Порядок в культуре - Капитолина Кокшенева

Долгие годы нравственное ядро культуры разрушалось ради идеи плюрализма и культурного равенства. Долгие годы мораль считалась лишь прибежищем тех, кто не приспособился к рынку, а приспособившиеся считали себя от нее свободными. Долгие годы в культуре не велась интеллектуальная работа по оценке того, что приобретено нами, а что утрачено сравнительно с прошлым — как ближайшим советским, так и с золотым веком русской культуры. Содомиты не преследуются законом, но борьба с пропагандой их образа жизни тоже законна. Кто ее ведет? Невелики их силы. Вспомним июньские события у памятника героям Плевны. Что говорили в СМИ? Слышали вы о духовном и нравственном нездоровье секс-меньшинств? Кто сказал извращенцам: да, вы в определенных границах законны, но ваша цель — наслаждаться таким образом жизни — все же несравнима по значимости с целями нормальной семьи, рождением и воспитанием детей. Слышали вы эти слова из уст чиновников высокого ранга, кроме Юрия Лужкова?

— Кто из молодых литераторов способен подставить плечи под культурный груз, который бережет от падения русский лагерь в литературе?

— Молодая русская литература есть (молодыми я считаю тех, кому не больше 35 лет). Мы в «Москве» печатали прозаиков и поэтов — Алексея Грахова, Марину Котову, Александра Павлова, Алексея Еремина из Кургана, Екатерину Полянскую из Петербурга и других. В них есть творческий потенциал, зерно, но его, конечно, нужно все время выращивать внутри себя. Трудиться. Да и потом желательно не соблазниться, не разменяться. Я довольно уже давно писала о молодой литературе, и те мои герои повзрослели, а некоторые тогда обиделись (непонятым быть еще и приятно). Увы, но многие мои критические интуиции сбылись — кто-то уже в 30 лет ушел в политику, кто-то стал слишком игрив в литературе и мне уже неинтересен. Но я знаю твердо одно: для нормальной жизни в литературе важна связь поколений. Что это такое? «Старики» и старшие должны быть такими, чтобы, отвечая им своим творчеством, молодым нужно было бы расти и самим в ответ. Но и молодые должны жить в литературе всерьез, чтобы иметь право на помощь. Смена поколений очень важна для национальной культуры. Тут все должно происходить вовремя. А если идет неестественный сбой, то одно поколение «поедает» следующее за ним, задерживает в коротких штанишках полноценные силы поколения, личностные силы эти перегорают, следствием чего и является реальное ослабление масштаба литературы. Ну а если будет падение русской литературы, то за него в ответе все — и старые, и молодые. Однако лично я его не предвижу. Еще раз прочтите в начале статьи имена русских писателей.

…Литургию в наших храмах совершали даже и тогда, когда на службе был один человек. А сегодня — тысячи. Будем помнить об этом. А лично я даже этот единственный литературный талант, вдруг такое случится, готова поддерживать и защищать.

«Я ненавижу принцип равенства в культуре»

Роль критика в нашей литературе всегда была существенной — Белинский и Добролюбов, Писарев, Григорьев и Страхов, Кожинов и Селезнёв, Лобанов и Курбатов. Каждый из них представляет большое критическое наследие. Капитолина Кокшенёва, судя по книге, свою критику связывает с именами Григорьева и Страхова, внимательно прочитала Кожинова с позиций дня сегодняшнего, с почтением и уважением относится к Лобанову, в ряде статей полемизирует с Бондаренко. Её книга недавно вышла в издательстве А.Потёмкина «ПоРог» и называется очень просто — «Русская критика».

— Капитолина, завершая работу над книгой «Русская критика», вы, конечно, всё обдумали. Значит, подходящий момент для разговора о ситуации в критике, в литературе и вообще в культуре, о чём книга?

— Моя книга — о русском типе культуры, о русском человеке в современной литературе, о достоинствах, соблазнах и искушениях нашего времени. Вы правильно подметили мои опоры в критике — я люблю Аполлона Григорьева и Николая Страхова. Первый обладал удивительным эстетическим чутьём, и, будучи натурой страстной, «органической», всё же никогда не ошибался в своих оценках современной ему литературы — это бывает редко, чтобы позже сама история утвердила григорьевские критерии в пространстве вечных ценностей. Страхов был другой — его глубокий ум пленяет, его три книги «Борьба с Западом в нашей литературе» (увы, до сих пор не переизданные) — целая энциклопедия русской философии и культурологии. Вот бы «Литературной России» представить его на страницах своей газеты — это была бы значительная акция. Моя статья о Страхове есть в книге, а впервые она была напечатана в 175-летний юбилей критика и философа в газете «Российский писатель» (кажется, это была единственная юбилейная публикация).

— Ваша предыдущая книга называлась «Революция низких смыслов», в ней было больше, чем здесь, споров с либеральными критиками о литературе. В «Русской критике» названия разделов звучат программно: первый — «Наша обязанность — понимать себя», второй: «Их место — в подполье культуры», третий: «На границе», и самый обширный четвёртый имеет утверждающее, позитивное направление: «Традиция — это актуально». Такое системное построение, такой широкий охват позволяют видеть в книге не просто сборник статей, но концепцию, в которой рассматривается культура от подполья до вершин.

— Вы правильно меня поняли — я, собирая книгу, пыталась дать, насколько хватило сил и знаний, картину современной литературы с позиций почвенничества, которое для меня является личной мировоззренческой (этической и эстетической) ценностью. Чем больше мы ощущаем наступление рынка на творчество и культуру, чем активнее распространяется мировой культурный продукт низкого качества (а другого он и быть не может), тем актуальнее для русской культуры пафос национального эгоизма (почвенничества), под которым я понимаю сосредоточенность на самих себе, на своих проблемах, на самопонимании, на развитии своего, а не на «достижениях» глобальной культуры. Ещё в XVIII столетии блистательный актёр, драматург Пётр Плавильщиков писал: «Русский человек обладает неудобопостижимой способностью всё понимать». Да, мы доказали, что можем легко «догнать Америку» как мирового лидера этого самого удешевлённого культурного продукта, преподносимого в яркой оболочке дешёвого мистицизма. Мы быстро, чрезвычайно быстро, прямо по Плавильщикову, состряпали свою серийную литературу и сериалы на телевидении, свои блокбастеры и бестселлеры. Огромный массив поп-культуры (или геокультуры) есть, но, кажется, уже многим становится понятно, что всё это в большинстве своём культурный хлам и сор, и никогда миру такая культура, произведённая в России, не будет интересна. Этого «добра» у них и у самих довольно. Борьба за влияние в пространстве массовой культуры закончилась значительным успехом, например для Александра Проханова, он как раз самый яркий пример того, что нужно делать, чтобы тебя пустили в медиа-пространство. Он приобрёл ещё и медийный статус, но и заплатил за это немало, вплоть по понимания простыми сторонниками нынешней его деятельности как приспособленческой. Проханов мне даже симпатичен как дерзкий тип человека, но способность его самозабвенно «увлекаться» чем-то одним или кем-то просто чрезмерна (только, прошу, не нужно здесь ссылаться на широту русского человека — прохановские риски слишком выверены и слишком явно «застрахованы», чтобы вписываться в эту «формулу»). Я считаю, что поворот Александра Андреевича в сторону рынка начался с «Господина Гексогена», о чём и написала в своё время, кстати, без всякого заказа кем-либо. Написала и принесла в «Российский писатель», Дорошенко воспел гимн моей смелости и напечатал. Но я не считала, что делаю что-то особенное — просто внимательно прочитала роман, написанный после «Идущих в ночи». И увидела перелом. И, как показала «жизнь в искусстве» А.Проханова, оказалась права. Впрочем, и Александр Трапезников научился совмещать в своём творчестве вещи серьёзные и популярные, востребованные, но всё же различие есть — Трапезников никогда не считал себя писателем-политиком.

— И Михаил Попов. Сергей Алексеев ушёл в героическую русскую фантастику, викингов соединил с валькириями, добавил языческой мощности и получил своего читателя.

— Я бы назвала ещё Дмитрия Володихина. Он интересно работает в востребованном жанре фэнтези, но его произведения опираются на мощный государственнический пафос, на христианскую систему ценностей. Мой издатель Александр Потёмкин в своих книгах прежде всего исследует сознание человека, и этим мне он интересен, хотя далеко не всегда я этически и эстетически принимаю те «бунты в сознании», что производят его герои. Да, среди популярной культуры есть пласт, который даже тревожит «чутких» либералов. Один критик в языческой серийной литературе (не буду называть имя, так как это была устная беседа) углядел опасность фашизации культуры. Я совершенно не сторонница этой литературы, но должна сказать, — бесконечно жаль, что героика как таковая ушла сегодня в этот пласт культуры. И в нём, это правда, есть дух национальной гордости, культ мужской силы, действенность и победительность. И очень бы хотелось, чтобы эти же качества была способна выявить наша христианская почвенность в литературе. Литература, предъявляющая христианский опыт сегодня, к сожалению, не так активна, не так смела в своих дерзаниях и вопрошаниях к Богу. Но, конечно же, я не говорю о той «смелости», которую позволяет себе В.Бондаренко, записав в «новую православную прозу» Проханова и Дёгтева, Елизарова и Сенчина, Распутина и Ю.Кузнецова, Буйду и, не помню уж и кого. Я как раз пыталась разобраться в этой теме — «Православие и литература» (в книге можно прочитать большую статью — плод довольно упорного размышления).