчивалась провалом. Мне хотелось лишь понаблюдать, как она проявит себя в общении с другим человеком. Изменится ли она, разрушит ли она обычным разговором выработанные мной вероятностные прогнозы. Но вид того, что она с кем-то говорит, сводил меня с ума. Я ревновал. Смешно. Я хотел, чтобы она узнала меня, чтобы она говорила со мной. И тогда я испытал странное, необъяснимое чувство, что она, возможно, единственный человек в мире, который мне небезразличен.

Я заставляю себя сесть. Со злобой смотрю на зажатый в руке блокнот.

Я потерял ее.

Она меня ненавидит.

Она меня ненавидит, а я испытываю к ней отвращение и, вероятно, никогда ее больше не увижу. Все это – результат моих «трудов». Этот блокнот, наверное, – единственное, что у меня от нее осталось. Моя рука застыла над обложкой, словно подталкивая меня открыть его и вновь обрести ее, хотя бы ненадолго, хотя бы на бумаге. И в то же время я охвачен ужасом. Это добром не кончится. Там может оказаться то, что мне совсем не захочется увидеть. А что, если она поверяла дневнику свои мысли о чувствах к Кенту? Тогда я могу выброситься из окна.

Я бью себя кулаком по лбу. Делаю глубокий вдох, чтобы совладать с собой.

Наконец, я открываю блокнот. И вижу первую страницу.

И лишь теперь я начинаю понимать истинный смысл того, что я нашел.

Я без конца думаю о том, что мне надо сохранять спокойствие, что все это у меня в голове, что все будет хорошо, что кто-то прямо сейчас откроет дверь, кто-то выпустит меня отсюда. Я без конца думаю о том, что это случится. Я думаю о том, что это должно случиться, поскольку подобные вещи просто не случаются. Такое не происходит. Людей не забывают вот так. Не бросают вот так.

Такое просто не происходит.

Мое лицо – в запекшейся крови от удара, когда меня швырнули на землю, а руки у меня до сих пор трясутся, даже когда я сейчас пишу. Эта ручка – моя единственная отдушина, мой голос, поскольку мне не с кем поговорить и некуда нырнуть, кроме как в глубь себя, а все шлюпки уже заняты, и спасательных жилетов больше не осталось, а я не умею плавать-не умею плавать-не умею плавать, и мне все тяжелее. Мне все тяжелее. В груди у меня как будто миллион воплей, но их надо сдержать, потому что что толку кричать, если тебя никогда не услышат, а меня здесь никто не услышит. Никто и никогда.

Я научилась не мигая смотреть на все.

На стены. На свои руки. На трещины в стенах. На сгибы на пальцах. На серые пятна на бетоне. На свои ногти. Я выбираю предмет и смотрю на него, наверное, часами. Я держу в голове время, считая уходящие секунды. Я держу в голове дни, записывая их. Сегодня день второй. Сегодня второй день. Сегодня день.

Сегодня.

Как же холодно. Как же холодно-холодно-холодно.

Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.

Я резко захлопываю блокнот.

Рука у меня снова дрожит, и на сей раз я не могу совладать с ней. Теперь дрожь исходит откуда-то изнутри меня, от глубокого осознания того, что именно я держу в руках. Дневник не о том, что происходило с ней здесь. Он не имеет отношения ни ко мне, ни к Кенту, ни к кому бы то ни было. Этот дневник – хроника дней, проведенных ею в сумасшедшем доме.

И вдруг этот маленький потертый блокнотик становится мне дороже всего на свете.

Глава 10

Сам не знаю, как мне удается так быстро добраться до своих апартаментов. Мне лишь известно, что я захлопнул дверь в спальню, открыл дверь в кабинет и заперся там изнутри. И вот я сижу за столом, отодвинув бумаги и секретные донесения, уставившись на истертую обложку блокнота, который читаю с леденящим ужасом. В этом дневнике есть что-то очень личное. Создается впечатление, что его листы связаны между собой чувствами бесконечно одинокого человека и наиболее страшными моментами его жизни. Она писала все это в самые тяжкие моменты своей недолгой семнадцатилетней жизни, и я думаю, что мне удастся то, чего я всегда хотел.

Заглянуть в ее мир.

И хотя напряженное ожидание буквально убивает меня, я вдруг очень остро ощущаю, каким горьким может быть разочарование. Я отчего-то теряю уверенность в том, что мне хочется познать ее мир. И все-таки хочется. На все сто.

Я медленно открываю блокнот и переворачиваю страницу. День третий.

Сегодня я начала кричать.

Эти четыре слова ранят меня больнее всего на свете.

Моя грудь вздымается, мне трудно дышать. Но я заставляю себя читать дальше.

Очень скоро я понимаю, что в записях нет никакой упорядоченности. Похоже на то, что она опять начала сначала, когда странички кончились и она убедилась, что свободного места больше нет. Тогда она стала писать на полях и поверх старого текста мелким, почти нечитаемым почерком. Повсюду нацарапаны какие-то числа, иногда одно из них встречается множество раз. Частенько одно и то же слово написано, зачеркнуто, обведено кружком и подчеркнуто. Почти на каждой странице перечеркнутые предложения и целые абзацы.

Одним словом – полный хаос.

У меня сжимается сердце, когда я понимаю, что ей пришлось пережить. В свое время я строил догадки насчет того, какие страдания она испытывала, будучи запертой в жуткой полутемной клетке. Но, убедившись в этом воочию, я уже жалею о том, что оказался прав.

И теперь, даже прилагая все силы к тому, чтобы прочесть ее записи в каком-то хронологическом порядке, я убеждаюсь, что не могу разгадать метод, с помощью которого она все нумеровала. Разобраться в системе, на которой построен дневник, под силу только ей одной. Я могу лишь листать блокнот и выискивать наиболее связные куски текста.

Мой взгляд замирает на одном из фрагментов.

Как это странно – никогда не знать покоя. А лишь знать, что, куда бы ты ни шел, тебе негде укрыться. Что боль может в любой момент обрушиться на тебя. Я никогда не чувствовала себя в безопасности: ни выходя на улицу, ни все 14 лет, что я прожила дома. Психушка каждый день убивает людей, этот мир уже научил меня страху, а мой дом – по-прежнему то место, где отец каждую ночь запирал меня в комнате, а мать беспрестанно орала на меня, потому что я чудовище, которое ей приходится растить.

Она всегда говорила, что все дело в моем лице.

Есть в моем лице что-то такое, повторяла она, чего она на дух не переносила. Что-то в моих глазах, в том, как я смотрела на нее, что-то в самом факте моего существования. Она всегда кричала, чтобы я не смотрела на нее. Как будто бы я брошусь на нее. «Не смотри на меня!» – визжала она. Не смотри, и все тут.

Однажды она засунула мою руку в горящий камин.

Просто посмотреть, загорится ли она. Просто проверить, нормальная ли у меня рука, сказала она.

Мне было тогда 6 лет.

Я запомнила это, потому что у меня был день рождения.

Я швыряю блокнот на пол.

И тут же вскакиваю, пытаясь унять лихорадочно бьющееся сердце. Я запускаю руку в волосы. Как мне близки эти слова, как знакомы. История ребенка, над которым издевались родители. Запертого и забытого. Как все это мне знакомо.

Я никогда в жизни не читал ничего подобного. Такого, что пробирало бы меня до глубины души. И я знаю: не надо было это читать. Каким-то образом я осознаю, что мне это не поможет, ничему меня не научит, не даст мне никаких зацепок по поводу того, где она могла скрыться. Я лишь знаю, что сойду с ума, если продолжу чтение.

Но я не могу ничего с собой поделать и снова тянусь к дневнику.

Опять открываю его.

Сошла ли я с ума?

Случилось ли это?

Как я об этом узнаю, и узнаю ли?

Переговорное устройство вдруг издает пронзительный визг, так что я чуть не падаю со стула и хватаюсь за стену. Дрожь в руках не унимается, на лбу выступает испарина. Перевязанную руку нестерпимо жжет, а ноги делаются ватными. Мне приходится собрать в кулак всю свою волю, чтобы мой голос звучал обыденно, и нажимаю кнопку.

– Что такое? – недовольно спрашиваю я.

– Сэр, я хотел узнать, все ли у вас… то есть построение, сэр, если, конечно, я не перепутал время… Прошу простить, что побеспокоил…

– Бога ради, Делалье, – отвечаю я как можно более спокойным голосом, – перестаньте наконец извиняться. Уже иду.

– Слушаюсь, сэр, – говорит он. – Благодарю вас, сэр.

Я отпускаю кнопку.

Затем беру блокнот, сую его в карман и иду к двери.

Глава 11

Я стою на краю помоста, возвышающегося над плацем, и смотрю на тысячи лиц, глядящих на меня немигающими глазами. Это мои солдаты. Они стоят в шеренгах по одному, одетые в повседневную форму. Черные рубашки, черные брюки, черные ботинки.