История и поэзия Отечественной войны 1812 года - Федор Николаевич Глинка

и в тот же день предположено сооружение храма Христу Спасителю»[55]. Н. И. Греч вспоминал об издании журнала «Сын отечества»: «Вышла первая книжка и была принята публикою с одобрением, какого я не ожидал. Накануне выхода второй книжки Сергий Семенович <Уваров> прислал за мною и сообщил мне известие об освобождении Москвы. В третьей была напечатана его статья (под заглавием „Письмо из Тамбова“), в которой предрекалось сооружение колонны во славу государя, с надписью: „Александру I, по взятии Москвы не отчаявшемуся, благодарная Россия“»[56].

Когда понятие отечественной войны приобрело характер государственного официоза и стало использоваться для поддержания авторитета власти, неизбежно должна была появиться и противодействующая этому тенденция, которая нашла наиболее яркое выражение в «Войне и мире» Л. Н. Толстого. Поскольку события романа связаны с историей наполеоновских войн и Отечественной войны 1812 года, фразеология отечественной войны кажется вполне естественной для этого произведения.

Однако Толстой ни разу не употребляет не только сочетание отечественная война, но и вообще прилагательное отечественный. Правда, слово отечество (со строчной буквы, только дважды с прописной) встречается в романе достаточно часто, хотя и неравномерно. В двух первых томах, до событий 1812 г., — всего 6 раз, и всегда в речи героев. В третьем и четвертом томах «Войны и мира» слово отечество употребляется гораздо чаще: 39 раз, и 1 раз — слово соотечественник, при этом снова в речи героев. Здесь постоянно встречаются уже знакомые нам конструкции: «служу государю и отечеству», «изменил своему царю и отечеству», «верность царю и отечеству и ненависть к французам, которую должны блюсти сыны отечества». С началом войны репертуар конструкций становится разнообразнее: «долг и любовь к отечеству», «любезное наше отечество», «доброе и усердное Отечество», «защита отечества», «оборонять соотечественников», «враги отечества», «судьба… Отечества», «разрушить храм своего отечества», «положении отечества», «плакать об участи моего отечества», «оскорбленное отечество в потере Москвы», «польза отечеству, для которого я готов умереть», «Александр I <…> первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве». И, разумеется, отец отечества, император должен был произнести следующие слова: «Благодарю вас от лица отечества»[57].

Толстой высмеивает и опровергает всю эту риторику: «Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.

— Да и не время рассуждать, — говорил голос этого дворянина, — а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. — Дворянин ударил себя в грудь. — Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя-батюшку! — кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. — Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, — кричал дворянин»[58].

В изображении этого дворянина Толстой использует текст воспоминаний Сергея Глинки, так что этот образ можно рассматривать как пародию на восторженного издателя «Русского вестника»: «Вслед за этим мужчина лет в сорок, высокий ростом, плечистый, статный, благовидный, речистый в русском слове и в мундире без эполетов (следственно отставной), о имени его некогда было спросить, возвыся голос, сказал: „Теперь не время рассуждать: надобно действовать. Кипит война необычайная, война нашествия, война внутренняя. Она изроет могилы и городам и народу. Россия должна выдержать сильную борьбу, а эта борьба требует и небывалой доселе меры. Двинемся сотнями тысяч, вооружимся чем можем. Двинемся быстро в тыл неприятеля, составим дружины конные, будем везде тревожить Наполеона, отрежем его от Европы и покажем Европе, что Россия восстает за Россию!“»[59] Начало и конец реплики героя у Л. Толстого буквально повторяют соответствующие места из речи героя Сергея Глинки. Середина составлена из общих штампов, которые можно найти как у Сергея Глинки, так и у других авторов: не пожалеем крови для защиты веры, престола и отечества; сыны отечества. Все индивидуальное в речи персонажа Сергея Глинки, отражающее поиск самим авторов определений специфики войны 1812 года, Толстой опускает, ему это не нужно.

Лишь в редких случаях обращение к этой риторике отечества оправдывается неподдельным чувством и наивностью выражения. Петя Ростов по молодости лет не умеет сказать иначе: «Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… — Петя остановился, покраснел до поту и проговорил-таки: — когда отечество в опасности»; «Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому-нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов…» По природе не речистый Пьер так же не умеет иначе выразить свою мысль: «…я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству»[60].

Мудрый же скептик Кутузов боится этой риторики: «Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: „Для блага отечества? Ну что такое? Говори“». Впрочем, иногда Кутузов и сам прячется за эту риторику. Приняв решение оставить Москву, он говорит своему штабу: «Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я — приказываю отступление»[61].

И уже полностью разоблачает риторику отечества Николай Ростов, размышляющий над рассказом о подвиге генерала Раевском в бою при Салтановке: «Во-первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, — думал Ростов, — остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И, стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут,