Вдовье счастье - Даниэль Брэйн

Я позволяла себе от стресса то, что никогда в жизни не допускала — унижать тех, кто от меня зависит. Творилось непонятное и с моим телом, и с разумом. Вместо намерения выяснить все и сразу — страх перед пастырем, затмевающая все на свете любовь к детям, привычка к холоду, боль в груди, звериное желание забиться в нору, прибрав поближе малышей… Словно я была уже не только лишь я, что-то осталось во мне от той, чье место я заняла, и где часть ее, где часть меня, я не разбирала. Я сволокла с кровати тяжелое ватное одеяло, успела мимоходом подумать, что под таким и спать в таком холоде, а потом…

Холод. Что сказала старуха? Я чуть было не угорела? И еще — что я удумала?

Я кинула одеяло прямо на пол, туда же полетела подушка. Я подошла к печи — нет, нет, нет, то есть — да, кашель и тошнота действительно признаки отравления угарным газом, но не могла же мать четверых детей…

Я ощупывала печь. Или камин, белый, каменный, под потолок, еще теплый. Старуха упоминала про заслонку. Она винит во всем меня, карга, но какой бы ни была эта барыня дурой, она не могла не знать, что угарный газ опасен для всех, кто находится в доме. Ей безразлична прислуга? Пускай, но ей точно не наплевать на детей. Больше того, она сто процентов не сделала бы то, что сделала я…

Я, зажав рот, чтобы не заорать, схватила впопыхах забытый Палашкой кувшин и щедро вылила воду на вспыхнувшее одеяло, потом выплеснула остатки воды из таза и прикрыла им зияющую черную плешь, чтобы перекрыть поступление кислорода. Черт, но вот барыня, Вера Андреевна — ее и зовут так же, как меня — никогда бы не бросила одеяло рядом с горящей свечой. Она бы до своих лет не дожила, не соблюдая элементарную технику безопасности.

Печь.

Ее недавно топили, но комнату проветрили, потому так и зябко. Я шарила руками по стенкам, вспоминая и книги, и фильмы, и дергая все, что хоть как-то выступало из кладки. Роста мне не хватало, я уже встала на цыпочки. Где же здесь…

Я подхватила неожиданно выпавшую чугунную заслонку обеими руками и, оставив на потом оценку ущерба, присела и положила ее на каменный пол перед печью. Платье отправится в утиль, ковер тоже, он лежит далеко, но ему досталось, и черт с ним, все равно раздражает этот цвет, пара дней, и я начну квакать. Я, не подумав, растерла по своим тонким, бледным рукам золу, не зная, радоваться мне скоропалительным выводам или принять их за логическую ошибку и как можно скорее дать из этого дома деру.

Я тот еще Пуаро, но подходила ли барыня к печи? Могла, она должна знать, как это работает, но спальня только что была идеально чистая, а судя по тому кошмару, что я устроила, за час последствия не устранить. Заслонка тяжелая, выскакивает слишком легко, невысокой изнеженной Вере приходится до нее тянуться, но ей нужно было закрыть заслонку, а не вытащить ее?

Все равно: заслонка держится в пазах на честном слове, с нее летит зола, которая рассеялась бы по полу, оставив хоть какие, но следы. Примем пока, что старуха на хозяйку клевещет, хотя, вероятно, и не со зла, и это безусловно хорошая новость.

Новость скверная — Вера не сама закрыла заслонку. Кто-то пытался ее убить.

Глава четвертая

— Спишь, подлая? — вне себя от злости прошипела я. Кажется, должно быть еще про селедку в ейную харю… Старуха привстала, закрутила головой, подслеповато щурясь в полумрак, я оглянулась на спящих детей и швырнула ей подушку и одеяло. — Постели мне здесь и убирайся!

Девочка тихонько захныкала, я поспешно подошла к кроватке, осторожно коснулась рукой лобика — слава богу, не горячий, ей что-то приснилось или мы потревожили ее сон.

Моя девочка. Моя дочь. Мои дети! Благословение — на одной чаше весов, на другой — все, что на меня навалилось. Я справлюсь! Неясная ярость вцепилась клещами в глотку и придала невероятных сил, скажи мне сейчас кто-то что поперек, и я порву в клочья голыми руками. Нежность к малышам подпитывала этот вулкан, и лава ненависти бурлила и обжигала.

Неизвестная мне тварь пару часов назад попыталась убить их мать, но теперь я их мать, и клянусь, я тебя найду, и ты пожалеешь, что родился на свет.

Поглаживая по шерстке пробудившееся во мне чудовище, я поправила малышке подушечку, натянула на плечи одеяльце, быстро глянула, как остальные дети. В комнате было тепло, малыши глубоко и ровно дышали, но меня то ли черт, то ли здравый смысл дернул проверить пеленки.

Так рождается монстр. И что мне сделать? Заорать, приказать высечь на конюшне ленивую наглую бабу? Самой прямо здесь надавать ей оплеух?

Старуха тем временем уже застелила скамейку и, выпрямившись, таращилась на меня с нахальной ухмылочкой: мол, барыня, ложись почивай на голую-то деревяшку нежными косточками. Мое перекошенное лицо старуха приняла стоически, но, может, ей некуда было от меня удирать.

Я сдержалась. Ради детей, ради себя — мне о себе надо очень сильно заботиться, кроме меня, никто не подумает о малышах. Я даже гримасу превратила в вежливую улыбку.

— Принеси матрасик чистый, простыню, — стараясь не украсить речь крепкими рабочими словцами, которые неоткуда нежной барыньке знать, процедила я. — Одежку детскую принеси чистую да мне чая.

— Чай! — старуха всплеснула руками. — Откель у нас чай? Палашка давеча искала, так нету!

— Одежды и белья тоже нет?

— Да что, барыня, ты ночью удумала? — недоумевающе сопротивлялась старуха, и я не могла понять — это ее нормальное поведение или она действительно не возьмет в толк, что я от нее требую и почему. — До утра барчонок поспит, то ж дите, на него пеленок не напасешься! Чего на тебя нашло-то, матушка, ась?

Я нашла в себе силы перевести дух. Никакого злого умысла, просто старуха, как привыкла, завалилась спать, недовольна моим появлением и тем, что я с какой-то блажи хочу от нее непонятного.

— Неси, Агафья, — гневно повторила я, придумав ей наугад имя, и старуха по-гусиному начала обходить меня по широкой, насколько было возможно в маленькой детской, дуге, негромко ворча:

— Ой скаженная! Лукея я, барыня, а и впрямь тронулась! — она подошла к