Степная барышня - Авдотья Панаева

– - Что ты?

– - Вот те Христос!

– - Вот как! А где он?

– - Пошел к нам. Барышня побежала домой, чтоб Оську прислать

Прохор умильно сказал:

– - Ну вот и жених.

Федосья плюнула так сильно, что чуть не достала до противоположного берега; вслед за тем посыпалась из уст ее неслыханная брань на Прохора. Я дивился изобретательности прачки и равнодушию кучера, который лег животом на траву и, пощипывая ее, не подымал глаз, пока Федосья бранилась; как только гнев ее стал стихать, он довольно мягким голосом спросил:

– - Когда стирала?

– - Вчера! -- не так уже сердито отвечала Федосья.

– - Что-то больно зажились на ярмонке, чай, на корню весь хлеб протранжирили?

– - И ты туда ж! Рад зубы-то скалить! -- с прежним гневом возразила Федосья.

– - Ну что кричишь? А тебе что? Небось, купили что-нибудь?

– - Почище вашего богача. Тику, башмаки.

– - Чай, вздернешь нос, как напялишь башмаки? -- насмешливо заметил Прохор.

– - Известно, на мужика не буду смотреть!

– - Ишь ты!

– - Да!

Разговор замолк. Через минуту Прохор таинственно спросил:

– - Поджидала нашего-то?

– - Только что и свету, что ваш! Так и есть! Плевать мы хотели!

И голос Федосьи принял снова раздражительный тон.

– - Ах, Петровна, Петровна! Упустили вы! Не успели приколдовать-то! -- так грустно произнес Прохор, что я не знал, как растолковать его слова.

– - Как же! Приворожишь его! Волком глядел всегда.

– - Угораздило его тогда съездить в город; сидел бы в деревне, может статься, и уладилось бы все.

– - Что попусту болтать, Прохор Акимыч. Лучше до свадьбы все узнал, чем после бы попрекал. Не найти ей жениха, как они ни бейся. Кто захочет знаться с ними! Мы как, знаешь, приехали в город, на нас так и таращат глаза, словно мы с того света пришли.

Голос у Федосьи вдруг оборвался; она как будто глотала слезы.

– - Архипка, окаянный, встретил меня добрым словом. Что, говорит, зачем приехали? В остроге посидеть! Вишь! А! Всякий разбойник зубы скалит! Ведь насилу в трактир пустили. Нет, говорит, у нас порожних номеров. Ах он окаянный, татарин, злодей!

Последние слова были произнесены с рыданием, которое, однако, скоро кончилось громким и частым сморканьем.

Я смотрел на Прохора: он лежал по-прежнему на животе, только лицо свое уткнул в шапку, которая лежала у его бороды.

– - Прощай, Прохор Акимыч,-- сказала Федосья очень ласково, после долгого молчания.

– - Идешь! -- хриповато произнес Прохор, лениво вставая.

– - Завтра на лошади приедешь за водой? -- спросила Федосья.

– - Баню приказано истопить.

– - Чтоб ему задохнуться! -- проворчала Федосья и, сказав еще Прохору "прощай", удалилась с ношею мокрого белья.

Скрип корзины долго еще слышался посреди тишины.

Прохор после ухода Федосьи сидел несколько минут в одном положении, повесив голову на грудь и пощипывая густую свою бороду. Потом он стал потягиваться и снова задумался. Стук экипажа, ехавшего мне навстречу, заставил его вспомнить свою обязанность; он, взяв бочонок, подлез на корточках к воде и начал топить его. Я вышел из своей засады и окликнул его. Прохор тоже несколько испугался, но не выпустил из рук бочонка. Он снял шапку.

– - Спасибо за лошадь, чуть шею не сломал. Бери ее назад! -- сказал я.

– - Верно, изволили по задним ногам ударить? -- равнодушно отвечал Прохор.-- Как прикажете, прислать дрожки сюда?

– - Нет, не надо! Если спросит Иван Андреич, скажи: гулять пошел.

Мне не хотелось, чтоб мой приятель знал о моем визите.

– - Слушаю-с! Оська, эй, здесь! -- заорал Прохор, махая шапкой.

Я чувствовал смущение от своей невинной лжи. Разговор, подслушанный мною за минуту, смутил меня. Он очень согласовался с подозрениями моего приятеля. Я было начал раздумывать, ехать ли к Зябликовым, как явился кучер с сухим бельем и платьем. Он объявил, что господа приказали кланяться и ждут меня кушать чай. "Лучше сам удостоверюсь во всем",-- подумал я и крикнул Прохору, чтоб он сказал своему барину, что я поехал к соседям.

Я превратился слегка в Зябликова, надев его костюм. Покачиваясь на старинных дрожках с огромными крыльями, которые годились к любому пароходу для прикрытия колес, я обдумывал, как мне себя держать: неужели поддаться хитростям стариков и кокетству их дочери? Эти мысли навели на меня хандру, и я, подобно моему приятелю, дивился дурным человеческим свойствам. Старики меня встретили с такою добродушною радостью, которая могла тронуть всякого, кто не знал настоящего ее источника. Наружность барского старинного домика примирила меня несколько с их желанием сыскать себе скорее зятька. Комнаты, несмотря на бедность меблировки, отличались и чистотой и уютностью, хотя в передней не обошлось без портного с босыми ногами. Он шил что-то из серой нанки, напоминавшее костюм г-на Зябликова. Меня усадили в гостиную на диван, который, как и вся мебель, покрыт был белым чехлом, и стали усердно угощать чаем, расспрашивая о владельце села Уткина. Феклуша не являлась: я, не церемонясь, спросил о причине. Старики захлопотали, и старушка через минуту привела Феклушу в гостиную. Разгоревшиеся ее щеки и слегка растрепавшиеся золотистые волосы придавали ей что-то особенное. Сделав мне реверанс, она села в угол.

– - Благодарю вас за ваше беспокойство,-- сказал я, кланяясь.-- Вы, я думаю, устали? Я не знал, что это так далеко!

– - И, батюшка, она охотница удить рыбу, в день-то раз пять сбегает к реке! -- отвечала за свою дочь г-жа Зябликова.

– - В горе, что удочку упустила,-- глупая! Зато гостя нашла,-- усмехаясь, прибавил отец.

Улыбка на лицах хозяев неприятно подействовала на меня: даже Феклуша вдруг подурнела в моих глазах. Я подумал: "Они торжествуют, что заманили в сети зверя, не подозревая, что зверь-то бывалый".

– - Феклуша, покажи-ка гостю сад! -- сказала мать.

Дочь тотчас же встала, отворила дверь на ветхую террасу и пошла по аллее.

– - Не угодно ли,-- указывая мне на террасу, сказал хозяин дома так покойно, как будто в его предложении ничего не было странного.

Едва удерживая улыбку, хотя вовсе не веселый, я отправился за степной Манон Леско3. Догнав ее, я не мог найти никакого вопроса и опять повторил:

– - Вы, я думаю, устали? Ваш дом неблизко от реки.

Феклуша улыбнулась и отвечала мне:

– - Да я хожу оврагом, а не дорогой.

И, проходя кусты смородины, мимоходом она срывала ягоды и кушала их.

– - У вас отличный сад.

Феклуша весело отвечала:

– - Мы сами ходим за ним.

В это время показались старички; они тоже собирали ягоды, но, кажется, более наблюдали за нами.

– - Покажи беседку-то! -- крикнула Феклуше мать. Феклуша пошла скоро; я с большею смелостью последовал за ней.

Когда мы зашли далеко за кусты, я остановил ее довольно фамильярно за рукав платья, сказав ей:

– - Нарвите мне крыжовника.

Феклуша не обратила никакого внимания на выражение моего лица и на мое обращение и стала собирать ягоды. Набрав полную горсть, она протянула мне руку. Я смотрел ей прямо в глаза; они были так ясны, что я терялся в недоумении. Я нагнулся к ее ладони и, делая вид, что беру ягоды, коснулся губами ее маленьких пальчиков.

Феклуша вдруг разразилась превеселым смехом. Я вздрогнул -- и догадался… она не умела скрыть своей радости.

Продолжая смеяться, она сказала мне:

– - Вы точно моя Машка кушаете.

– - А кто такая ваша Машка? Кошка? -- спросил я, придерживая Феклушу за руку.

– - Нет, коза! -- отвечала Феклуша.

Я расхохотался; Феклуша смотрела на меня вопросительно, все более и более краснея, потому что я крепко сжал ее руку.

– - Возьмите ягоды! -- сердито сказала она.

Я невольно высвободил ее руку. Она поспешно высыпала на мою ладонь ягоды и пустилась бежать с крутой горы в овраг, за которым опять поднималась гора.

Я бросил ягоды и кинулся за ней. Но Феклуша, как стрела, с размаха взбежала на противоположную гору, в то время как я, задыхаясь и спотыкаясь, чуть не на четвереньках карабкался на нее. На горе стояла беседка в форме гриба; потом шляпку его обнесли перилами и приставили лестницу. Феклуша уже стояла наверху, когда я уселся отдыхать па половине горы.

– - Устали? -- насмешливо спросила она.

– - Зачем вы не велите сделать мостик? -- сказал я.

– - Зачем мостик? Ведь есть дорожка, можно обойти. Там есть еще такой же овраг, так через него перекинули мост: внизу ручей и очень круто подыматься.

Я насилу взобрался, запыхавшись, на верх беседки. Пот катил с меня градом, солнце так и пекло на этом возвышении, ничем не закрытом. Феклуша как будто не замечала солнца, только слегка прищурив глазки, глядела задумчиво вдаль. Я наконец обратил внимание на вид, который мне обошелся дорого. Вблизи овраг с размытым песчаным дном, на отлогостях его группы дерев, небольшие лужайки. Далее -- село Уткино как на блюдечке; мне даже показалось, что я узнал в саду то место, где спал накануне.

– - Это что за дом? -- спросил я Феклушу, указывая на дом моего приятеля.