О добром разбойнике Румцайсе, Мане и сыночке их Циписеке - Вацлав Чтвртек

— Ты чего так тяжко вздыхаешь, ноша-то у тебя лёгкая? — спрашивает Румцайс.

— Потому и вздыхаю, что мешок пустой, — отвечает Команек. — Только что он был полон пшеницы, я отнёс её на мельницу, чтоб смолоть муку, а мельник отобрал её у меня.

Румцайс так нахмурился, что лес вокруг покрылся мраком.

— Присядь, Команек, на берегу. Я как раз держу путь на мельницу, — говорит Румцайс. — Что мельник взял, то и вернёт.

Забросил он пустой мешок Команека за спину и лёгкой разбойничьей поступью зашагал дальше вверх по течению.

Мельница была очень красивая, и механизм её работал как часы, мельничное колесо вертелось, вода через него журчала-переливалась. И повсюду возле мельницы стояли мешки с мукой, как солдаты на параде.

А на галерее курил мельник, весь белый белый, тёмного пятнышка на нём не было. Румцайс протянул ему мешок.

— Ты забрал у подольховского батрака Команека пшеницу. Верни её.

Мельник оглядел себя, будто голубь, когда охорашивается, и небрежно бросил:

— Это всякий может сказать.

— Тогда смотри, — сказал Румцайс. Ухватил он мельничное колесо за спицы и остановил мельницу. — Вот. И пока не вернёшь Команеку пшеницу, не смелешь ни зёрнышка.

Мельник выслушал его и насмешливо заметил:

— Ты отпустишь это колесо.

— Не отпущу.

— А вот и отпустишь, — повторил мельник, кликнул кого-то, и на галерею вышла его дочь.

Девушка, выращенная на белых булочках да румяных яблочках, была очень хороша собой. Она оперлась о столб и улыбнулась Румцайсу. И ещё раз улыбнулась. Улыбалась и улыбалась. Румцайс попробовал отвести глаза в сторону, да ничего не вышло, и он снова уставился на Мельникову дочку. Мельничное колесо вырвалось у него из рук, и Румцайс вздохнул:

— Твоя взяла.

А Маня всё это время сидела у криницы возле пещеры и начищала тряпочкой медные гвоздики на подаренной шарманке. Вдруг из криницы выпрыгнул лягушонок и говорит:

— Поспеши с шарманкой на верхнюю мельницу!

— Что такое?

— Беги скорей!

Маня схватила шарманку и побежала. Прибежала на мельницу и всё увидала.

Так вот что вы задумали против моего Румцайса! — воскликнула Маня и завела шарманку — стала крутить ручку в обратную сторону.

Что тут началось! Всё пошло наоборот: мука из мешков посыпалась назад в жернова, превращаясь в зерно. И так мешок за мешком. Когда остался один мешок муки, Румцайс крикнул:

— Хватит, Маня!

Маня остановила шарманку, Румцайс взвалил полный мешок на спину, и они отнесли его на берег Команеку.

Мельник выбежал на галерею, грозил Румцайсу, стращал его, тряс мукой из рукавов:

— Ну, постой, Румцайс! Скоро твоим проделкам наступит конец! Прошёл слух, что его светлость князь пожаловался государю-императору в Вену и император на тебя осерчал!

Но Румцайс до того смеялся, вспоминая про случившееся на мельнице, что прослушал эту угрозу.

Как Циписек родился

В один прекрасный день Маня вышла из пещеры и говорит:

— Румцайс, у нас родился сынок, мы назовём его Циписек.

— В честь такого светлого события я дам салют из пистолета! — воскликнул обрадованный Румцайс.

Зарядил он пистолет жёлудем и так грохнул, что гром выстрела донёсся до самого города Ичина.

— А теперь я погляжу на нашего сыночка.

Циписек лежал в колыбельке, выдолбленной из еловой колоды — ель ведь мягче дуба и к тому же приятнее на ощупь. Под головкой у него была подушечка из мха, а накрыт он был лопуховым листом.

— Знаешь, Маня, я сошью ему ботиночки, — решил Румцайс.

Маня спросила, в своём ли он уме.

— Ведь Циписек раньше, чем через год, не начнёт ходить.

— Этот парень пойдёт через неделю, если считать от воскресенья, гордо возразил Румцайс.

— Похвалялась синица море спалить, — улыбнулась Маня и пошла в лес к пчёлам, попросить у них воска натирать Циписека после купанья.

А Румцайс принялся шить ботиночки. Он не забыл своего прежнего сапожницкого ремесла, быстро и ловко сшил их из молодой грабовой коры и украсил яркими пёрышками сойки.

Надел он ботиночки Циписеку, заботливо накрыл его лопуховым листом и пошёл поискать кленовой коры на курточку и буковой — на штанишки.

Ходил он, ходил от дерева к дереву и всё не мог найти подходящей. Он углубился далеко в лес и вдруг услышал, что Маня зовёт его:

— Где ты там с Циписеком гуляешь? Положи его назад в колыбельку!

Румцайс побежал к пещере и на бегу крикнул ей:

— Я бы рад положить Циписека назад, да только не уносил я его!

Маня подняла лопуховый лист в пустой колыбельке, перевернула его, повернула так и эдак и заплакала:

— Видно, его ястреб утащил. Или лисица. А может, барсук приходил. Или ворона украла.

Румцайс молча сидел на пне и заряжал пистолет самым крепким жёлудем, какой нашёлся у него в кармане.

— Кто его взял, тот его и вернёт.

Зарядил он пистолет, прижал бороду, чтоб уши ему не закрывала, и прислушался — не плачет ли где Циписек в лесу.

Справа жужжали пчёлы и посапывал барсук, слева цокали оленьи копытца и топали заячьи лапки. Сзади ничего не было слышно — так тихо там ходили лисы. Над головой шуршали крыльями ястребы и вороны, но так беззаботно, что сразу было ясно: у вороны и у ястреба совесть чиста. Всё это слышал Румцайс левым ухом. Правым ухом он услышал, как далеко за порубкой кто-то щёлкает орешки.

— Многое я слышу, — произнёс он. — Но всё это не наш Циписек.

Погладил он ласково Маню по щеке и лёгким разбойничьим шагом стал вдоль и поперёк прочесывать Ржаголецкий лес, Циписека искать. Острым взглядом проглядывал он каждый тёмный уголок. Нигде ничего. Слышно только, как за лесосекой кто-то щёлкает орешки. Румцайс перешёл через просеку и углубился в сосняк. Вдруг на голову ему упала скорлупа от ореха. Смотрит Румцайс: в дупле сосны сидит белка с тремя бельчатами. И Циписек с ними, разгрызает орехи и кормит белку и бельчат.

Румцайс пригладил брови и нацелил на белку пистолет, заряженный жёлудем.

— Так это ты украла нашего Циписека!

— Я? — удивилась белка. — Он сам пришёл. Прибежал по дорожке и взобрался к нам сюда.

Залез Румцайс на дерево и убедился, что белка сказала правду: у Циписека на его первых ботиночках подошва почти совсем была сношена.

— Он пришёл сам, — повторила белка. — Я-то уж устала чистить орехи, вот Циписек и взялся мне помогать.

Румцайса охватила такая гордость за Циписека, что ему пришлось трижды выстрелить из пистолета.

Первый выстрел — чтоб Маня знала: Циписек нашёлся.

Второй — чтоб Маня догадалась: Циписек сносил первые ботиночки.

А третий раз он выстрелил просто так, от радости.

Как стало ясно, что у Циписека доброе сердце

На другой же день Румцайс сшил Циписеку крепкие башмачки, уже не из коры, а из ласочьей кожи. Обул он их Циписеку и говорит:

— Хватит тебе лежать в колыбельке, будешь мне помогать.

Маня на скорую руку сшила Циписеку кленовую курточку и буковые штанишки. На голову надела ему сосновую шляпку с живыми цветами. И послали его в лес, чтоб он там огляделся малость. Разбойничьего сыночка за ручку не водят, он всё сам делает.

Когда Циписек затерялся среди деревьев. Румцайс сказал Мане:

— Жди его дома, а я схожу в Ичин.

Пришёл Румцайс в Ичин и услышал на базарной площади ужасный крик. Стоит у фонтана посреди площади смотритель княжеских прудов, рыбник Котя, и кричит на лудильщика Гамишека, что тот у него из пруда украл карпа.

— …Огромного карпа, толстого, будто бочонок! — кричал Котя, покраснев, как малина.

— Не брал я его! — отпирался Гамишек, и тоже довольно громко.

Румцайс задумался и спрашивает у Коти:

— Не шуми, а лучше объясни, сколько у тебя осталось к пруду карпов без того, что, как ты говоришь, выловил Гамишек?

— Почём я знаю? — разоряется Котя.

— С чего же ты взял, что одного тебе не хватает? — заметил Румцайс и собрался идти дальше.

Только это Котю не успокоило, а ещё больше раззадорило — как это, мол, его, рыбника, разбойник судит!

— Отдавай карпа назад!

От их крика под арками галереи, окружавшей городскую площадь, стоял страшный гул.

А Циписек меж тем дошёл до лесного озера, где хозяйничал водяной Ольховничек.

Водяной как раз сидел на своей вербе и уже издалека закричал Циписеку:

— Ты небось румцайсовский! Ну весь в папу, живой портрет!

А Циписек на это:

— А ты кто?

— Не узнаёшь водяного? — удивился Ольховничек.

— Как я узнаю водяного, если я никогда ещё не видел даже озера!

— А озеро вот оно, — показал Ольховничек, обошёл вокруг камышей и снова забрался на вербу и уселся там с грустным видом.

Циписек, глядя на него, покачал головой:

— Отчего ты такой невесёлый?

— Потому что я ничего, кроме озера, в жизни не видел, — вздохнул Ольховничек. — Сижу тут на вербе и смотрю на воду.

— Что ж ты нигде не бываешь? — поинтересовался Циписек.

— Если сюртучок мой высохнет, мне конец, — объяснил Ольховничек.