Мандариновый год - Галина Щербакова

– Ты хочешь перемен, ты и передвигайся. Ты рвешь, так пусть шов идет по тебе. Разве это не справедливо? Если там так хорошо, то и тебе там будет хорошо. Мадам же, кажется, бездетная? Так почему же вам двоим нужна трехкомнатная, а нам с Ленкой хороша двухкомнатная? Что это за странная арифметика – для себя и для других?

– Это моя квартира, – сказал он.

– Ты ее построил? – спросила она.

– Ордер на меня, – сказал он.

– Ты прекрасно знаешь, что ордер чепуха, – ответила она.

– Ты категорически? – Спросил он.

– То есть… абсолютно… – ответила она.

– Я буду бороться, – сказал он.

– Ух ты, как страшно, – ответила она.

– Не ожидал… Не ожидал… – скорбно покачал он головой.

– Вот это да! – возмутилась она. – Он завел себе бабу и ждет, чтоб я ему создала условия! А неприятностей в парткоме не хочешь?

– Не то время! – парировал он. Но парировал настолько быстро, что Анна Антоновна почувствовала: этого он боится. То или не то время, а лучше бы никаких объяснений, так она поняла эту поспешность, не зная, что не об этом он думает. Он думает и беспокоится о Вике, потому что у нее как раз срок, и она же его просила ничего сейчас не делать, а он, как дурак, все опять начал.

– Надеюсь, что у тебя хватит ума не позориться, – сказал он.

– У меня хватит ума, не беспокойся, – сказала она.

План был такой. Она сходит в райком посоветоваться. Никаких заявлений после себя не оставит, только придет. Никакой ответ на самом деле ей не нужен. Ей нужна самортизированная расстоянием – от райкома – реакция, которая мер не предусматривает, а отношение атмосферы создает. Пойди она непосредственно в партком, его бы сразу вызвали и пошла писать губерния, ей было бы хуже: склочница, баба, и то и се. Здесь же – другое. Она скажет: мне страшно, горько, порядочный

был всегда человек, а тут не то что кричит, блажит о квартире. Не он это! Не он! Превращение ее пугает, не сам факт измены. Превращение. Она так скажет, и именно такая спустится вниз, в издательство, реакция. И Алексею надо будет как-то объяснять эта свое превращение. В общем, это хороший ход.

Анна Антоновна надела свой лучший костюм – синий кримплен, голубая водолазка, янтарная брошь, волосы сделала модным валиком. Ей так шло, но уж очень ненадежная прическа, в школу не поносишь, быстро рассыпается, а на какой-то час вполне годилась. Она знала, что так выглядит хорошо, и это тоже правильно. Никаких конвульсий. Не держит она его за фалды, она озабочена его превращением.

Так она вошла в кабинет инструктора. Она не знала, что это был первый день работы инструктора после тяжелой болезни. Инструктору удалили грудь по поводу рака, удалили удачно, тщательно, но женщина, которая встретила Анну, всем своим существом ощущала левый протез, боялась, что он заметен, а главное, была убеждена, что все у нее плохо, что метастазы остались, а ей, конечно, этого не скажут, что ей отмерен небольшой кусок жизни и его надо употребить с толком: обеспечить будущее мальчика, которому двенадцать лет. Инструктор решила выйти на работу и всю зарплату, до копейки класть на имя мальчика с тем, что когда ее не станет… И еще ей хотелось получить лучшую квартиру, чтобы у мальчика была своя большая комната. Она себе наметила три года жизни и хотела многое успеть сделать.

Поэтому здоровая, цветущая Анна Антоновна, с мощным бюстом, растягивающим тонкую водолазку, не могла вызвать ни симпатии, ни сочувствия. А тут еще эта изысканная речь о каком-то превращении. Инструктор поняла все сразу, поняла, что эта причесавшаяся на раз учительница хочет ее руками приструнить давшего деру мужа. Она будто бы плетет кружево, а на самом деле металлическую сеть, но сама бросать сеть не хочет. Предлагает сделать это другому. Ей, инструктору. Какое у нее наглое здоровье! И как это противно возиться с проблемами людей, у которых впереди целая жизнь.

– Что вы, собственно, хотите? – сухо спросила она Анну.

– Я беспокоюсь, – ответила Анна.

– А если он оставит вам квартиру, вы не будете беспокоиться?

– Это будет нормальный поступок, – ответила Анна. – У нас ведь дочь!

Инструктор подумала о своем мальчике, представила время, когда ее не будет, все у нее внутри закричало, заныло, застонало, несравнимой была та боль, что была у нее в душе, в той, что ей предлагали в рассказе.

– Пишите, – сказала она Анне. – Будем разбираться. – Она знала, что Анна писать не будет, потому и предлагала ей это.

– Боже сохрани, – сказала Анна. – Какими словами я заговорила в вашем учреждении! Конечно, я не буду писать.

– А что я должна делать? – спросила инструктор.

– Я понимаю, – сказала Анна. – Такие вопросы… Ну считайте, что я у вас не была. – И она поднялась, зная, что, в сущности, что надо, сделала. А инструктор смотрела на пустой стул и думала: а что бы мужику, мужу этой просительницы, на самом деле не взять и не уйти с чемоданом? Ну что они за люди? Применила ситуацию к своей семье. Она теперь калека, и муж у нее, если говорить честно, не из лучших, – в командировках в гостинице его не найдешь, – так неужели она ему что-то уступила бы? Инструктор почувствовала, как сжалось у нее под эластичным протезом, и она потерла его и испытала ужас от соприкосновения с чужеродной материей, которая для всех людей теперь часть ее самой. И к этому надо привыкнуть, а и не привыкнет – черт с ним. Три года пройдут, как три дня…

В дверь постучали, но она крикнула: «Подождите!» – и набрала телефон парткома издательства и своим обычным, насмешливо-ироническим тоном спросила у своего старого хорошего секретаря парткома:

– Ты что, Павлуша, распустил своих начальников цехов? Они у тебя кобелируют, как мальчики!

Тот заохал: «Ты уже вернулась? Ай да молодец! Да мы тут без тебя… Ей-Богу, не вру!.. Не ходи больше к врачам, я принесу тебе облепиховое масло, мне с Алтая привезли целый бидон. Дам, сколько надо… Кобелируют начальники цехов? Так это ж хорошо! Какой у мужика в жизни еще может быть стимул?

– Выговор по партийной линии, – сказала инструктор, – тоже хорошо стимулирует.

Потом она вкратце, без эмоций (она была женщина добросовестная) поведала о приходе в райком Анны. И о том, что никаких бумаг не оставлено, поэтому можно было бы ничего и не делать, но тем не менее лучше им все знать, чем не знать. Так вот, пусть он абсолютно деликатно, но информацию все-таки соберет. Дама сердца тоже ихняя. Из корректорского цеха.

– А! – закричал секретарь парткома. – Все сразу понял. В столовку ходят вместе. Ничего дамочка, разведенная, и кандидатский срок у нее кончается.

– Ну ты там не шустри, – сказала инструктор, – по этому поводу.

– Я же тебе сказал, что считаю это стимулом производственной деятельности. – Секретарь засмеялся, но не понял, почему инструктор положила трубку. Она же легла лицом прямо на стол и думала: три года жизни, три года… Мальчику будет всего пятнадцать… У него еще не будет паспорта.

В этот день Алексей Николаевич обедал с приятелем из производственного отдела. Сцепились в очереди с подносами по поводу оборудования. Пока какая-то женщина не крикнула: «Да заткнетесь вы хоть тут! Мало вам совещаний? Пища из-за ваших разговоров киснет!»

Они засмеялись и замолчали, а потом сели удачно, за столик на двоих, у самого окошка.

– Знаешь, – сказал Алексей Николаевич, – я развожусь.

Приятель так поперхнулся, что пришлось постучать ему по спине и по загривку.

– Ну, ты даешь, – прохрипел он. – Разве можно такую информацию на сухую? С чего вдруг? Ты ж недавно квартиру получил?

– При чем тут квартира? – возмутился Алексей Николаевич. – Какой-то у тебя странный поворот.

– Ну знаешь, из-за чего сыр-бор, я как-то сообразил. Бесподобная Виктория, что ли? Так что считай, вопрос о квартире – вопрос для меня главный.

– Здесь нет вопроса, – фальшивым голосом ответил Алексей Николаевич.

– То есть? – не понял приятель. – Неужели оставляешь?

Алексею Николаевичу показалось неприятным, что первым естественным выводом был у приятеля этот – оставляешь. Как будто нет других хороших возможностей! И он хотел это сказать, но приятель начал сам.

– Не советую, – сказал он. – Не советую. В нашем с тобой возрасте идти под чужую крышу все равно что силу потерять. Все играет значение, как говорят в Одессе. Ты или хозяин, или опять Же, как говорят в той же Одессе, примак. Я бы лично к бесподобной Вике в примаки не пошел.

– Почему? – спросил Алексей Николаевич. Нить рассуждений о квартире была ему в целом приятна. А что он имеет против Вики?

– Да потому, что квартиру ей оставил Федоров, квартира кооперативная, твоих в ней денег нет, а вдруг у вас дело не пойдет? Разве можно за будущее ручаться. Ты сколько с Анькой живешь? Двадцать один год? Срочок, братец мой, срочок! Я вообще считаю, что после таких лет разводиться нельзя. Ты сам не знаешь, как вы привыкли друг к другу. Тут же все опять же играет значение – и запах, и вкус, и цвет…