Год французской любви - Сергей Волков

— Здравствуй… мальчик…

Он произнес это тихо, раз, другой, третий, потом отошел к черному провалу шахты, захихикал, повернулся ко мне и сказал свистящим шепотом:

— Сейчас я схожу… А потом вернусь и…

И он объяснил мне, что он со мной сделает, объяснил просто и четко, матом, без всяких киношных «Мы с тобой позабавимся!» и так далее. И продолжая твердить эти страшные слова, которыми я и мои друзья не раз бравировали в разговорах, подчеркивая тем самым свою «взрослость», он начал спускаться в шахту по железным скобам, вбитым в ее каменную стену…

Я вновь остался один. Бормотание Серого и шорох его рук о скобы еще слышались некоторое время, а потом стало тихо — шахта, видимо, была глубокой.

Меня трясло от ужаса. Это уже не был тот страх, что сковал меня ранее, страх перед пугалом, которого боялись все, нет, это был животный ужас, ужас жертвы, приготовленной к закланию, ужас безысходный и беспросветный. Я впал в какое-то оцепенение, только пальцы моих спутанных проводом рук шевелились, словно лапки краба, перебирая складки одежды…

Но постепенно что-то во мне восстало — ощущение было таким, словно какое-то насекомое вылупляется из кокона там, внутри меня — сперва появляются усики, затем голова, скомканные крылышки, но вот уже крылья обсохли, выпрямились, и прекрасная бабочка улетает прочь. И я начал бороться!

Электрический провод в изоляции трудно разорвать, далеко не каждому мужику это под силу, а разорвать несколько витков провода не сможет никто, это факт. Но провод можно переломить, если сгибать его в одном и том же месте — это я знал очень хорошо. Все осложнялось тем, что руки мои были спеленуты слишком крепко, и захватить пальцами провод я не мог. Зато я мог, согнувшись, дотянуться до провода на ногах, благо руки мне Серый связал впереди, а не за спиной. И для начала я занялся ногами.

Кое-как подцепив один виток провода, я изо всех сил потянул, сжав ноги, насколько можно, и таким образом, чуть-чуть ослабил кусок провода. Теперь его надо было переломить. Если держишь большой кусок провода в руках, это легко. Но у меня было лишь несколько сантиметров, и все же я начал гнуть скользкую жилу.

Силы в детских пальцах немного, но ужас подгонял меня, и я в исступлении гнул, гнул, гнул… И провод не выдержал! Дальше было проще — я распутал ноги, сел на топчане, попробовал встать — и тут же рухнул обратно на топчан. Занемевшие конечности совершенно не слушались, и я, словно парализованный, не мог не согнуть их, не выпрямить.

Постепенно кровообращение восстанавливалось. Серого было не слышно, и я уже собрался было бежать, прямо так, со связанными руками, но тут из черного зева шахты раздались царапающие звуки и голос Серого. Поздно!

На плохо еще слушающихся, негнущихся ногах, я доковылял до края шахты и заглянул вниз. Моему взору открылся прямой ствол, метров пятьдесят глубиной, на дне которого, освещенном такой же тусклой свечой, что и на верху, по кругу виднелись двери, четыре темных проема.

Метрах в десяти ниже меня, цепляясь за вбитые между каменных глыб скобы, карабкался наверх Серый. За его спиной виднелась связка каких-то тускло поблескивающих железяк, в темноте было плохо видно. Он был уже совсем близко, и мое счастье, что Серый не смотрел наверх. Надо было что-то делать, но что?

Я заметался у жерла шахты, мне даже пришла в голову мысль прыгнуть вниз, чтобы этот маньяк ничего не смог сделать со мной. Я представил на миг, как лечу вниз, как мое тело сбивает с лестницы Серого, и как мы оба с воплем падаем… И тут вдруг я понял, как мне надо действовать! Я сброшу на Серого не свое тело, а что-нибудь другое, тяжелое, ящик или мешок, один из тех, что лежат у стен.

Осталось только найти достаточно тяжелый ящик, дотащить его до того места, где в стену шахты были вбиты скобы, и сбросить. Времени было в обрез!

Я метнулся к одной стене, к другой, хватаясь за все подряд, но мешки рвались под моими связанными руками — ткань истлела, и покрытое плесенью зерно, оказавшееся внутри, распространяя тяжелый запах гнили, комками падало в густую пыль. Ящики же, все как один, оказались при ближайшем рассмотрении огромными, тяжеленными сундуками, обитыми металлом, с выпуклыми крышками, с большими кованными ручками, все запертые, и на многих висели на ржавых цепочках большие свинцовые печати. Ни один сундук сдвинуть с места мне не удалось…

А бормотание Серого слышалось все громче и громче — он поднимался! Я в отчаянии чуть было не заорал от страха, мечась вдоль стен, связанными руками дергая за все, что попадалось на глаза, весь в хлопьях пыли, в слезах и соплях. Почему я просто не убежал? Не знаю. Много позже, еще и еще раз вспоминая эти страшные мгновения, я задавал себе этот вопрос — и не мог найти на него ответа. Это — позже, а тогда я вообще ни о чем не думал, просто метался и искал, чем бы мне… Чем бы мне убить Серого, хотя и об убийстве я тоже не думал, мне просто нужно было его остановить, остановить во что бы то ни стало!

И вот, когда надежда совсем оставила меня, возле компрессора мне под руки попалась деревянная, полусгнившая обрешетка, скорее даже клетка, внутри которой, на куче черной от времени стружки, стояла огромная двадцатилитровая бутыль, наполненная под самое горлышко прозрачной жидкостью.

Я не думал, что это такое — некогда было. Я просто нашел вещь, которую я мог сдвинуть, и схватив бутыль за горлышко, я рванул, надеясь довольно легко вырвать ее из деревянной решетки. Рванул — и ахнул! По моему разумению, внутри бутыли должна была быть вода — а что еще прозрачное, бесцветное и жидкое бывает в природе? Но это была не вода, по крайней мере, весила она вдвое, а то и втрое больше!

Кое-как, стараясь не разбить, я уронил бутыль вместе с обрешеткой на бок, и волоком, упираясь дрожащими ногами в пыльный камень, потащил ее к шахте. Я тащил, тащил, тащил, вцепившись в крепко запечатанное сургучом горлышко, и уже возле самой шахты догадался не надрываться, а катить бутыль.

И тут, как в замедленном кино, я увидел руку в резиновой перчатке, которая появилась над краем шахты и вцепилась в последнюю скобу. Серый поднялся, а мне осталось еще около двух метров, чтобы докатить бутыль! Я не успел!

Волна одури, одури от ужаса, страха, бессилия и обиды, накатила на меня, и я из последних сил толкнул бутыль к шахте!

Оставляя за собой широкий след во взбаламученной пыли, бутыль медленно катилась прямо на поднимающегося Серого. Он еще не видел опасности, но вот его мокрое от пота и красное от напряжения лицо появилось над краем колодца, он увидел бутыль — и неожиданно завизжал, тонким, противным голосом, выставил вперед руку, чтобы оттолкнуть надвигающийся стеклянный бочонок, но резина скользнула сверху по пыльному стеклу, стирая эту саму пыль, и более-менее чистым боком бутыль ударилась о последнюю, торчащую из пола, скобу, над которой возвышался по плечи Серый.

Раздался звон, бутыль раскололась, и жидкость широкой волной хлынула прямо в лицо Серому! Я сжался в комок — все пропало! Сейчас он вылезет и…

Дикий вопль пронесся по каменному коридору! Серый вопил, орал, кричал, нет, человеческих слов не хватит, чтобы описать то, что извергал из своей глотки Серый! Я видел, как он пытается руками, разом отпустив скобу, стереть жидкость с лица, увидел выкаченные, странно побелевшие глаза, кровь на губах, и тут, потеряв равновесие, он резко, как-то вдруг, рухнул назад, и вниз — в шахту.

Вопль его некоторое время метался в проеме шахтного ствола, потом раздался неприятный, тупой хряск — и тут же наступила оглушающая тишина, только слышно было, как жидкость шипит в пыли, и капает вниз, в черный провал…

Не помню, сколько я простоял в оцепенении над черным зевом. В себя я пришел от запаха — пахло чем-то удушливым, противным, гниловатым. От лужи у края шахты шел пар или дым — не сильно, но заметно. Я, двигаясь, как деревянная кукла, подошел к шахте, заглянул вниз — и отшатнулся. Там, в круге света, лежало на спине тело Серого, и я отчетливо видел, что его лицо превратилось в сплошное кровавое месиво, сверху похожее на разбитую банку с томатным соусом «Южный».

Я хрипло вскрикнул и бросился прочь от страшной шахты. Я бежал по коридору, по пылевой дорожке, протоптанной Серым, и напряжение и ужас, скрутившие все мое тело, постепенно отступали, отступали, чтобы на их место пришел страх, слабость, усталость…

Где и как я выбрался из пыльных подземелий, я не помню. Просто, в очередной раз навалившись на очередную тяжеленную ржавую дверь в конце очередного темного коридора, я шагнул навстречу неяркому свету осеннего неба, но мне он больно резанул по глазам, привыкшим к темноте.

Я с полу прикрытыми веками, стараясь смотреть только под ноги, побежал вперед, прочь от ужасных катакомб, пару раз падал, натыкался на деревья, пока, наконец, мои глаза не привыкли к свету, и я не смог оглядеться.